— Слава аллаху, кончились твои военные похождения,— голос Хабибы становился тверже,— вернулись конники. Остатки. Копыто от коня. Теперь некуда тебе будет бежать.

— Мы с Ириной должны эвакуироваться...

— Евакуиротса? Как евакуиротса? — Хабиба от волнения перешла на ломанный русский язык.

— Уйдем от немцев.

— Куда? Какая земля вас ждет? Свою землю отдавай, на чужой земля убегай?! Так ваша хошет воевать? Ты свой земля не защитил — на чужой земля места тебе нет. Могила только...

— Разве я отдала свою землю? Разве тебе будет приятно видеть меня на виселице? Ты понимаешь, что ты говоришь? Заставляешь на себя надеть петлю... Я же комсомолка. Я на фронте была. Меня схватят сразу. Я уйду не куда-нибудь, я уйду в горы, к партизанам.

— Ты — комсомолка? А я — кто? Кто я такая? Меня, думаешь, будут медом кормить? Кто я? Спрашиваю! Я — жена самого незапятнанного большевика Темирка-на. Первого коммуниста в ауле. Я — мать комсомолки и коммуниста. Я — твоя мать, я — запевала колхоза, я...— Дальше Хабибе изменил голос, но и рыдая она продолжала говорить: — Петлю, которой ты боишься, я надену на свою шею сама. Надену, как золотой венец надевала на голову, когда выходила замуж за твоего отца... Надену и скажу с табуретки аульчанам-машуков-цам: будьте счастливы после меня, пусть я унесу с собой все ваши беды, все печали и горести... Кто хочет воевать, ищет врага, идет ему навстречу, а не убегает от него, не ищет закоулка. Хочешь воевать — везде поле боя... Зачем ты будешь ждать, пока тебя схватят. Беги сама и первой наноси удар... Боишься одна — я сама пойду с тобой. Враг к тебе пришел — бей его. Правда на твоей стороне, ты защищаешь свой дом. Я так сказала этому, бештоевскому сыну, Якубу: «Зачем столько бежал? Враг по пятам идет, просит у тебя смерти, а ты от него. Наши отцы так не воевали. От них враг убегал, а они настигали его и разили. Иначе им не удалось бы поставить Советскую власть. Отцы поставили Советскую власть, а вам завещали защищать ее...» Ничего мне не возразил. Слушал... Потом видела солдат. Они ушли в горы. В Долину белых ягнят. Захочешь их найти — ищи там... Они узнали меня. Махали на прощанье.

Ирина слушала плача, а когда Хабиба замолчала, с непосредственностью, свойственной ей, и совсем некстати сказала:

— Мама, Альбиян в госпитале. Ранен...

Апчара бросила на Ирину укоризненный взгляд. Она хотела подготовить мать к этой вести. Ирина поняла это, но было поздно. Однако обе они были поражены, когда печальную весть Хабиба приняла без крика и истерики.

— Мне уже сказали... Пусть столько лет жизни прибавится моему сыну, сколько капель крови пролил он. Пусть и аллах им будет доволен, как довольна мать своим сыном. Не о ратном подвиге он мечтал. Покойный Темиркан радовался: у твоего сына, мать, лоб ученого. Быть ему ученым, говорил он. Альбиян тянулся к науке, а не к оружию. Но и оружие в его руке не дрогнуло. Земля богата сыновьями. Увижусь с Темирканом, не придется прятать глаза.

Еще дело. Утром выгнали Хабляшу в стадо, а она до сих пор не вернулась.

Аульским пастухом нанялся теперь не кто-нибудь, а Мисост. Казалось бы, зачем ему — полны амбары зерна*

Но у Мисоста своя голова. Придут немцы: какой спрос с пастуха? Мисосту предлагали пост, о котором он мечтал все последние годы, ставили его председателем сельсовета. Не захотел. Скользкое время. Надо подождать, кто верх возьмет...

Стадо паслось около кирпичного завода и попало под немецкие бомбы. С десяток коров погибло. Раненых тотчас прирезали. Призывали свидетелей, составляли акты, чтобы потом отчитываться перед колхозом. И знали, что отчитываться придется теперь не скоро, но акты все-таки составляли.

Хабиба плакала вместе с Данизат над пепелищем седельщика, некогда ей было идти в стадо, составлять акты, искать свидетелей.

— Цела, так придет, а если убило, на то воля аллаха!

— Опять аллах,— заметила Апчара.

— Ну что ты сидишь на моей губе? Без аллаха и волос с головы не упадет. На все его воля. Послал нам испытание и глядит, кто оплошает, а кто выстоит в беде...

— А давайте загадаем.— Апчара сверкнула глазами, словно возвратилось прежнее школьное ее озорство.— Придет Хабляша целой и невредимой — целым вернется и Альбиян. Как ты, Ирина? Мама?

— Лень идти за коровой, вот и придумываешь.

— Нет, мама. Мне ничего не стоит выбежать за околицу. Но давайте испытаем судьбу. Согласны?

Ирина молчала. Ведь в стадо попали бомбы... Была б цела Хабляша, стояла бы у ворот.

— Ну?

— Аллах вернет корову, аллах вернет и Альбияна,— согласилась Хабиба.

В этот самый момент у ворот и замычала Хабляша. Апчара бросилась к корове, встретила ее, как вестника радости, обняла за шею, поцеловала шелковистое ухо и влажную морду. Этих нежностей Хабляша не оценила. Она поспешила в сарай, где ее ждал сочный корм.

— Гляди. Слушай!—торжественно сказала Хабиба, как говорят старики, которые по бараньей лопатке предсказывают будущее.— Вернется сын целым и невредимым. Аллах прикроет его от всех бед.

— Да будет так.— Апчаре хотелось угодить матери.

Хабиба взяла подойник и пошла в сарай. Там она украдкой тоже поцеловала корову за то, что она предвещает возвращение сына.

Но вечером разговор опять осложнился.

Апчара для воздействия на мать рассказала о судьбе Солтана Хуламбаева.

— Так поступают немцы с теми, кто носит в сердце нашу правду.

Хабиба поняла уловку дочери.

— Не с волками живем. Не выдадут. Подумаешь, головной журавль молодежи! Похлеще тебя есть. И какая ты фронтовичка? Повезла бойцам подарки. Да и то не довезла, растеряла в степи. Не велика твоя заслуга, чтоб тебя немцы искали. Девчонка несовершеннолетняя. Если таких, как ты, убивать, детей не останется в ауле. А не останется в ауле детей — зачем тебе жить одной? Куда все, туда и ты. Ты не лучше других, не хуже других...— Здесь Хабиба кривила душой, потому что считала свою дочь лучше всех на свете. Но надо же внушить дочке, что она ничем не выделяется среди своих подружек.

— А то, что поймала шпионов?

Но Хабиба не признала и этих заслуг.

— Каких шпионов? Не ты их поймала, а Чока Му-таев. Он до сих пор в горах, перегоняет скот из ущелья в ущелье. И сейчас воюет против бандитов. Ты хочешь в горы, а знаешь, сколько там бандитов-парашютистов? Мне Бекан рассказывал. В пещерах шашлыки жарят. Кругом стада бесхозных баранов — бери и режь. Даже Питу Гергов свой горб, как седло с коня, сбросил. За Прохладной скопище скота. Все дороги заняты, войскам не пройти, не проехать. Вот Питу и повадился туда. За день два раза успевает обернуться. Пригонит несколько коров — продаст и снова за живым товаром. Кому война, кому — базар.

— Успеют эвакуировать скот?! — заволновалась Апчара, вспомнив все заседания на этот счет.

— Гулевую скотину и овец угнали к хребту.

— Бекану не удалось угнать лошадей?

Апчара поражалась осведомленности Хабибы. Сама Апчара, когда сидела у коммутатора, тоже знала все фронтовые новости и положение дел. Но ведь там — коммутатор! И вот, оказывается, не надо никакой техники, чтобы знать все, что делается в ауле, в ущелье, в окрестных горах. Да и правда, разве нужен здесь телефон для новостей о том, что по распоряжению Зуль-карнея Кулова угнали в горы всех людей, кого только можно, пробивать дорогу через хребет в Закавказье. По этой дороге хотят погнать скот. Но простое ли дело пробить кирками скалу? Чока Мутаев тоже там в горах пробивает дорогу.

— О Бекане не знаю ничего,— призналась Хабиба.— У него сам дьявол в советниках. Никто не знает, что у старика на уме и где его нелегкая носит.

Хабиба только один раз видела старого седельщика. Сокрушался. Один велит: гони лошадей вниз по Тереку, в Дагестан, другой приказывает: поднимай лошадей на хребет Кавказа. Там-де их будут охранять партизаны. Лошади выбились из сил. Не буду я никого слушать. Мне доверили сохранение элиты. Поступлю по своему разумению. Бахов хотел забрать у него жеребца Шоу-лоха, не отдал. Спрятал в пещере и сказал: сам ищу вторые сутки, найдется — приведу. Потом Бахову стало не до коня.