Словно золу с угасшего костра, разметал и развеял ветер тучи. Вспыхнули под ними искры звезд, мерцая в черной ночи неба.

Ударил первый мороз, и стало на земле чисто и звонко.

И только едва забрезжил рассвет, мягкий и протяжный звук трубы заиграл подъем, а затем стала множиться команда:

— По ко-о-ням(

И прежде чем проснуться горожанам, буденновская конница мчалась к Дону, к переправам, на бой с врагом.

V

Конные набеги мамонтовцев и шкуровцев на уезды Тамбовской и Воронежской губерний, эсеровская пропаганда активизировали действия кулаков. Из сел и волостей Тамбовской губернии стали поступать тревожные вести об убийствах председателей сельсоветов, продармейцев и уполномоченных по проведению продразверстки.

То в одном, то в другом месте возникали мелкие бандитские отряды, возглавляемые эсерами и уголовниками.

Бывший начальник милиции города Кирсанова, Тамбовской губернии, эсер Антонов убил председателя Тамбовского губернского исполнительного комитета Чичканова, ушел с группой вооруженных бандитов в лес и положил начало крупному кулацкому мятежу.

В эти дни газеты под рубрикой «На нашем фронте» печатали краткие сообщения:

«2 ноября.

Части конкорпуса Буденного ведут упорные бои к вападу от Землянска».

«3 ноября.

Нашими частями занят Хохол. Противник бежит в направлении Турово, Нижнедевицк. Красная конница, развивая наступление в районе Землянска, отбрасывает противника к станции Касторная».

«11 ноября.

Идут упорные бои под станцией Касторная с перевесом на стороне наших войск».

Быльников сидел в кабинете начальника Особого отдела армии, человека лет сорока пяти, со спутанными седыми волосами и колючим взглядом серых глаз. Смотрел он на Быльникова исподлобья, хмурясь.

Бывший капитан, участник империалистической войны, коммунист Вихров, приговоренный летом семнадцатого года к расстрелу за большевистскую пропаганду на фронте и бежавший с помощью солдат из камеры смертников, перелистывал дело бывшего сотника 12-й казачьей дивизии 4-го Донского корпуса Быльни-кова, перешедшего с вооруженным отрядом казаков на сторону Красной Армии.

Он внимательно останавливался на словах, подчеркнутых синим карандашом, и сам что-то отмечал красным. Порой его густые, пепельного цвета брови вздрагивали, то поднимаясь, то опускаясь. Наконец он отчеркнул последнюю строку листа и захлопнул дело.

— Закуривайте, Быльников, — предложил он, положив перед бывшим сотником кожаный кисетик с табаком и спички.

— Спасибо.

Вихров прошелся по кабинету.

— Вы были ранены при переходе?

— Да.

— Куда?

— В спину, навылет. Находился на излечении.. -

— Не продолжайте. Мне дальнейшее известно. Как вы чувствуете себя сейчас?

— Физически вполне удовлетворительно. Нравственно — виновным.

— В войне с немцами на каком фронте были? — Вихров пододвинул стул и сел против Быльникова.

— Под Двинском, в отдельном казачьем пластунском полку.

— Ба! Так мы старые знакомые. Борисоглебский полк знаете?

— Как же не знать?! После разоружения его на фронте сотня пластунов нашего полка конвоировала его в Двинскую крепость.

— Совершенно верно, — подтвердил Вихров. —* А что-нибудь слышали о капитане Вихрове?

— Слышал, что он большевик и вел среди солдат пропаганду. Но встречать не встречал. Я был в то время слишком далек от политики. И как знать, встреться я тогда с Вихровым, может быть, моя судьба сложилась бы иначе.

— Так вот, Быльников, ближе к делу. Мы могли бы подвергнуть вас суровому испытанию, но, учитывая ваше чистосердечное раскаяние, переход к нам с вооруженным отрядом казаков и ваше желание искупить свою вину, мы используем вас в рядах вооруженных сил Красной Армии на очень ответственном участке. Вы получите назначение в один из отрядов по борьбе с кулацко-эсеровской бандой Антонова. Вы слышали что-нибудь о ней?

— Слышал.

— Прекрасно. Сейчас я дам распоряжение освободить вас. Вы, конечно, понимаете, что мы не могли не подвергнуть вас аресту, — пряча папку в стол, сказал Вихров. — А завтра вы получите направление.

Зазвонил телефон.

— Начальник Особого отдела Вихров. Подождите минут пять. У меня товарищ, — коротко ответил Вихров и повесил трубку.

Освобождение из-под ареста, неожиданное назначение в ряды Красной Армии, фамилия «Вихров», слово «товарищ» — все это взволновало Быльникова до глубины души. Он встал. Поднялся и Вихров.

— Мне трудно говорить, — начал Быльников. — Я так обязан вам за ваше доверие ко мне... Мне кажется, что я уже перешел ту черту, за которой начинается моя новая жизнь. Я приятно удивлен, что товарищ Вихров — это вы, разрешите мне так называть вас?

— Пожалуйста.

—- Заверяю вас, товарищ Вихров, что я не дрогну ни перед лицом врага, ни перед лицом смерти.

— Желаю успеха, товарищ Быльников, — Вихров протянул руку, и на его лице впервые увидел Быльников добрую улыбку. — Перед отъездом вы мне позвоните.

На улице шел снег. Быльников бродил по улицам, вдыхая свежий воздух, ловил губами пушистые снежинки. Вокруг было чисто, бело и светло. Он радовался каждому встречному прохожему, каждому звуку, чувствовал себя вновь рожденным человеком.

Все, что так тяготило Быльникова в последнее время, когда решалась его судьба, когда припоминалось и взвешивалось все до мельчайших подробностей, от юных лет до последнего часа службы у белых, — все это вдруг свалилось с него, как непомерная тяжесть, освободило его, и ему стало необыкновенно легко. Даже физически он чувствовал себя лучше и гораздо сильнее. В его жизни, пожалуй, не было более сильных душевных мук, чем те, которые ему пришлось пережить, пересматривая и переоценивая свое пребывание во враждебном лагере/ Но и не испытывал он большей радости, чем та, какую чувствовал сейчас, получив прощение. *

Через несколько дней Быльников был зачислен в кавалерийский полк, направлявшийся для борьбы с антоновскими бандами в Тамбовскую губернию.

Шел он домой в новой, светлосерой шинели, коротковатой для его роста и сидевшей на нем не совсем ладно: подмышками тесновато, а в талии свободно. Когда он стягивал шинель ремнем, хлястик поднимался коромыслом. Но самым важным для него был сейчас знак различия. Красным квадратиком, . как капля крови, он скромно поместился на левом рукаве шинели. Это означало, что отныне бывший казачий сотник является командиром кавалерийского взвода Красной Армии.

— Боже мой! — воскликнула Вера, увидев его. — Какой ты смешной в этих больших ботинках с обмотками и короткой шинели.

— Цаплеобразный, — улыбнулся Быльников и добавил: — Смеяться право не грешно над тем, что кажется смешно.

— Да это не смешно, а... — но она не выдержала, прыснула, и оба они расхохотались.

— Ты меня встречаешь, как Бульба своих сыновей, — шутил Быльников:

Вера была в том же приподнятом настроении, что и Быльников, щутила, острила и, готовя его в дорогу, говорила без умолку.

Шинель после ее вмешательства хотя и осталась короткой, но все же приняла более форменный и фасонный вид.

— Владимир, а ведь шинель эта не из фабричного сукна.

— Я знаю. Это крестьянское, домотканное сукно, из которого в деревне шьют армяки.

— Вот видишь, — сказала она многозначительно,— это великое патриотическое дело. Народ напрягает силы, чтобы разгромить врагов. Деревня готовит своей армии продовольствие, валенки, варежки, полушубки, шапки. Силы такой армии неистощимы.

Быльников каждый день уходил в полк и возвращался поздно. Вера освобождалась раньше и, поджидая мужа, стряпала обед и поглядывала на часы.