Но эти предложения были отклонены царём. «Я готов подписать какую угодно конституцию, если бы я был убеждён, что это полезно для России. Но я знаю, что сделай я это сегодня — и завтра Россия распадётся на куски», — отвечал Александр II в 1865 году на предложение собрать «выборных людей». А ведь в таком «парламенте» дворяне, буржуазия и даже крестьяне приобретали бы политический опыт, закладывались бы основы будущих политических партий; тем самым монархия не только не проиграла бы, но и расширила собственную опору.
Боязнь распада империи была не единственной причиной незавершённости реформ — в стране ещё отсутствовало активное общественное движение, способное «подтолкнуть» правящие круги к их продолжению.
Эйфория «эмансипации», надежды на быстрое преодоление хозяйственной и культурной отсталости прошли; реализация реформ приносила разочарование — ломка традиционного уклада жизни была болезненной для всех слоёв общества. С одной стороны, дворянство в своих собраниях и земствах выступало с критикой правительственного курса. С другой стороны, появились молодые радикалы-«нигилисты», отрицавшие образ жизни предшествовавшего поколения: «Наши отцы были стяжателями, ворами, тиранами и эксплуататорами крестьян». Студенты, гимназисты, семинаристы, стриженые барышни-курсистки активно протестовали против светских манер и приличий, бесправия, казённой системы преподавания. Эти горячие головы требовали всего и сразу. Рядом с идейными противниками режима появились эмансипированные карикатуры. В Третье отделение поступило донесение: «Приказчик из магазина Исакова надул при публике “гондон”, а полиции заявил, что его мать — нянька у великого князя Николая Николаевича... о том, как с ним поступила полиция, [он] сообщит Герцену для напечатания в “Колоколе”».
К политическим сложностям добавилась трагедия в царской семье: в апреле 1865 года на 22-м году жизни скончался наследник Николай Александрович.
Спустя год студент Дмитрий Каракозов в Летнем саду выстрелил в гуляющего царя. Неудавшееся покушение вызвало волну арестов и подъём верноподданнических чувств. Оказавшийся рядом с Каракозовым и якобы помешавший ему прицелиться костромской крестьянин Осип Комиссаров стал спасителем Отечества и настоящей «звездой»; его произвели в дворяне с фамилией Комиссаров-Костромской, подарили квартиру на Невском проспекте, срочно обучили манерам для присутствия на светских мероприятиях, осыпали ценными подарками, в родном селе ему поставили памятник, а снимки героя шли нарасхват — к фотографам записывались в очередь... Тогда же в России впервые появились телохранители «первого лица» — «охранная стража его императорского величества». Сам же Александр II, «царь-освободитель», был поражён тому, что стрелял в него русский дворянин. С тех пор окружающие часто слышали от него сетования на людскую неблагодарность.
Начавшиеся репрессии увеличивали число недовольных и служили аргументом для тех, кто не желал продолжения реформ. Начальником Третьего отделения стал граф П. А. Шувалов, министром народного просвещения — обер-прокурор Синода граф Д. А. Толстой; оба — противники преобразований. Хотя создание земств и городских дум, легальных общественных организаций, относительная свобода прессы, увеличение числа интеллигенции свидетельствовали о формировании в стране гражданского общества, Александр II, много сделавший для того, чтобы оно появилось, в то же время не считал возможным привлечь его к управлению государством. Радикального пересмотра внутриполитического курса не произошло.
Император и его женщины
Император как будто разочаровался и в людях, и в реформах. Исчезла его прежняя напористость. Он стал терять интерес и к мнению общественности о правительственных мерах, и к самим решительно начатым преобразованиям, занимался делами без вдохновения, по обязанности.
Он вставал в восемь часов утра, одевался и совершал прогулку вокруг Зимнего дворца. Вернувшись, пил кофе, затем шёл в кабинет и работал с горой бумаг — в системе централизованной самодержавной монархии даже многие пустяковые вопросы решались «наверху». В 11 часов с докладами являлись министры: военный — каждый день, иностранных дел — дважды в неделю, председатель Государственного совета — раз в неделю, прочие министры — по мере надобности и с позволения императора. По четвергам государь в час дня ехал в Совет министров, а в другие дни недели — на развод гвардейских частей, после чего делал визиты членам своей фамилии, прогуливался в экипаже или пешком и возвращался в Зимний дворец к бумагам. С 16.30 до 19 часов следовали обед и отдых, чай в кругу семьи, а в восемь вечера император снова садился за дела. Завершали день игра в карты или посещение театра, после которого царь мог засиживаться в кабинете до часа ночи. Он с удовольствием вырывался на охоту, полюбил южный берег Крыма — Ливадию.
Днём или ближе к ночи он выкраивал час-другой, чтобы побыть со второй семьёй. Императрица Мария Александровна с годами всё чаще болела, и их отношения становились дежурной процедурой: обсуждение здоровья, учёбы детей, дел родственников в России и Европе, совместное участие в парадах и церемониях, визиты или выезд в театр, чай в обществе детей. Один из хорошо осведомлённых современников как-то сказал, что царь «был женолюбом, а не юбочником», имея в виду, что он хотел не развлечения, а глубокого чувства и счастья простого смертного в приватной обстановке.
После ряда любовных увлечений император обрёл то, что искал. Его «предметом» стала юная княжна Екатерина Долгорукова. Когда-то сам Александр определил девочку в Смольный институт, а потом встретил повзрослевшую красавицу — и не мог с ней расстаться. В середине 1860-х годов он оставался привлекательным мужчиной. Французский писатель Теофиль Готье, побывавший в эти годы в России, оставил его портрет: «Александр II был одет в тот вечер в изящный восточный костюм, выделявший его высокую стройную фигуру. Он был одет в белую куртку, украшенную золотыми позументами, спускавшимися до бёдер... Волосы государя коротко острижены и хорошо обрамляли высокий красивый лоб. Черты лица изумительно правильны и кажутся высеченными художником. Голубые глаза особенно выделяются благодаря коричневому цвету лица, обветренного во время долгих путешествий. Очертания рта так тонки и определённы, что напоминают греческую скульптуру. Выражение лица, величественно спокойное и мягкое, время от времени украшается милостивой улыбкой».
Барышня же вначале видела в нём только государя, в то время как более опытные подруги и мать укоряли её за «неприличное поведение по отношению к императору». Но сопротивление было недолгим: Екатерина Долгорукова получила должность царских фавориток — стала фрейлиной императрицы. Июльской белой ночью 1866 года в приморском дворце Бельведер она вручила свою судьбу императору, и тот сказал ей: «Сегодня я, увы, не свободен, но при первой же возможности я женюсь на тебе, отселе я считаю тебя своей женой перед Богом, и я никогда тебя не покину». К чести его надо сказать, что слово он сдержал. Вскоре тайное стало явным, и петербуржцы, встречая в саду Александра II с Долгоруковой, шептались: «Государь прогуливает свою демуазель». Светские дамы судачили о том, что «дерзкая наложница» голой танцует перед императором на столе; её голос находили «вульгарным», а в её лице видели «овечье выражение».
Роман с девятнадцатилетней Катей захватил помыслы 48-летнего императора. Он навсегда запомнил 30 мая 1866 года, дату первого свидания, и 1 июля, которое «окончательно решило нашу судьбу»; даже много лет спустя эти воспоминания заставляли его «содрогаться от чувств», а лето 1866 года осталось в памяти их «медовым месяцем». Их письма полны чувств и страстей, хотя на людях император старался быть невозмутимым и соблюдать приличия. Влюблённые писали друг другу ежедневно, иногда два-три раза в день, даже тогда, когда находились рядом, в своих покоях Зимнего дворца. Одно из писем 1868 года Александр завершил словами: «Бедные мы, но не хочу терять надежды, что Бог нам однажды дарует то единственное счастье, которое нам недостаёт и которое составляет единственную цель нашей жизни». В 1867 году он повёз свою любовь в Париж, а потом рассказал о ней жене. «Я прощаю оскорбления, нанесённые мне как монархине, но я не в силах простить тех мук, которые причиняют мне как супруге», — заявила она. Права её детей на престол были несомненны и неоспоримы, а прочее публичному обсуждению не подлежало. Мария Александровна, вынужденная жить под одной крышей с соперницей, не допускала никаких «разоблачений».
