Действующую в районе города Усмань железнодорожную бригаду для успешного выполнения общей задачи — разбить противника — подчиняю впредь до распоряжения себе.

Конному корпусу в составе 4 и 6 к. д., конной 8-й армии и железнодорожной бригаде при бронелетучках ставлю задачу: упорно обороняясь на линии Изле-гоща — Рамонь — станция Тресвятская — Рыкань, вести активную разведку, выясняя группировку сил противника и имея ближайшей целью нанесение решительного, удара противнику и занятие города Воронежа.

Командир конного корпуса Буденный».

Глубокая осень. Дуют холодные ветры. Низко стелются тяжелые тучи. Туманно. Похоже, тлеет, дымится земля, но не может вспыхнуть — моросит неутомимо дождь. Пасмурные короткие дни быстро сменяются длинными темными ночами.

Не зная местонахождения конницы Буденного, корпус генерала Шкуро усиленно вел разведку на восток и юг.

Семнадцатого — восемнадцатого октября на всем фронте Конного корпуса Буденного происходил бой передовых разведывательных частей обеих сторон. В го же время штаб корпуса и штаб 4-й кавалерийской дивизии включился в телеграфный провод белых и установил связь со штабом корпуса Шкуро и частями, расположенными в Сомове.

Белым был 'передан ложный приказ Буденного о наступлении на станцию Лиски. На самом же деле удар намечался по Воронежу с северо-востока. Эта военная хитрость ввела Шкуро в заблуждение и дезориентировала белое командование. Большинство бронепоездов было ими переброшено на линию Отрожка — Лиски, а корпус Мамонтова с опозданием подошел к полю боя под Воронежем.

Командуя эскадроном, Паршин должен был обеспечить переправу через реку Усмань и произвести разведку в направлении Усмань-Собакино — станция Масловка — Рогачевка.

Приняв приказ за действительный, шкуровцы бросились «преследовать» корпус Буденного, не подозревая о подготовленной для них ловушке.

В ночь с 18 на 19 октября Паршин с разведывательным отрядом вышел в направлении поселка Усмань-Собакино, расположенного в двенадцати километрах от Воронежа.

Непроглядная темень. Моросит дождь. Чавкает под .копытами грязь. Трудно в такую непогодь не сбиться с пути, нащупать врага, определить его силы и разгадать намерения.

Отряд останавливается. Слышится конский топот, где-то рыщут казаки. Паршин. напрягает внимание. Слух и зрение обострены до предела. Порой чудится, что вдали мелькнул свет. Показалось ли это или в самом деле? Паршин вглядывается в темень, прислушивается. Шумит ветер. По времени они должны быть уже в Усмани. Паршин останавливает бойцов. Устин и Зиновей уходят вперед. Ни зги не видно. Лает где-то собака, должно быть, выехали на улицу.

Вдруг слева раздается выстрел. Это не по ним. Начинается перестрелка, затрещал пулемет. Видимо, соседние разведывательные отряды вошли в соприкосновение с врагом. В Усмань-Собакине — белые. Они сразу же обнаружили себя. Устин и Зиновей возвращаются к отряду. Паршин уводит разведчиков обратно.

Штабы собирают, группируют разведывательные данные. От эскадронов к полкам, от полков к дивизиям мчатся вестовые с донесениями к комкору и его начдивам.

.. .Конники, расположившиеся в районе села Хреновое, всю ночь бодрствовали. Бойцы кормили коней, ели сами, раздобыв у крестьян огурцы и помидоры. Кто подправлял седло, кто пришивал пуговицу к стеганке, а кто задумчиво точил шашку. Не спали в эту ночь и крестьяне.

Возвратившись из разведки, Устин увидел Реше-това. Тот стоял под навесом сарая у тачанки и чистил пулемет.

Устин вошел в хату, куда забегали бойцы погреться. При свете коптилки он увидел нескольких бойцов. Паршин и Зиновей разговаривали с хозяином хаты, немолодым крестьянином, который охотно помогал бойцам: показывал, где и из каких стогов можно взять сена, добывал солому. Сейчас он принес мешочек махорки и, оделяя бойцов, сказал Паршину:

— Табачок у меня есть, товарищ, добрый табачиш-ко. Ко мне все соседи ходят.

Он вывел Паршина на крылечко и ткнул ногой в нижнюю ступеньку. Это оказался старый мельничный жернов, вдавленный в землю.

— Мы и топоры на нем, и ножи для соломорезки точим. Доброе точило.

Через несколько минут Паршин, Устин и Блинов сидели на корточках и точили на камне клинки.

Устину только однажды посчастливилось увидеть Семена Михайловича Буденного, но он хорошо запомнил его. Об этом он вновь рассказывал Паршину и Зи-новею.

— Выстроил, значит, добровольцев тот командир эскадрона, такой веселый, с черными глазами...

— Олеко Дундич, — сказал Паршин.

— Во-во! А на эту пору, гляжу, на рысях человека четыре скачут. Слышу: «Буденный! Семен Михайлович Буденный!» Ну, тут братва расступается, дорогу дает. Кто подтянулся, узнавши Семена Михайловича, кто не успел, а кто не видит его — басни всякие рассказывает. «Это что за люди?» — спрашивает Семен Михайлович и останавливается. Дундич подошел и отрапортовал. Глаза горят, сам улыбается. Это-де добровольцы, к нам хотят. Семен Михайлович проехал, осмотрел добровольцев и говорит:

«Вы знаете, что значит Конный корпус Буденного? У нас первый закон такой — мы рвемся вперед, бойцы лихие, кони у нас хорошие, а у кого плохие — умей отбить хорошего коня у противника... У кого гайка слаба, тот сматывайся сейчас же, не лезь к нам, нам нужны герои, а не трусы...»

Ну ребята, которые посмелее, отвечают: «Нам, говорят, товарищ Буденный, только добраться до первого боя, а там и кони и шашки острые будут». — «Ну, хорошо», — сказал Семен Михайлович и поскакал даль-

ше, а этот самый Дундич смеется, зубы белые, как кипенные...

— Об этом Дундиче тут всякое говорят, — заметил Зиновей, — будто он сербиян и такой смелый, что меры нет. Когда идет в атаку, то в каждой руке у него по клинку и рубит он все одно — что правой, что левой. А как на коня садится, я сам видел. Тронется за луку, и словно его нечистая сила в седло кидает. Ездит лихо.

— Этот человек большой воли и мужества, — сказал Паршин, вытирая шашку полой шинели. — Дня три тому назад он в Воронеже побывал. Ему какое-то дело поручил Семен Михайлович. Взял он лучших коней и двух товарищей, переоделся во все офицерское и махнул в Воронеж. Дело сделал, а на обратном пути так нашарахал беляков, что они от страха и злости не знали, куда деваться.

— Смелый! — удивлялся Зиновей, — а сам из себя такой небольшой.

Устин, пробуя лезвие клинка на ногте, заметил Зи-новею:

— Как будем в Воронеже, возьмешь у меня клинок побриться.

— Придется взять, потому что свой я о беляков зазубрю, — смеясь, ответил Зиновей.

Утро 19 октября. Брезжил рассвет. Белые двигались к селу Хреновое, убежденные, что село находится на фланге Конного корпуса. На самом деле шкуровцы шли под удар ожидавшей их красной конницы.

Зябко. Над полями стлался туман. Один к одному строились эскадроны буденновцев, выезжали пулеметные тачанки, запряженные четверками лошадей. Встряхивая гривами, лошади беспокойно топтались, косили глазами, чуя близость кровавой схватки.

Мимо Устина лихо промчался на тачанке «курский соловей» Решетов, пригнувшись к пулеметам. Призывно играла труба. Утренний холодок пробирался под стеганку. Лица всадников были серьезны, суровы. Устин чувствовал, как волнение охватывало сердце. Всадники находили свои места. Устин выдернул шашку, поднял т

ее на всю высоту своей руки, поиграл ею, а затем, опустив, пошлепал плашмя по боку лошади.

Паршин подъехал к своему помощнику. Это был пожилой, лет сорока пяти, донской казак в шлеме с шишаком, с небольшой бородкой, обрамляющей лицо.

Зиновей заметно волновался. Это было видно по тому, как часто менялось выражение его лица. Глянув на Устина, он попытался улыбнуться.

— Гляди в оба, не теряй меня из виду, не робей.