— Эй, по-честному сказать, я и сам не очень ориентируюсь на дорогах. То есть постоянно сбиваюсь с пути на Ай-тридцать пять. Однажды свернул не туда, так очнулся не раньше Нью-Мексико.

— Вы не поняли, Ларри. От вас и не требуется работать с клиентами. Вы должны только поставить операторам техподдержки акцент. Да, и рассказывать им об Америке. Как там разговаривают, во что играют, чем питаются, что смотрят по телевизору — так, чтобы когда Дипак из Морадабада представится Дереком из Милуоки, абонент из США не усомнился в его словах. Полагаете, у вас получится?

— А то. Не вопрос!

— Отлично. Вот видите, местный никогда не сказал бы: «Не вопрос»… — Билл Бакши даже хлопнул себя по бедрам. — С ума сойти, белый американец будет учить нас акценту… Черт, мы сорвали джек-пот! — И добавил, склонившись ко мне: — Надеюсь, вы в курсе, что все колл-центры в Индии работают в ночную смену — с восьми вечера до восьми утра? Вас это не затруднит?

— Не-а. Буду отсыпаться днем, подумаешь. Кстати, сколько мне причитается?

— Местные преподаватели получают по двадцать тысяч рупий в месяц. Вам мы согласны платить в полтора раза больше. Это приемлемо?

Ого, тридцать штук! То есть уже через месяц денег хватит на обратный билет домой.

— Когда можно приступать? — спросил я.

И назавтра уже работал в офисном комплексе «Рай ай-ти солюшнс» в Гургаоне. Служебный фургон ежедневно забирал меня из Пахарганджа в семь вечера, чтобы через час, миновав международный аэропорт, доставить в суетливый город, полный торговых пассажей и небоскребов. Этот самый Гургаон скорее напоминал Даллас, чем Дели.

Офисный комплекс тоже, надо сказать, производил впечатление. Куда ни глянь, везде сплошь тонированное стекло и мрамор. Внутри колл-центр выглядел точь-в-точь как торговый зал «Уол-март»: огромное, оборудованное кондиционерами пространство с длинными рядами, разделенными на отсеки, и в каждом — компьютер. Перед мониторами на крутящихся креслах сидели сотни молодых индийцев с наушниками на ушах. Гудеж стоял такой, словно в стрип-клубе во время мальчишника.

Моя работа заключалась в том, чтобы обучить кучу смышленых девчонок и пацанов говорить по-американски. И я с налету взялся за дело.

— Студенты делятся на три вида, — сообщил я классу. — Первые учатся по книжкам. Вторые наблюдают и делают выводы. А третьи ничего не поймут, пока сами не пописают на электропроводку.

Симпатичная девчонка в облегающей футболке поднимает руку.

— Извините, профессор Пейдж, а что означает выражение «пописать на электропроводку»?

«Профессор Пейдж»? У меня прямо в голове зашумело. Жалко, мама не слышала, как назвали ее сына.

— Это я к тому, что без труда не вытащишь и рыбку из пруда, ясно? Вы, главное, больше упражняйтесь. Икнуть не успеете — начнете шпарить по-нашему, как я. Ну что, народ, погнали — вперед и с песнями.

Дальше пошло-поехало. Тридцать грандов срубил, как нечего делать. Кроме этого, мне оставалось только сидеть в отдельной кабинке на полуэтаже, следить за суматохой внизу, слушать через наушники всякие разговоры и помечать крестиками тех служащих, у кого были нелады с английским языком или манерами.

Вообще я сразу пришел в немой восторг от этого колл-цснтра. Что интересно: здесь работали девчата и парни с очень даже индийскими именами; а ночью они превращались в Робертов и Сьюзан, Джейсонов и Джейн. Больше того, должны были оставаться ими даже во время перерывов на еду. Такие уж здесь ввели правила.

— В этом-то вся беда, — сказал мне как-то один диспетчер, мистер Девдатт, коротышка лет пятидесяти с «ежиком» на голове и в очках с тонкой проволочной оправой. — Эти ребята и впрямь начинают считать себя американцами. Они не просто говорят и одеваются по-вашему, они даже на свидания ходят. Сам-то я давно здесь работаю, а дочку свою ни за что не пущу и колл-центр.

— Почему?

— Да ведь это рассадник порока и грязи. Чего я только не насмотрелся, не описать! Как можно прививать дисциплину, если девицы являются на работу разодетые, как проститутки? У одной — топик с вырезом, вся грудь наружу. Вторая джинсы спустила так, что белье видно. Я тут периодически обыскиваю их сумочки, так вместе с помадой у многих с собой презервативы. Сильно подозреваю, что некоторые служащие во время перерыва занимаются сексом в туалетах.

— Это еще ладно, — заметил я. — У нас в школе вообще баловались прямо на партах.

— Вот видите! Такое стерпели бы только в вашей распущенной Америке. Я не допущу, чтобы персонал порочил нашу Культуру и традиции.

Он гордо показал на приклеенный на стене плакат, гласивший: «Пожалуйста, никакого секса, мы в Индии».

Я только головой покачал. Надо же быть таким узколобым. Этот парень, наверное, и в замóк подглядывает обоими глазами сразу.

— А что тут можно сделать? — спросил я.

Диспетчер по-лисьи коварно прищурился.

— Я установил по туалетам видеокамеры. Лучше заранее подстелить соломки.

— Ага. Только вы уж и свой сеновал закройте.

— Что?

— У вас ширинка расстегнута.

Он опустил глаза и покраснел как вареный рак.

Я и опомниться не успел, как прошло четыре недели. Жизнь покатилась по приятной накатанной колее. Всю ночь я зарабатывал деньги, а по утрам возвращался в пансион, чтобы проспать почти целый день. Но вечером обязательно как часы усаживался писать очередное послание Шабнам Саксене. Мобильник по-прежнему не отвечал, однако я и не думал падать духом.

В колл-центре мне быстро удалось нахвататься местных жаргонных словечек и вдобавок обзавестись кучей приятелей. Вся эта зеленая молодежь, только что со студенческой скамьи, еще не нюхавшая работы, только и думала о танцульках, покупках и вечеринках. Был среди них, например, Винсент (он же Венкат), такой языкастый, что уболтал бы даже утопленника заплатить за стакан воды. Или Эйджей (он же Аджай) — у этого сроду все шло не как у людей. Пенелопа (Прия) числилась лучшей в своем деле, рабочие планы выполняла на раз. Зато за Джиной (Гитой) волочился каждый второй. Реджи (Рагхвендра) был настоящим маломерком: он даже утку не смог бы пнуть, не встав на скамеечку! А Келли (Камала) готовила такую самбар-вада,[128] что я отродясь не ел ничего вкуснее.

Местные парни научили меня играть в крикет — веселуха такая, что мухи дохнут; а поджигать шутихи на Дивали оказалось куда веселее, чем на Четвертое июля. Девчата со мной делились и бутербродами, и своими секретами. Незамужние говорили все больше о мальчиках, которые им нравились, семейные не упускали случая пожаловаться на злую свекровь. Каждая из них время от времени пыталась подбить ко мне клинья — пустая затея, но где же им знать?

И вот незаметно наступило двадцать третье ноября. Назавтра у меня был забронирован вылет в Америку. И тут меня осенило: я понял, что не хочу возвращаться. Бред, конечно. Ни с того ни с сего этот шумный, перенаселенный город, где по дорогам бродят коровы, а нищие спят голышом, показался мне земным раем, убогий, полный москитов пансион — родным домом, служба в колл-центре — работой на миллион долларов. Со мной начали твориться странные вещи. Я привык макать печенье в чай, прежде чем откусить. Начал кушать масала доса руками. Полюбил мыться при помощи ведра. Уже не стеснялся стричься на глазах у прохожих. Иногда я мог выйти на улицу Пахарганджа в пижаме, чего, хоть убейте, никогда не сделал бы дома. Индия превратилась для меня в вечный праздник. Ни тебе постоянных счетов, ни поездок по Тридцать пятой федеральной автостраде, ни ежедневной готовки, ни стычек с Джонни Скарфейсом. И потом, не сказать, чтобы так уж много людей ожидали моего возвращения. Даже мама, судя по нашему последнему телефонному разговору, сильнее переживала из-за собственного четвертого развода, чем из-за моей первой в жизни свадьбы. Но главной причиной моего промедления была, разумеется, Шабнам Саксена. Тоненький внутренний голосок продолжал нашептывать: а может, она все еще на съемках в этом городишке, Кейп-сауне? Может, и вовсе не получала моих писем? Короче говоря, вылет я перенес на пятницу, пятое декабря; решил подождать еще пару недель. Если до тех пор Шабнам не подаст вестей, придется с ней распрощаться, вычеркнуть из своей жизни и отправляться восвояси.