Однако усиление позиций саксонского курфюрста и появление в Курляндии французского полковника не устраивали ни Пруссию, ни Россию, ни самого Меншикова. В Курляндию двинулись русские войска, а Мориц, на беду, попался на глаза герцогине январской ночью, когда тащил на плечах в свои апартаменты очередную прелестницу-фрейлину, не желая, чтобы она была скомпрометирована следами на снегу. Морица мало волновали упрёки несостоявшейся жены — он с «армией» в 500 человек храбро отбивался от русских драгун, в конце концов ускользнул от них и отбыл в Париж, а курляндское дворянство объявило его избрание незаконным и «никогда не состоявшимся».

Видимо, в это печальное для Анны время и пробил час Бирона. «А ныне в Вирцаве очень хорошо», — не удержавшись, сообщила она своей подруге летом 1727 года из имения, много лет остававшегося на попечении Бирона. Из управляющего он постепенно превратился в доверенное лицо — камер-юнкера, постиг самую важную придворную науку — умение быть необходимым и оказываться в нужном месте в нужный момент. Кто-то ведь должен был добывать деньги на текущие расходы, улаживать бытовые проблемы, наконец, развлекать забытую герцогиню. Вероятно, как раз тогда Анна пристрастилась к охотничьим развлечениям вольных немецких баронов — пальбе из ружья по любой живой твари (эту привычку она не оставила и будучи императрицей).

Вернувшийся в конце 1727 года после долгой отлучки Бестужев получил отставку. Он сильно переживал из-за случившегося и писал своей дочери Аграфене в Москву, куда как раз отправилась герцогиня: «Я в несносной печали: едва во мне дух держится, потому что чрез злых людей друг мой сердечный от меня отменился, а ваш друг (Бирон. — И. К.) более в кредите остался... Я в такой печали нахожусь, что всегда жду смерти, ночей не сплю; знаешь ты, как я того человека люблю, который теперь от меня отменился». Анна, ещё недавно защищавшая своего слугу, теперь жаловалась Петру И: «Я на верность его полагалась, а он меня неверно чрез злую диспозицию свою обманул и в великий убыток привёл», — но признавалась, что при подписании бумаг «многих писем не читала и не рассужала».

Анна по-прежнему оставалась безвластной герцогиней в чужом краю и зависела от милостей петербургских родственников. Только теперь она уже адресовала просьбы не «батюш-ке-дядюшке» и «матушке-тётушке», а двоюродному племяннику, юному императору Петру II, его сестре Наталье или новым хозяевам двора — князьям Долгоруковым и Остерману. Пётр II лишь увеличил её содержание на 12 тысяч рублей, и маленький двор исправно получал жалованье.

Так бы и остался камергер Бирон завхозом бедной герцогини в медвежьем углу Европы. Может быть, для их репутации, да и для всей отечественной истории так было бы лучше — тогда в учебниках не было бы ни «засилья иноземцев», ни бироновщины. Осталась бы красивая сказка о большой любви и тихом счастье московской царевны и незнатного курляндского красавца, которую рассказывали бы гиды заезжим туристам. Но внезапно в провинциальный мир Митавы вторглась большая история.

«Коварные письма»

В ночь на 19 января 1730 года в московском Лефортовском дворце, и поныне стоящем на берегу Яузы, умер Пётр II. Никакой воли император выразить не успел, да и едва ли её приняли бы во внимание, как и завещание Екатерины I, устанавливавшее, что в случае бездетной смерти Петра II престол наследовали её дочери Анна и Елизавета. В «эпоху дворцовых переворотов» не очень уважали правовые акты, вопросы о власти решались «силой персон» в ходе борьбы придворных группировок.

На ночном совещании Верховного тайного совета старший и наиболее авторитетный из «верховников» князь Дмитрий Михайлович Голицын пресёк попытку клана Долгоруковых объявить о якобы подписанном Петром завещании в пользу невесты и вслед за тем отвёл кандидатуры Елизаветы Петровны и сына её старшей сестры Карла Петера Ульриха Голштинского. Голицын предложил избрать на российский престол представительницу старшей линии династии — вторую дочь царя Ивана, курляндскую герцогиню Анну.

Выбор был не случаен. Старшая сестра Ашны, Екатерина, отличалась решительным характером и состояла в браке с герцогом Мекленбургским — первым пьяницей и скандалистом среди германских князей, к тому времени уже изгнанным из своего герцогства. Младшая царевна, Прасковья, была горбата и состояла в тайном браке с гвардейским подполковником И. И. Дмитриевым-Мамоновым. Бедная же вдова, много лет просидевшая в провинциальной Митаве, не имела ни своей «партии» в Петербурге, ни заграничной поддержки. Официальный протокол заседания утвердил введение в состав совета фельдмаршалов В. В. Долгорукова и М. М. Голицына и сообщал: «...имели рассуждение о избрании кого на российский престол, и понеже императорское мужеского колена наследство пресеклось, того ради рассудили оной поручить рождённой от крови царской царевне Анне Иоанновне, герцогине Курляндской».

Но вслед за этим Голицын предложил собравшимся «воли себе прибавить». «Хоть и зачнем, да не удержим этого», — откликнулся В. Л. Долгоруков. «Право, удержим», — уверял Голицын и пояснял: «Будь воля наша, только надобно, написав, послать к её величеству пункты». Именно так, по рассказу В. Л. Долгорукова на следствии в 1739 году, родилась идея ограничения самодержавной монархии и появились на свет знаменитые «кондиции» (Анна позднее назовет их «коварными письмами»), принципиально изменявшие вековую форму правления:

«...Того ради, чрез сие наикрепчайше обещаемся, что наиглавнейшее моё попечение и старание будет не токмо о содержании, но и о крайнем и всевозможном распространении православные нашея веры греческаго исповедания, такожде по принятии короны росиской в супружество во всю мою жизнь не вступать и наследника ни при себе, ни по себе никого не определять. Ещё обещаемся, что понеже целость и благополучие всякаго государства от благих советов состоит, того ради, мы ныне уже учреждённый Верховный тайный совет в восми персонах всегда содержать и без оного Верховного тайного совета согласия: ни с кем войны не всчинать; миру не заключать;

верных наших подданных никакими новыми податми не отягощать;

в знатные чины, как в статцкие, так и в военные, сухопутные и морские, выше полковничья ранга не жаловать, ниже к знатным делам никого не определять, и гвардии и протчим войскам быть под ведением Верховного тайного совета; у шляхетства живота и имения и чести без суда не отимать; вотчины и деревни не жаловать;

в придворные чины как руских, так и иноземцов, без совета Верховного тайного совета не производить;

государственные доходы в росход не употреблять и всех верных своих подданных в неотменной своей милости содержать, а буде чего по сему обещанию не исполню и не додержу, то лишена буду короны росиской»¹⁸.

«Верховники» не объявили о «кондициях» при объявлении кандидатуры Анны, что не могло не вызвать подозрений. В обстановке секретности три представителя совета — В. Л. Долгоруков, М. М. Голицын-младший (сенатор) и генерал М. И. Леонтьев — отправились в Курляндию. Одновременно Москва была оцеплена заставами, выехать из города можно было лишь по выданным правителями паспортам. Быстрые действия совета позволили не допустить дискуссий о порядке престолонаследия, но не могли не вызвать противодействия со стороны недовольных решениями «верховников».

Ещё ночью Ягужинский заявил: «Теперь время, чтоб самодержавию не быть», но сам тайно отправил камер-юнкера Петра Сумарокова в Митаву — генерал-прокурор предостерегал герцогиню от подписания «кондиций» и намекал, «чтоб её величество была благонадёжна, что мы все её величеству желаем прибытия в Москву». Таким образом, Анна узнала не только о планах совета, но и о существовании их противников.

Забытой герцогине захолустного княжества предстоял важнейший в её жизни выбор — принимать или не принимать корону Российской империи на предложенных условиях. Вече-