— Ну как, видела его? — спросила Рябова, когда

Ольга устроилась на диване, отвалившись в другую сторону.

Подруга сделала вид, что не понимает:

— Кого его?

— Ну-ну, не хитри... Сама знаешь...

— Видела... Целый день пряталась, ну, думала, сегодня пронесло, а вечером на бирже встретились.

— Ну и как же у вас? Расскажи! — Рябова подвинулась поближе. Оля понимала, что Анной Никитичной руководит сейчас не праздное любопытство, но рассказывать вдруг расхотелось.

Вчера поздно вечером они долго говорили об этом, пытаясь найти самую разумную линию в отношении Ольги к новому техноруку... Анна Никитична была непреклонна: «Держись гордо! Покажи ему свое презрение... Таких надо учить!» Вчера Ольга не возражала. Известие, что Курганов приезжает в Войттозеро, вызвало в ней сложные чувства. Сглаженная годами, потерявшая свою остроту обида заговорила вновь. Действительно, зачем он приехал сюда? Да еще не один, а с женой?.. У Анны Никитичны был свой взгляд на это: «Он или подлец, который не видит ничего предосудительного в ваших прошлых отношениях, или мямля, слюнтяй, рассчитывающий хоть как-то успокоить свою совесть».

Ольга слушала ее, кивала головой, а сама втайне надеялась на что-то третье. Ей не хотелось верить, что Виктор, ее честный, откровенный и скромный Витька, которого она так хорошо знала, мог оказаться таким. С какой радостью она стала бы доказывать Анне Никитичне обратное, но факты были против нее. Злость, горечь, обида заглушали все...

Так было вчера. А сегодня все оказалось и проще и сложнее.

Оля вяло, как бы нехотя рассказала о встрече с Кургановым, об их разговоре по пути в поселок.

— Слюнтяй,— констатировала Анна Никитична.— Типичный слюнтяй... Даже странно. Внешне вроде производит хорошее впечатление. Я по пути специально заглянула в контору посмотреть на него. Он был там, о чем-то спорил с Орлиевым. Спорил вроде по-деловому, мне даже понравилось... А вот возьми же ты,— такую штуку с тобой упорол, а?

Анна Никитична вгорячах любила употреблять подчеркнуто грубоватые обороты речи.

— Ты напрасно так считаешь,— возразила Оля.— Курганов не такой уж и плохой...

— Это еще что такое? — Рябова даже приподнялась от удивления.— Уж не думаешь ли ты его оправдывать?

— Нет, не думаю... да и незачем.

— Так чего ж ты скатываешься на позиции всепрощения? Экая непротивленка злу насилием нашлась!

— Слушай. А ты не допускаешь мысли, что он ничего не знал?

— Как это не знал? Чего не знал?

— Не знал, что у меня есть сын.

Анна Никитична от негодования даже фыркнула. С грохотом сунув ноги в стоявшие у дивана туфли, она поднялась и широко, по-мужски, зашагала по комнате.

— Не знал?! — передразнила она Ольгу.— Как это не знал? Но, черт возьми, знал же он о том, что клялся тебе в любви? Ну если он этого не помнит, то... Знал же он, что... Прости, но мне так и хочется сказать грубость... Хорошо, хорошо, не буду! — Рябова сделала успокаивающий жест, хотя Оля ничем не выразила своего недовольства.— Неужели он и этого не знал? Он забыл все! Или хочет забыть! А так поступают подлецы!

Ольга слушала разгневанную подругу, и, странное дело, вчерашние чувства, так сильно бушевавшие в ней целые сутки, не приходили. Даже наоборот. Подчеркнуто грубые слова Анны Никитичны почему-то скорее оправдывали Виктора, чем обвиняли его. Она как бы наяву увидела себя произносящей эти слова и сама устыдилась их. «Боже мой! Ведь все тогда было не так, совсем не так... Разве в этом дело?» — думала Ольга, радуясь, что в разговоре с Виктором она все-таки сдержалась.

— Аня, знаешь, о чем я подумала? — с радостью и чуть грустной улыбкой вспомнила Ольга.— Вот ты говоришь — клялся... А мы ведь никогда не говорили о любви. Не говорили, понимаешь... Сначала, наверное, стыдились этого слова, а потом и говорить было незачем... Мы так редко могли быть вдвоем... И всегда где-то неподалеку обязательно был Пашка. Он всегда чувствовал, когда мы вдвоем, и обязательно громко пел, чтобы мы знали, что он идет...

Это признание произвело на Анну Никитичну неожиданное воздействие. Она резко остановилась посреди комнаты, долго с ужасом смотрела на просветленное лицо подруги,

— Ольга! — металлически ровным и бесстрастным тоном произнесла она.— Ты все еще любишь его!

— Что ты,— испугалась та.— Я просто вспоминала...

— Ольга, не отказывайся. Ты любишь его. Теперь я все понимаю.

— Ты ошибаешься.— Оля взяла себя в руки и улыбнулась горько, насмешливо.— Я люблю?! Смешно... Разве можно после всего, что было, любить! Нет, Аня, тысяча раз нет.

— Не спорь!—недовольно приказала Рябова, опускаясь на диван рядом с подругой.

Некоторое время обе молчали.

— Пора собираться. Мы можем опоздать в кино,—напомнила Оля, выглядывая в открытое окно на улицу, откуда доносился радостный голос Славика, игравшего со щенком.

Рябова словно не слышала ее. Хмуро и сосредоточенно смотрела в какую-то точку на полу до тех пор, пока Оля не поднялась и не начала собираться.

— Ольга,— сказала она сурово и поучительно.— Я прошу тебя об одном. Не унижай себя. Держись гордо, чтоб он и подумать не мог о твоем чувстве.

— Что ты выдумываешь? Вбила себе в голову чепуху какую-то!

— Вдовья доля нелегкая,— не слушая ее, продолжала Анна Никитична.— Ты девять лет несла ее. Я восторгалась тобой. С честью несла, с достоинством.

— Ты так торжественно говоришь! — засмеялась Ольга.

— Пойми, он не стоит тебя... Я знаю, что это, может быть, пустые для тебя слова, но, если бы со мной произошло подобное, я бы вырвала свое сердце. Да, да, не смейся! Так оно и было бы.

— Я начинаю тебя бояться,— пошутила Ольга, чувствуя, что и опять ее слова Анна Никитична не примет во внимание.

— Учти, эта девочка любит его, вероятно, так же, как любила когда-то ты.., Может быть, у тебя больше прав, но твое счастье с ним будет мнимым.

— Неужели ты считаешь меня глупой? Твои пророчества начинают надоедать!

— Ты сама не замечаешь, что делаешь! Ну зачем же ты опять в новый костюм наряжаешься? Раньше и в платье превосходно в кино ходила,— безжалостно упрекнула ее Рябова.— Не обижайся. Я прежде всего о тебе думаю. Постарайся быть прежней, ни словом, ни взглядом не покажи, что любишь его.

— Хорошо, хорошо... Я буду гордой, буду ходить, задрав голову, и ни разу не посмотрю на него. Если и посмотрю, то презрительным взглядом... Я буду испепелять его взглядом!

Чем серьезней и тревожней становилась Анна Никитична, тем веселей и беззаботней чувствовала себя Оля. Она даже и сама не понимала, почему ей стало так легко и радостно. Не только же из духа противоречия подруге? Есть же, наверное, и другая причина? Она боялась признаться, но чувствовала, что есть, живет в ее сердце, растекается по всему телу ощущение чего-то радостного, волнующего, давно неиспытываемого. И каждое слово Анны Никитичны лишь разжигает его, заставляет верить, что это не выдумка и не обман.

— Брось кривляться! Я серьезно говорю... Не нужно ни унижений, ни показной гордости. Важно, чтобы ом не заметил ни того, ни другого. О Славике чтобы ни-пи... Учти, Ольга, если ты поддашься, ты мне больше не подруга. На всю жизнь не прощу!.. Зови Славика, надо парня спать укладывать, а то и верно опоздаем в кино.

2

Лена прямо с порога радостно воскликнула:

— Витя! Как хорошо, что ты уже дома! Сегодня в клубе «Сельский врач»...

Она не закончила. Сначала посмотрела на хмурое, как бы постаревшее лицо мужа, сидевшего над остывшим ужином, потом перевела взгляд на отвернувшуюся к окошку при ее входе тетю Фросю и вполголоса спросила:

— Что-нибудь случилось, да?

Виктор тяжело вздохнул, поднялся из-за стола.

— Да нет... Ничего.

Тетя Фрося торопливо вытерла концом платка глаза и засуетилась:

— Виктор Алексеевич, ты ничего не поел. Куда ж ты? Это все я, глупая... Садись, садись. Вот и жена пришла, вместе поужинаете.

Она почти силком усадила Виктора за стол, налила в рукомойник воды и с полотенцем наготове ждала, пока Лена вымоет руки.