К семи утра в Петергоф и Ораниенбаум вошли передовые части войск, вечером 28 июня отправившихся во главе с Екатериной в поход на резиденцию «бывшего императора». Несколько часов спустя Пётр подписал отречение от престола, копию которого его супруга отправила в Сенат, за что получила оттуда благодарность «с крайним восхищением» от имени всего общества; подлинник же до сих пор не найден. По донесению Гольца, император отрёкся «при условии, что он сохранит свою свободу и управление своими немецкими владениями»; но даже сам дипломат не был уверен в достоверности этих сведений. Что же касается «своеручного» отречения, то где и когда Пётр подписал его и почему оно было обнародовано только после его смерти, непонятно. Однако уже к вечеру того же дня свергнутый император был отправлен под конвоем к месту последнего заключения — в пригородную «мызу» Ропшу.

Официальная версия последних событий в жизни Петра III изложена в манифесте его жены:

«Божиею милостию мы, Екатерина Вторая, императрица и самодержица всероссийская, и прочая, и прочая, и прочая.

Объявляем чрез сие всем верным подданным. В седьмый день после принятия нашего престола всероссийского получили мы известие, что бывший император Пётр Третий, обыкновенным и прежде часто случавшимся ему припадком гемороидическим впал в прежестокую колику. Чего ради, не презирая долгу нашего христианского и заповеди святой, которою мы одолжены к соблюдению жизни ближнего своего, тот час повелели отправить к нему всё, что потребно было к предупреждению следств из того приключения опасных в здравии его, и к скорому вспоможению врачеванием. Но к крайнему нашему прискорбию и смущению сердца, вчерашнего вечера получили мы другое, что он волею Всевышнего Бога скончался»³⁴.

Трагическая судьба пленника сразу же вызвала немало вопросов и версий относительно обстоятельств его смерти и степени участия в ней самой Екатерины и её окружения. Уже современники отвергали официальную причину и дату смерти Петра: пастор А. Бюшинг, датский дипломат А. Шумахер, немецкий барон А. Ф. Ассебург (со слов Н. И. Панина) и ювелир И. Позье независимо друг от друга называли днём его кончины 3 июля, Штелин — 5 июля. Разошлись во мнениях и историки. Большинство придерживается официальной даты. Однако недавно обнаруженные в библиотеке Зимнего дворца документы караула Ропши могут считаться свидетельством того, что к 5 июля Пётр был уже мёртв: для облачения тела понадобилось тайно и срочно доставить из Ораниенбаума его голштинский мундир.

Что же касается организации «прежестокой колики», то как бы ни хотелось иным авторам видеть в происшествии только «пьяную нежданную драку» с последующим раскаянием, поверить в это трудно. Однако и сейчас мы можем только гадать, произошла ли гибель монарха с молчаливого согласия его супруги или без него — или, напротив, явилась результатом действий заговорщиков, желавших обезопасить себя и связать руки императрице.

Приходится согласиться с мнением прусского посла Гольца, 10 августа доложившего в Берлин: «Невозможно найти подтверждение тому, что она лично отдала приказ об убийстве», — но подчеркнувшего, что эта смерть слишком выгодна тем, «кто управляет государством сегодня». В числе этих лиц находились не только Орловы, но и Н. И. Панин. Теперь он не только занимался воспитанием наследника, но и заседал в Сенате, приступил к делам внешнеполитическим и стал чем-то вроде шефа службы безопасности: именно Никита Иванович отправлял в Ропшу Петра, ведал охраной другого царственного узника — Ивана Антоновича — и возглавлял целый ряд следственных комиссий по политическим делам.

Своевременно появился манифест от 6 июля, предварявший сообщение о смерти императора. Составители документа собрали всевозможные претензии в адрес свергнутого государя: «расточение» казны, «потрясение» православия, «ниспровержение» порядка, «пренебрежение» законами, приведение страны «в совершенное порабощение» — и даже абсолютно лживые обвинения в «принятии иноверного закона» и намерении «истребить» жену и сына-наследника. В официальном российском учебнике истории, вышедшем в самом конце столетия и переиздававшемся в течение четверти века, указывалось, что Пётр III естественным образом «скончался в июле 1762 года». В других подобных сочинениях щекотливость ситуации компенсировалась изяществом стиля: добрый государь, «слыша, что народ не доверяет его поступкам, добровольно отрёкся от престола и вскоре затем скончался в Ропше».

Пётр III был похоронен без всяких почестей в Александро-Невской лавре, поскольку так и не был коронован и формально не мог быть погребён в императорской усыпальнице — Петропавловском соборе.

Оставаться бы ему в родной Голштинии — и судьба «простака» сложилась бы иначе. Он вполне вписался бы в ряд подобных эксцентричных владетелей карликовых княжеств в пору ancient regime: чудил в меру и развлекался, ссорился с соседями и подданными, но без большого ущерба по причине ограниченных возможностей. Но для политического механизма самодержавия внук Петра I оказался непригоден — «эпоха дворцовых переворотов» ломала и более сильные фигуры. Однако по иронии судьбы свергнутый и убитый герцог оставил династии своё имя: его потомки отныне официально числились Романовыми-Гольштейн-Готторпскими; герб маленького герцогства вошёл в состав родового герба Романовых и Большой герб Российской империи.

Осталась и другая память о свергнутом императоре, которую сам Пётр III едва ли одобрил бы: его имя стали принимать российские самозванцы. Образ безвинно изгнанного государя начал самостоятельное существование и доставил Екатерине II куда больше хлопот, чем его прототип. Самым знаменитым из нескольких десятков «императоров» стал донской казак Емельян Пугачёв, почти на равных сражавшийся с Екатериной II в 1773—1774 годах.

Глава десятая

«ЗАКОННАЯ МОНАРХИЯ»

Ты в лучшем веке жил. Не столько просвещённый, Являл он бодрый вкус и ум неразвращённый...

Сей благодатный век был век Екатерины.

Е. А. Баратынский

Рассудительная принцесса

История Екатерины II была бы похожа на сказку про бедную немецкую принцессу, превратившуюся волею судеб в великую российскую императрицу. Но вместо случая были многолетний труд, воля, терпение, гибкий ум и необходимое для политика чувство меры. Правда, начинался её путь к власти почти как в сказке.

Племяннику российской императрицы Елизаветы Карлу Петеру Ульриху из Голштинии, объявленному наследником престола, надо было подобрать жену из приличного дома, но без амбиций. Раздробленная на сотни княжеств Германия была в XVIII столетии «ярмаркой невест» для европейских дворов. Руководитель внешней политики России А. П. Бестужев-Рюмин предлагал сватать дочь союзника, польского короля и саксонского курфюрста Августа III. Придворная «партия» во главе с лекарем Лестоком внушала императрице, что брать жену из почтенной династии, да к тому же католичку, опасно. В итоге Елизавета Петровна выбрала племяннику дочь ещё более мелкого, чем он сам, немецкого владетеля Христиана Августа Ангальт-Цербстского Софию Фредерику Августу, чем был весьма доволен прусский король Фридрих II, опасавшийся союза России и Саксонии.

Двадцать восьмого июня 1744 года невеста перешла в православие и получила имя Екатерина Алексеевна, став полной тёзкой матери императрицы. Инфантильный жених впечатления на неё не произвёл, но значения это не имело. 21 августа 1745 года она была обвенчана с великим князем Петром Фёдоровичем. Разумная и честолюбивая барышня, в отличие от мужа, ни по родному Штеттину, ни по фамильному Цербсту не тосковала, поняв, что у неё появился шанс превратиться в нечто большее, чем бедную немецкую принцессу. Впоследствии

она писала: «В ожидании брака сердце не обещало мне много счастья. Одно честолюбие меня поддерживало; у меня в глубине сердца было что-то такое, что никогда не давало мне ни на минуту сомневаться, что рано или поздно я сделаюсь самодержавной повелительницей России».