— Так! — с твердостью ответил Семен.
— 'Гак! — повторил Зиновей.
— Нонче мы собрали вас, чтобы потолковать, кто к нам пристанет. Мы никого не неволим, но только так, как работали мы раньше, то есть врозь, нельзя.
Нельзя! — повторил он с силой и, поймав взгляд Федота Тычкова, продолжал, обращаясь к нему: — Жили мы всю жизнь невозможно как бедно. Работали врозь, кто у помещиков, кто у кулака. Не было у нас ни земли, ни лошади. Теперь мы отвоевали 'землю. Так неужели мы будем, Федот Лукич, глядеть, как ребятишки Егора Рощина или Клима Петрушева станут на себе соху таскать? А что Груздев, Петрушев, Рощин нам приказывали, когда бились за эту землю? Воевали, выходит, вместе, а работать всяк себе? Кто с хлебом, а кто и так.
Федот Тычков не. выдержал, снял с головы треух и, приглаживая седые волосы, обиженно заявил:
— Ты-то что на меня, Устин, накинулся, ровно я недруг им, ей-право. Ну, негоже так.
— Я тебе, Федот Лукич, не в обиду. Я только спрашиваю: так, мол, или не так? Я вот и к Арине, и к Пе-трушевой, и к Акиму с таким вопросом, ко всем, кто здесь есть. Мы никого силком не тащим, а только спрашиваем, как вы, пристрянете к нам или нет? Весна, ведь она вот-вот,' ко двору подходит.
— Это понятно. Я тоже к разговору. Ты вроде на меня накинулся. А я что ж, я согласный с вами.
— Арина, — спросил Устин, — а ты как?
— Куда вы, туда и я, — спокойно сказала она и стала оглядывать собравшихся.
— Аким Тычков?
— А ты, Спиридон?
— Твое какое слово, Петрушева?
Устин спрашивал, а Наталья записывала.
— Много там? — полюбопытствовал Федот Тычков.
— Пятнадцать дворов, — ответил Семен.
— А как с семенами?
— Маловато, — вздохнул Семен, — и то уж не знаю, как уберег. Бабы всё — раздай, да раздай. А вот, вишь, сгодилось. Но того, что есть, завзят мало. Надо приносить свое, у кого сколь найдется. В новину возвернем, за обществом не пропадет. Плужки, бороны у кого есть, телеги неисправные, тащите к кузне. Кузнеца на ремонт подрядим. Ну, а кто пожелает еще к нам войти, милости просим.
Расходились ранним вечером. На улице был легкий морозец. В воздухе гулко рассыпались слова, под ногами похрустывал молодой ледок.
Устина и Наталью почти до самого дома провожал Згаовей. Неуемный в своей фантазии, он опять мечтал о прекрасном мире, который можно построить на земле. Устин слушал и улыбался. Ему было хорошо под звездным небом, на этой мирной, пахнущей весенними запахами улице* рядом с Натальей и с другом. И потому, что на сердце было легко, перед ним и впрямь возникала картина, которую такими щедрыми красками рисовал Зиновей.
В бурном разливе талых вод сверкало ослепительное солнце, и будто кто-то незримый шествовал по огромной степи, размашисто водил черной кистью по белому фону полей и пел. И слышалась эта песня в тысячеголосом гомоне птиц, в тонком, стеклянном звоне сосулек, срывающихся с крыш, в неумолчном журчании ручьев, в восторженном крике ребятишек, в бодром говоре людей.
Дул ветер, слизывая ноздреватый, бурый снег. Над обнажившимися косогорами, завалинками, навозными кучами дымился пар.
По утрам Устин выходил на край села и долго простаивал, любуясь неустанной работой солнца и теплого ветра.
Весна! Она и радовала, вселяя надежды, и тревожила, внося сутолоку и суету. В кузнице до позднего вечера слышался веселый перестук молотков. Крестьяне ладили сохи, бороны, чинили телеги. В труде незаметно бежали дни.
Однажды утром, когда могучие потоки солнца заливали желтобурую от прошлогодней стерни степь, Устин вышел на огороды. Под ногами вминалась податливая, как дрожжи, земля. Устин вытянул перед собой руки и, словно пытаясь ощупать воздух, стал перебирать пальцами. Вдали теплый воздух был видим. Он походил на прозрачный дым, курившийся над степью.
Весна! Устина охватило неудержимое веселье, хотелось прыгать, плясать, идти по широкой степи и. размахивая руками, петь песни. Он оставил в хате шинель; и, распахнув стеганку, пошел в сельсовет. Там он увидел не только тех, кто согласился на совместную обработку земли.
— Здорово, Игнат! A-а, Данилычу мое йижайшее! Как здоровье, как живете, как дела?
— Делов как дров, а печь топить нечем, — смеялся Игнат, маленький, неказистый с виду, лет пятидесяти мужичишко, с рыжей бородкой и умными, проницательными глазами.
— С чем пожаловал?
— Да вот прослышали ыц тута...
— А давно прослышали? — перебил Устин.
— Еще намедни.
Он снял шапку и, теребя ее, глянул Устину в глаза,
— Вы как, примаете?
— Ну а как же! Я слыхал, лошадь у тебя есть.
Игнат кивнул головой.
— А как с семенами?
Игнат подумал.
— Есть несколько, но самая малость.
— Ну вот и прислоняйся к нам.
Игнат надел шапку и, тряхнув головой, сказал:
— Обдумать надо, Устин.
— Да ты уж дома думай, — засмеялся Устин, — а как надумаешь — приходи. Ох, министр ты, Игнат!
Игнат открыл рот и не сразу ответил.
— А как же! Такого ведь сроду не бывало.
— Бабы, мужики, ребята! — взывал Семен. — Да что вы, милые, толчетесь тут? Аль у вас делов нету? Какой раз я говорил вам, завтра чуть свет сбирайтесь в сельсовет, а зараз идите ко двору.
Но люди не уходили, а если и уходили, то потом возвращались и снова толковали о завтрашнем дне.
Вечером все трое вышли на улицу. Было свежо. Потухала вечерняя заря.
— Завтра погожий день. Ждем мы его, ровно светлого праздника, — запахивая куртку, заметил Семен.
— Праздник и есть, — ответил Зиновей.
— А я сегодня не усну всю ночь. Буду ждать утра.
Устин пожал руку Семену и вместе с Зиновеем noj шел домой.
— Ну, говори, говори, Зиновей, говори о том, что будет, — попросил Устин Зиновея после минутного молчания. — Ты так хорошо'умеешь думать. Я знаю, как тебе тяжко жить, но не знаю, откуда у тебя такие хорошие думки, а в словах так много радости.
— Я жизнь люблю, Устин, и как хочется жить по-настоящему, по-человечески.
.. .В эту ночь никто не спал. Устин несколько раз вставал, выходил на улицу и, глядя на небо, старался угадать близость рассвета. Но вот поредела темень, засинело небо, и стали меркнуть звезды.
— Наташа! — зашептал Устин.
— А я с коих пор не сплю.
Она легко вскочила на ноги и стала одеваться. Через несколько минут она услышала, как Устин провел по двору лошадь, как заскрипела телега и затиликали колеса. Наталья закрыла глаза и потянулась.
Когда Устин подъехал к сельсовету, там уже ожидали Зиновей, Настасья, Петрушева Любовь с ребятишками. Вскоре подъехали Арина, Федот Тычков, Се-Mef-i, Аким.
— Ну вот, чем не ярмарка, — смеялся Федот Тычков, оглаживая бороду.
— Или табор, — ответил ему в тон Устин, подсаживая на телегу, груженную зерном, Любахиных ребятишек. — Ну-ка, садись, мужички!
— А я сам, — крикнул Аринин Мотька и, отбежав от Устина, ловко вскарабкался на телегу.
— А это еще кого бог несет? .. Никак Игнат! — встрепенулся Федот. — Он, едят тя мухи, Игнат! — не скрывая радости, крикнул Тычков.
— Министру почет! — приветствовал Устин. — Неожиданное пополнение. Долго думал...
— Да скоро сказал. Вот тебе и министр. Видел? .. Вы не трогайтесь. Зараз Данилыч приедет, просил погодить.
— Ну-у? Савелий Данилыч? Да не может быть! — удивился Семен. — А ведь как вчера уперся*
— А ты ведь знаешь, куда я, туда и Данилыч, — с чувством превосходства сказал Игнат, подъезжая к телеге Семена.
