— Кто там?

— Это я, Ирина, Яков Борисович, умоляю, откройте!

Низкая дверь открылась в- тот самый момент, когда

совсем близко разорвалась еще одна бомба. Даночка затряслась, оглушенная взрывом. Из подвала, заставленного ящиками, бутылями, коробками, склянками, бидонами, колбами, пахнуло лекарством и сыростью. Наверху аптека. Яков Борисович старожил Нальчика и бессменный аптекарь, известный каждому жителю. Когда-то эту аптеку он сам же и основал, совмещая в маленьком городе обязанности провизора и врача по всем болезням.

— Проходите скорей.— Яков Борисович захлопнул дверь, задвинул задвижку дрожащими руками.— Откуда вас нелегкая принесла? Дошла и до нас очередь. Завтра они придут. Ах, дурак я, какой дурак! Мог еще третьего дня эвакуироваться. Пожалел бросить аптеку! Кому она теперь достанется? Для кого берег? Ах, дурак я, дурак!..

— Вы думаете, придут?

— Думаю! Я не думаю, я знаю теперь.— Яков Борисович схватил газету, лежавшую на ящике, развернул ее.— Смотрите. Черным по белому: «...бои южнее Ку-щевки». Где Кущевка, где Нальчик?

Это был номер местной газеты от седьмого августа. Обе полосы пестрели заголовками вроде: «Инициатива хозяйственника в военное время», «Убрать урожай быстро и без потерь», «Когда же будет передвижная мастерская?». Видимо, не допускали мысли, что немцы могут прийти. Если и приблизится фронт, то все равно будет продолжаться работа.

Яков Борисович негодовал:

— А в горах? Разве люди успеют спустить скот. А немец вот-вот нагрянет, перехватит дорогу, не даст эвакуировать скот.

— На войне...— хотела вмешаться Апчара, но аптекарь ее перебил:

— Здесь-то не война. Здесь — тыл. И надо было раньше тревогу бить! Другие уверяли: не дойдут. И вот я, старый... (Яков Борисович хотел сказать «старый еврей», но тут же передумал.) И вот я, старый кабардинец, остался...

— Вам надо было раньше подумать о себе. Ведь в случае оккупации...

— Знаю, что будет в случае оккупации. А ты? На что ты рассчитываешь? Ты же военная!

— А я и не собираюсь здесь оставаться.

Апчара тоже понимала, что оставаться на оккупированной территории ей нельзя. Повесят, как Зою Космодемьянскую. Нет, сейчас она выберется из аптечного склада, найдет Бештоева и... и куда отряд, туда и она. Лучше погибнуть в бою, чем болтаться на перекладине после пыток. В крайнем случае махнуть с Ириной за Кавказский хребет.

Бомбежка кончилась. Апчара и Ирина попрощались со стариком и ушли из подвала. Старик тоже выполз на улицу. Они ожидали увидеть город, превращенный в груду развалин и охваченный дымом пожаров. Но одноэтажные домики стояли по-прежнему нетронутыми, только как бы пригнулись, потому что многие крыши провалились от взрывов. На улицах битые стекла. Здание вокзала действительно превратилось в груду развалин. Но оно погибло не от вражеских бомб. Его взорвали наши саперы.

— Первая мировая война породила вокзал, вторая мировая война его уничтожила,— сказал Яков Борисович, превосходно знавший историю города.

Бомба попала и в тот дом, где жила Ирина.

Над аулом Машуко стоял черный дым. Видно, и он не избежал бомбежки. Апчара заволновалась, заторопила Ирину.

10 А. Кешоков

— Пошли в аул. Зачем идти в полуразрушенный дом. Еще обвалится и придавит. А там, может, мамы нет в живых. А если немцы опять налетят — погибнем все вместе.

Ирина покорилась. Даночка уснула на руках, ее трудно нести. Не легче и Апчаре: по чемодану в каждой руке. С каждым шагом они становятся тяжелей.

Если идти из города в Машуко, то аул все время перед глазами, на виду. Апчара знала наперечет каждый дом и могла назвать по именам обитателей каждого из них. Домики тонут в густых садах, а из садов местами валит черный дым. Чей же дом горит?—думала Апчара. Недалеко от дома Мисоста горит что-то. Неужели дом Бекана Диданова? От нетерпения и тревоги Апчара все прибавляла шагу. Стало жарко. Теперь хорошо видно, что над тем местом, где в окружении тополей стояла мечеть, медленно рассеиваются облака дыма и пыли.

— Подожди, Апчара, отдохнем. Сил больше нет,— взмолилась Ирина.

— Еще немного. Дойдем до холма. Оттуда наш дом будет видно.

На город снова шли бомбардировщики. Они летели низко, как и в Сальских степях. Под крылом и на боку — черные кресты.

Ирина упала, закрыв собой Даночку, но Апчара успокоила ее.

— Не бойся. Они нас не видят. Я знаю. Я нагляделась на них. Привыкла.

Вдруг впереди со стороны аула раздались взрывы. Апчара порадовалась, что во время бомбежки они оказались в пути. Вышли бы чуть-чуть пораньше и угодили бы вместе с аулом под немецкие бомбы.

От города до аула по «базарной» тропе не больше пяти километров. Апчаре всегда хватало часа, чтобы с корзиной цыплят, с которыми Хабиба посылала ее на базар, пройти это расстояние. На этот раз с Ириной и Даночкой они брели около трех часов. Увидев наконец еще издалека свой дом, Апчара поняла, что много раз за свои фронтовые дни теряла его навсегда и то, что она теперь видит,— самое настоящее чудо.

Хабибы не оказалось дома. Над двором соседей — Бекана и Данизат — клубился дым. Должно быть, в

кров седельщика угодила бомба. Апчара сразу поняла, что Хабиба там, на пожарище, делит горе соседей.

Оказывается, так все и произошло. Бекан в горах. Одинокая Данизат, услышав самолеты, прибежала к одинокой же Хабибе. В это время и упала бомба. От турлучного под черепичной крышей домика ничего не осталось. Что не сделала бомба, довершил потом огонь.

Хабиба не знала, к кому раньше броситься — к снохе или дочке, и схватила внучку. Даночка замерла у нее на шее. Обнялись радость и горе.

— О, дошла, дошла до аллаха моя молитва. Вернул он мою дочь живой и невредимой, о, аллах!

Конечно, во славу бога Хабиба зарежет курицу, испечет лукумы, угостит своих милых детей. Не было никого— и сразу трое. Только Альбияна одного не хватает. Но расспрашивать Апчару еще некогда. Во всем ауле беда. Нет дома, где не плакали бы от горя. Пострадал не только дом седельщика. Перед налетом мулла увел в мечеть самых благочестивых стариков, знавших наизусть отдельные суры корана, и сказал им:

— Будем твердить коран. Пока звучат слова молитвы аллах не допустит упасть бомбе на божий дом.

Но молитвы стариков и муллы не успели достичь ушей аллаха, немецкая бомба летела быстрее и упала раньше. Из-под обломков мечети извлекли сорок трупов, а мулла оказался даже без головы. Питу Гергов уверял потом, что видел, как голова муллы через минарет полетела прямо к аллаху доложить о случившемся и похлопотать за правоверных, обижаемых нечестивыми немцами.

— За голову муллы Гитлер положит свою голову. Увидишь — вспомнишь мои слова,— говорила Хабиба.— Зло не отпускается без наказания. За кровь невинных мстит и чужой. Найдутся силы, которые отомстят за наши слезы, за чистую кровь людей.

— А ты где была во время бомбежки?

— Где мне быть? Дома. Сидела на молитвенном коврике. Прибежала Данизат. Такая белая, ни кровинки в лице. Дрожит, слова не может выговорить: «Уйдем, Хабиба, уйдем». А куда идти? Разве убежишь от аллаха! Он видит, куда направить бомбу...

— Ты думаешь, бомбу в мечеть направил аллах?

Хабиба не ожидала такого вопроса, осеклась.

— Не я же!

— Конечно. Раз не ты, то аллах...

Хабиба рассердилась.

— Ты всегда была неугодной богу. Аллах отвернулся от тебя. Потому что ты от матери отвернулась. Бросила родную мать и сбежала. Нате, мол, мать моя стара, не нужна она мне. Прикрывайтесь ею от бед, как мешком с песком прикрываются от пуль. Не будет тебе моего благословения...— Хабиба от обиды и от собственных слов расплакалась.

Апчара пожалела, что так глупо пошутила. Она хотела обнять Хабибу, приласкать ее, успокоить. Но мать решительно отстранилась.

— Отойди. Зачем вернулась сюда? Иди к тем, кого ты предпочла мне. Можешь идти на все четыре стороны. Не родила я дочери...

— Мама, что ты говоришь? Мама! — заплакала Апчара.

Ирина не понимала, о чем говорят на своем языке мать и дочь, но видела, что они плачут, и сама тоже заплакала. Только Даночка глядела на всех с недоумением.