Юноша ослабил хватку и стоял, отрешённо глядя на неё и бессильно опустив руки. Но когда она снова кинулась к нему, он впал в буйство.

— Боже милосердный! — почти завопил он, обхватив ладонями голову. — Нет, нет! Этого не может быть… Я — индеец? Полукровка? Внук убийцы моего отца? Женщина, скажи правду. Я хочу услышать проклятую историю моего бесчестия. Если я твой сын, докажи это… докажи!

Когда бедная женщина увидела, какую ярость она вызвала, она сжалась в тихом ужасе и долго не могла ответить на его дикую мольбу. Наконец она сбивчиво заговорила. Она рассказала ему обо всём — о его рождении, о смерти его отца, о своём путешествии на Манхеттен, о жестоком обещании скрывать родственные отношения между ней и её ребёнком, которое была вынуждена дать. Она рассказала о своей одинокой жизни в вигваме, о страстном желании, которое заставило мать заявить о любви к её единственному ребёнку, когда тот оказался поблизости. Она не просила, чтобы он признал её своей родительницей, она хотела только жить с ним хотя бы в качестве слуги, если он пожелает, только смотреть на его лицо, только говорить о своей любви наедине, когда рядом никого нет.

Он стоял и молчал, склонив к ней бледное лицо, слушая её быструю, сбивчивую речь. Затем она увидела, как его лицо содрогнулось при лунном свете. Он задрожал и схватился за деревце.

— Малеска, — ошеломлённый, убитый горем, сказал он, — отрекись от своих слов, если ты не хочешь видеть меня мёртвым у своих ног. Я молод, и меня ожидает мир счастья. Я собираюсь жениться на такой нежной… такой чистой… я, индеец… собираюсь отдать свою запятнанную руку милому созданию с неиспорченной кровью. Я, который так гордился, что вознесу её в более возвышенное положение. О, Малеска! — вскричал он, неистово хватая её за руку. — Скажи, что это выдумка — печальная, жалкая выдумка, которой ты хотела наказать мою гордость; только скажи, и я отдам тебе всё, что у меня есть — до последнего фартинга. Я буду любить тебя больше, чем тысяча сыновей. О, если у тебя есть милосердие, опровергни эту проклятую ложь!

Он весь трясся от волнения и смотрел на неё так, словно молил о спасении жизни.

Когда несчастная мать увидела, какое страдание она принесла своему гордому и чувствительному сыну, она готова была отдать жизнь, лишь бы отречься от своего рассказа, вызвавшего такую муку, но при этом не запятнать свою душу ложью.

Но слова — это ужасное оружие, которое проверяется только в действии. Они пронзают сердце, как острые стрелы, и их не может выдернуть даже та рука, что их пустила. Подчас пропитанные ядом, они навсегда отравляют память. Слова — это, в самом деле, ужасно! Бедная индейская мать не могла отказаться от своих слов, но она попыталась утешить гордость, которую так сильно задела.

— Почему мой сын так презирает расу своей матери? Кровь, которую она подарила ему, была кровью храброго королевского рода, кровью воинов и вождей…

Юноша перебил её тихим, горьким смехом. Предрассудки, которые были заложены в его природу, гордость, отчаяние, все чувства, приводящие к безумию и злу, зажглись в его сердце.

— Значит, я должен хвалиться, что по праву рождения принадлежу к роду смуглых вождей. Если бы я знал это, когда предлагал свою руку этой милой девушке. Она ведь совсем не знает, в каком высоком звании она окажется после брака. Отец небесный, моё сердце разбито! Я схожу с ума!

С этими словами он дико огляделся, и его взгляд уставился на тёмную воду, безмятежно текущую внизу. Он мгновенно успокоился, как человек, который нашёл неожиданный выход из своего горя. Его лицо было совершенно бесцветным и мерцало, как мрамор. Он повернулся к своей матери, которая стояла в смиренной позе в нескольких шагах от него, не решаясь снова приближаться со словами нежности. Все сладостные надежды, которые она лелеяла в своей душе, были полностью уничтожены. Сердце несчастной женщины было разбито, в этом мире у неё не осталось никаких надежд. Молодой человек подошёл к ней, взял её за руки и с печалью посмотрел ей в лицо. Его голос был спокойным, глубоким, но лёгкая хрипотца придавала его словам неестественную торжественность.

— Малеска, — сказал он, подняв её руки к небу, — поклянись богом, которого мы оба почитаем, что ты говорила только правду. У меня не должно быть сомнений.

В его позе, в его торжественном спокойствии было нечто величественное. Бедная женщина плакала, но слёзы прекратили литься, и когда она посмотрела в белое лицо, склонившееся над ней, её бледные губы содрогнулись, а затем крепко сжались.

— Клянусь богом, в присутствии которого мы встретимся с тобой, сын мой, что я говорила только правду.

— Малеска!

— Ты не назовёшь меня матерью? — с трогательностью спросила кроткая женщина. — Я знаю, что я индианка, но твой отец любил меня.

— Матерью? Да, бог не простит мне, если я откажусь назвать тебя матерью; боюсь, что я часто был груб, но я не знал, что ты ждёшь моей любви. Даже сейчас я слишком жесток к тебе.

— Нет, нет, сын мой.

— Я помню, ты всегда была кротка, всегда прощала меня. Ты простишь меня теперь, моя бедная мать?

Малеска не могла говорить, она упала к ногам сына и покрыла его руки слезами и поцелуями.

— Есть один человек, который будет переживать глубже, чем мы с тобой. Ты позаботишься о ней, не так ли, Малес… мама?

Малеска медленно встала и посмотрела сыну в лицо. Она испугалась его детской мягкости, ей стало тяжело дышать. Она не поняла почему, но всё её тело содрогнулось, её сердце забилось сильнее, как будто должно было произойти какое-то ужасное бедствие. Молодой человек шагнул ближе к краю берега и остановился, глядя в воду. Малеска подошла к нему и положила руку на его плечо.

— Сынок, почему ты встал у края? Почему ты так страшно смотришь на воду?

Он не ответил, но прижал её к груди и поцеловал в лоб. Из глаз матери снова хлынули слёзы, и её сердце потрясло сильное, почти болезненное чувство. Он поцеловал её впервые с тех пор, как был ребёнком. Когда он отпустил её и мягко отстранил от края выступа, она задрожала от благоговения и нежности. Она отошла и обернулась… Она видела, как он поднял руки над головой и прыгнул. Послышался плеск, низкий рёв воды, а затем пронзительный, полный ужаса вопль, который разнёсся над рекой, как предсмертный крик человеческого существа.

Крик вырвался у несчастной женщины, когда она сорвала с себя одежду и прыгнула вслед за самоубийцей. Дважды луна освещала её мертвенно-бледное лицо и длинные волосы, которые струились по воде. В третий раз на поверхности появилось ещё одно мраморное лицо. С почти сверхчеловеческой силой мать одной рукой ухватила безжизненное тело своего сына, а другой гребла к берегу. Она вытащила его на крутой берег, по которому ни одна женщина не смогла бы вскарабкаться даже без ноши, и положила его на траву. Она разорвала на нём рубашку и положила руку на сердце. Сердце не билось. Она растирала ладонями его мраморный лоб и накрывала его своим телом, стараясь из своего холодного сердца вдохнуть жизнь в эти мраморные губы. Всё было тщетно. Когда она в этом убедилась, она прекратила все попытки, упала ничком на землю и лежала неподвижно, тихо рыдая.

Жители деревни услышали ужасный вопль и бросились к реке. Они спустили лодки и когда достигли Хмельного Носа, увидели, что там лежат два человека.

На следующее утро жилище Артура Джонса было погружено в скорбь. Миссис Джонс была в слезах, дети бесшумно ходили по дому и переговаривались робким шёпотом, как будто мёртвый мог проснуться. Тело Уильяма Данфорта лежало в гостиной, завёрнутое в белый саван. Возле него, не отрывая взгляда от мраморных черт сына, сидела несчастная индейская мать. К вечеру её волосы, которые сохраняли густоту и блеск юности, стали совершенно седыми. За одну ночь их изменил мороз горя. Она сидела рядом с мёртвым, недвижная и безропотная. В её горе не было упрямства. Она отвечала, когда с ней заговаривали, и терпеливо переносила своё страдание, но все видели, что это было спокойствие разбитого сердца, смирившегося с отчаянием. Когда жители деревни собрались на похороны, Малеска кратко рассказала о своих отношениях с покойным и попросила их похоронить его рядом с отцом.