Остерман ещё в 1728 году делился с Минихом, что «образ жизни, который принуждают вести молодого государя, очень скоро приведёт его к могиле». Австрийский и испанский послы обязательно оповещали свои дворы о любом недомогании императора; в их сообщениях можно найти указания на усталость и болезненный вид Петра II зимой 1729/30 года. С другой стороны, незадолго до смерти царь был здоров и даже совершил двухдневную поездку за город. Возможно, Петра хотели удержать дома, но он всё-таки вырвался из-под опеки своих новых «родственников» и простудился во время катания. Неизвестно, каким образом и от чего его лечили. Во всяком случае, эта смерть была неожиданной и сразу нарушила хрупкую стабильность в «верхах».
Трудно, конечно, говорить о политическом курсе страны, на престоле которой сидел ребёнок, к тому же не отличавшийся примерным поведением. Но как бы ни оценивать этот короткий период российской истории, нельзя не заметить, что, несмотря на бездействие, а порой и скрытое противодействие «верхов», новые явления во всех сферах общественной жизни неудержимо пробивали себе дорогу — Россия входила в свою Новую историю и своё Возрождение. Господство крепостничества, консервативные традиции, грубая роскошь двора лишь сильнее оттеняли достигнутые успехи — развитие производства на современных заводах и «коммерции», экспериментальную науку. Рядом с кабаками и застенками Антиох Кантемир сочинял первые сатиры и переводил «Разговоры о множестве миров» француза Фонтенеля, а вернувшийся из Сорбонны Василий Тредиаковский готовил реформу русского стихосложения и издавал первую в России любовно-галантную повесть «Езда в остров Любви».
Трудно сказать, каким мог бы стать повзрослевший Пётр II. Однако в глазах многих его подданных он навсегда остался «добрым царём». Печальная судьба мальчика-императора отразилась в народных песнях:
Ах ты, дедушка родимый,
Меня ты покидаешь!
Кому царство оставляешь?
Мне ли царство содержать?
Господа ныне большие Изведут меня в минуту...
Глава седьмая ГРОЗНАЯ ВДОВА
...Народ был порядочно управляем. Не был отягощён налогами, законы издавались ясны, а исполнялись в точности, страшилися вельможи подать какую причину к несчастию своему.
М. М. Щербатов
Курляндская затворница
Времена Анны Иоанновны (1730—1740) были не самыми гуманными; но когда в России они были иными? Особых оснований для того, чтобы быть нежной и ласковой, императрица не имела. Племянница Петра I, нелюбимая дочь вдовы его старшего брата Ивана Алексеевича, царицы Прасковьи Фёдоровны Салтыковой, не рассматривалась в качестве наследницы трона, росла в подмосковном Измайлове и стала первой за время существования династии русской принцессой, которой, вопреки традициям московского двора, предстояло отбыть в чужие края. После полтавской победы Пётр I решил выдать племянницу замуж за молодого курляндского герцога. Её согласия никто и не думал спрашивать — Анна стала очередной и не самой важной ставкой во внешнеполитической игре царя.
По воле дяди семнадцатилетняя Анна в октябре 1710 года была обвенчана с герцогом маленькой, но пока независимой Курляндии (южной части современной Латвии) Фридрихом Вильгельмом. На свадьбе Пётр усердно «трактовал» жениха — по выражению самого царя, «до состояния пьяного немца». От этого или от каких других хворей герцог скончался на пути домой, и Анна осталась вдовой. Прав на управление страной она не имела (герцогом стал дядя покойного Фердинанд), но Курляндия должна была оставаться в сфере влияния России; Пётр распорядился отправить молодую вдову вместе с маленьким двором в столицу герцогства Митаву «ради резиденции её». Племяннице выделили несколько имений, которыми ведал её обер-гофмейстер Пётр Михайлович Бестужев-Рюмин.
Вдовствующая герцогиня оказалась бедной родственницей, которой поначалу даже негде было жить. Анна вечно нуждалась в деньгах, но терпела. В письмах «батюшке-дядюшке»
Петру и «матушке-тётушке» Екатерине она посылала поздравления с церковными и семейными праздниками, справлялась о здоровье и иногда жаловалась:
«Всемилостивейший государь батюшка-дядюшка! Известно вашему величеству, что я в Митаву с собою ничего не привезла, а в Митаве ж ничего не получила и стояла в пустом мещанском дворе, того ради, что надлежит в хоромы, до двора, поварни, конюшни, кареты и лошади и прочее — всё покупано и сделано вновь. А приход мой с данных мне в 1716 году деревень денгами и припасами — всего 12 680 талеров; ис того числа в росходе в год по самой крайней нужде к столу, поварне, конюшне, на жалованье и на либирею служителем и на содержание драгунской роты — всего 12 154 талера, а в остатке только 426 талеров. И таким остатком как себя платьем, бельём, круживами и, по возможности, алмазами и серебром, лошадми, так и протчим, в новом и пустом дворе не только по моей чести, но и противу прежних курлян-ских вдовствующих герцогинь веема содержать себя не могу. Также и партикулярные шляхетские жёны ювели и протчие уборы имеют не убогие, из чего мне в здешних краях не без-подозрительно есть. И хотя я, по милости вашего величества, пожалованными мне в прошлом 1721 году денгами и уп-равила некоторые самые нужные домовые и на себя уборы, однако ещё имею на себе долгу за крест и складень бралиан-товой, за серебро и за убор камаор и за нынешнее чёрное платье — 10 000 талеров, которых мне ни по которому образу заплатить невозможно. И впредь для всегдашних нужных потреб принуждена в долг болше входить, а, не имея чем платить, и кредиту нигде не буду иметь...»17
Пётр жалоб не любил, денег не давал и смотрел на Анну как на пешку в шахматной партии. В 1712—1718 годах кандидатами на её руку перебывали герцог Фердинанд, герцог Иоганн Адольф фон Саксен-Вейсенфельс, герцог Ормонд, саксонский генерал-фельдмаршал граф Яков Генрих Флеминг, маркграф Фридрих Вильгельм фон Бранденбург, принц Вюртембергский Карл Александр. Порой дело доходило даже до составления брачного договора, но в итоге все женихи так и остались ни с чем, поскольку не устраивали либо Петра, либо его соседей — монархов Польши и Пруссии.
На мгновение мелькнул в Курляндии блестящий камер-юнкер жены Петра I Виллим Моне. Молодой красавец привлёк внимание Анны, но у него уже начался «амур» с особой куда более высокого положения — самой царицей. Анна, как смогла, устроила своё женское счастье с помощью пожилого, но надёжного Бестужева, но эту связь не одобряла её мать. Царица Прасковья Фёдоровна вообще больше заботилась о старшей дочери Екатерине, а когда Анне удавалось вырваться из Курляндии в Москву, мать встречала её упреками и придирками. Бестужев вёл хлопоты об имениях, ведал их доходами (Анна, окружённая на протяжении многих лет «немцами», так и не выучила язык и впоследствии избегала на нём объясняться). Вдовствующая герцогиня, в свою очередь, заботилась о семье управляющего, хлопотала о его сыновьях и дочери, а ему самому выпрашивала чин тайного советника. Однажды она познакомилась с управляющим имением Вирцава, исполнительным и энергичным малым Эрнстом Иоганном Бироном.
Но Анна ещё не оставила мечты о замужестве. «Дарагая моя тётушка, покажи нада мною материнскую миласть: попроси, свет мой, миласти у дарагова государя нашева батюшки дядюшки оба мне, чтоб показал миласть — моё супружественное дело ко окончанию привесть, дабы я болше в сокрушении и терпении от моих зладеев, ссораю к матушке не была... Вам, матушка моя, известна, што у меня ничево нет, краме што с воли вашей выписаны штофы; а ежели к чему случеи позавёт, и я не имею нарочетых алмазов, ни кружев, ни полотен, ни платья нарочетава...» — жаловалась она на бедность царице Екатерине.
Летом 1726 года, не дожидаясь кончины престарелого Фердинанда, курляндское рыцарство с согласия Августа II избрало нового герцога — незаконного сына короля, офицера французской службы и дамского угодника Морица Саксонского. Сражённая галантностью кавалера Анна слёзно умоляла Меншикова донести до императрицы её горячее желание выйти замуж: «Прилежно вашу светлость прошу в том моём деле по древней вашей ко мне склонности у её императорского величества предстательствовать и то моё полезное дело совершить», — а в конце письма признавалась: «И оной принц мне не противен».
