— Во всем виноват ваш суперинтендант Навнит Брар. Значит, так. Завтра же утром Мухтар должен быть на воле. А Брару предъявим иск об оскорблении высшего должностного лица.

— М-м-м… разрешите предложить, сэр… Может, лучше услать его куда-нибудь?

— Хорошо. Переведите… да хотя бы в Бахрайч.[53] А то заелся он в Газиабаде. Пусть поостынет в захолустье.

— Сэр, ваши приказания будут исполнены незамедлительно.

— Отлично, Мория. Я знал, что могу на вас рассчитывать.

— Если позволите, сэр… помните, вы обещали замолвить словечко в верхах за мою жену, чтобы внести ее в список кандидатов в законодательное собрание от Бадауна?

— Да, я не забыл. Но ведь выборы штата еще только через два года.

— Знаете, сэр, лучше уж подготовиться заранее. Поверьте, в лице Нирмалы вы найдете самого лояльного партработника… не считая меня. Но мне-то приходится скрывать свои взгляды, сами понимаете — погоны.

— Я знаю, Мория. Идите спать.

— Доброй ночи, сэр.

— Мухтар!

— Босс! Ассалам алейкум. Спасибо, что быстро вытащили. Теперь-то я поквитаюсь с этим козлом суперинтендантом.

— Даже не думай. Брара уже перевели в Бахрайч.

— Повезло гаду.

— А эта девчонка, кто она?

— Да вы не знаете, босс. Так, по соседству…

— И когда только ты поумнеешь, Мухтар? Если бы все твои пассии родили по ребенку, Уттар-Прадеш уже наполовину заселился бы маленькими мухтарчиками.

— Простите, босс. В следующий раз буду осторожнее.

— А теперь слушай, Мухтар.

— Да, босс.

— Один человек, Прадип Дубей, грозится свидетельствовать против меня в суде по делу Мустакима. Так вот, его надо обезвредить. А следующий на очереди — его покровитель, Лакхан Тхакур.

— Член законодательного собрания из Сахаранпура?

— Ну да. А что? Он тебе не по зубам?

— Нет, босс. Мне все по зубам. Просто с ним будет посложнее. Тхакур нигде не появляется без пятерых телохранителей.

— Так убери всех. Приезжай завтра, заберешь наличные у Трипурари.

— Обязательно. Кхуда хафиз,[54] босс.

— Кхуда хафиз.

— Алло.

— Алло. Мне нужен Прем Калра.

— У телефона.

— Так слушайте меня внимательно. С вами говорит Джаганнатх Рай. Это последнее предупреждение. Еще одна подобная история обо мне в «Дейли ньюс» — и вы со своей газетой сами отойдете в историю.

— Какие неподобающие речи для министра внутренних дел нашего штата.

— А что, разве одним только журналистам позволено оскорблять людей? Я долго терпел этот бред, но всему есть предел.

— Скажите по крайней мере, что вас так задело.

— В последней статье проскользнул намек, будто бы я причастен к гибели Прадипа Дубея. Откуда взялись эти беспочвенные обвинения? Смерть наступила в результате дорожной аварии, так сообщила полиция! Да я могу в суд подать за злостную клевету.

— Намек озвучил не я, Джаганнатх-джи. Это слова Лакхана Тхакура, прозвучавшие в законодательном собрании. Я просто их повторил.

— И послужили рупором оппозиции. Сколько вам заплатили?

— Я это делаю не ради денег. Мой долг — служить обществу.

— Нет выше долга, чем тот, который лежит на плечах политиков. И что же мы просим в ответ? Немного уважения от средств массовой информации…

— Уважения обещать не могу, Джаганнатх-джи, однако в следующий раз буду посдержаннее. Всего хорошего.

— Алло. Резиденция господина министра внутренних дел? С ним хочет говорить господин министр.

— Соединяйте.

— Нет, это вы соединяйте. Главный министр главнее.

— Хорошо-хорошо, не сердитесь. Подождите секундочку.

Музыка.

— Алло?

— Джаганнатх?

— Намаскар, господин министр.

— Я в серьезном затруднении, Джаганнатх.

— А что случилось? Меня ведь оправдали.

— Речь о вашем сыне. Вики замешан в громком убийстве. Если приговор подтвердится, это сильно повредит имиджу нашей партии. В верхах полагают, что лучше бы вам подать в отставку.

— В отставку? Значит, имидж партии не страдал, когда я занял свой пост, несмотря на два уголовных процесса против меня? Между прочим, удалось ли суду доказать хоть одно обвинение? Нет! Зачем же поднимать шум из-за одного-единственного проступка моего сына, тем более что приговор еще даже не огласили?

— Случай-то незаурядный, Джаганнатх. Убийство получило в стране слишком широкую огласку. На всех каналах только о нем и толкуют.

— Что ж нам теперь, дрожать перед журналистами? Господин главный министр, вы знаете конституцию: человек не виновен, покуда его вина не доказана. Если бы каждый из нас уходил в отставку при первом же столкновении с законом, ваш кабинет министров пустовал бы сейчас на две трети. Давайте подождем решения суда, а там посмотрим.

— Мне удалось убедить верхи воздержаться от любых действий вплоть до начала местных выборов. Но этот газетчик, Арун Адвани, по-прежнему чинит нам неприятности. Видели его последнюю колонку? Якобы судьи уже подкуплены. Это очень дурная реклама для нашей партии.

— Да пусть себе пишет, что ему вздумается. Наши избиратели, к счастью, не знают английского. Говорил я министру образования: надо искоренить этот язык в наших средних школах! Дети штата должны учиться только на хинди. Na гаhega baans, na bajegi bansuri. «Не будет бамбука — не будет и свистка».

Смех.

— И еще урду. Не стоит забывать о мусульманском электорате.

— Да, разумеется, господин главный министр. Как можно? По правде сказать, я и сам в последнее время освежаю в памяти урду. Повторяю с Икбалом Мианом поэзию Галиба.[55] Хотите, прочту вам пару двустиший?

— Нет-нет, не надо. Мне пора на торжественное открытие младшей школы. Имейте в виду, Джаганнатх: в этот раз я ухитрился вас вытащить, но если Вики объявят виновным, вам уже никто не поможет.

— Не беспокойтесь. До этого не дойдет.

— Увидимся завтра, на собрании кабинета министров.

— Конечно. Увидимся, господин главный министр.

— Алло. Рукхсана?

— Мы больше не разговариваем, джанаб.[56] Я послала тебе пятьсот эсэмэсок. Ты не ответил ни на одну.

— Аррэ,[57] что же поделать? Я целый день проторчал на треклятом заседании совета по развитию штата; знаешь, как их обожает наш главный министр?

— Как одно заседание может растянуться на целый день?

— Может, если в четыре стены набьется полно бюрократов, первостатейных тупиц и каждый будет часами гудеть о своем — о дорогах, мостах и детских приютах. Порой сомневаюсь, не напрасно ли я пошел в политику. Когда каждый день приходится сотни километров пылить по захолустью, терпеливо выслушивать полуграмотную деревенскую чернь, желающую, чтобы сахиб приказывал тучам на небе подписывать бесконечные документы, содержание которых тебя вообще не касается, тогда начинаешь осознавать цену выбранного пути.

— Почему же ты не уйдешь?

— Легко сказать. Политика — продажная девка, но это как с правительством: можно сколько угодно ворчать и ныть, а без нее все равно не обойдешься.

— А без меня? Без меня обойдешься.

— Аррэ, ты моя желанная. Вот послушай, какое двустишие я сочинил в твою честь: «Лучше гибельные страсти, чем от скуки смертной чахнуть! Нет любви — тебя затянет будней суетных поток».[58]

— Вах-вах.[59] Ты стал настоящим поэтом. Похоже, моя любовь превратила тебя в Меджнуна.[60]

— Как ты права. «Никчемным сделала меня любовь; а был разумен и совсем не празден…»