Сейчас я полюбила и поняла цветы, растения, подробности природы, которую раньше воспринимала массами и масштабами; сейчас только я поняла животных, которых думала, что любила — всегда. Сейчас мне уже не надо карабкаться на гору, чтобы оттуда полюбоваться

широтою горизонта: оказывается — он всюду широк, надо только уметь смотреть, уметь видеть.

Сейчас я рада и чисто-прибранной комнате, и вкусному обеду, которым я потчую друзей, и подарку, который удаётся подарить, и помощи, к<отор>ую удаётся оказать; сейчас я многому рада — казалось бы, должно бы быть наоборот; в «пенсионном возрасте» принято ворчать... Впрочем, не лишаю себя и этого «удовольствия».

Дал бы Бог до конца сохранить голову, глаза, уши, руки, ноги -способность себя обслуживать et n’etre pas a la charge de quelqu’un!¹¹⁸

Насчёт Эренбурга согласна с Вами во всём¹; читать его как писателя - невозможно, настолько он лишён души; язык его — переводной со всех европейских языков и ничего общего с русским не имеет; прочтёшь — и ни уму, ни сердцу... а вместе с тем наш XX век был бы немыслим именно без него, именно такого, каким он был... но каким же он был? Трудно сказать; во всяком случае достаточно угловатым', достаточно противоречивым; русским в Европе, европейцем в России; нигде не евреем, ибо начисто лишён был и недостатков, и качеств этого народа; достаточно справедливым (за неимением органической доброты) при громадном эгоцентризме; очень действенным, но отнюдь не деловым; бескорыстным - но скупым; и т. д. и т. д. Его не любили, но ценили; вообще же ему повезло: он уцелел в трудные времена; иначе первенствовал бы, возможно, совсем не он, а кто-нибудь другой...

Переводы Пушкина я Вам постепенно перепишу и перешлю: «наш» фотограф болен, и, видимо, надолго, а другого сыскать не просто; у нас легче выстроить электростанцию или 20-этажный дом, чем устроить какой-нб. частный, нестандартный заказ! Пока же посылаю Вам только что вышедшую книжечку маминых переводов на русский; там есть поразительные вещи. Предисловие написал сын Всеволода Иванова² — интереснейший человек.

Обнимаю Вас, дорогая моя Саломея. Будьте здоровы, и пусть всё будет хорошо.

Ваша Аля

Получили ли вы посланные давным-давно с Катей Старовой две забавные кавказские фигурки? Напишите!

¹ С.Н. Андроникова-Гальперн, выражая сожаление о смерти И. Эренбурга, продолжает: «...Я не поклонница его писаний. Он по мне - совсем хороший журналист (вообще журналистов не очень-то люблю или чту, хоть и ценю, когда они эффективны), а как писатель просто никакой. И стиль его мне противен, и не так-то уж хорош его русский язык. Однако всегда я его защищала от нападок и обвинений. Здесь ли, во Франции ли, считая, что к нему несправедливы. А человек он был поистине непопулярный. Я не знаю ни одного человека благожелательного к Оренбургу».

² Вячеслав Всеволодович Иванов (р. 1929) - выдающийся филолог, культуролог, с 2000 г. академик РАН. Многочисленные его труды отличаются широтой научных интересов: от древних языков Малой Азии до кибернетики и семиотики.

С ранних лет был тесно связан с Б.Л. Пастернаком. В дни травли, развернувшейся после присуждения поэту Нобелевской премии, так же как и А. Эфрон, участвовал в составлении письма Б.Л. Пастернака к Н. Хрущеву. Вскоре после этого В.В, Иванов был уволен с работы в МГУ «за несогласие с оценкой партийной обществейностью антипартийного романа “Доктор Живаго”» (см. об этом подробнее: Иванов Вяч. Вс. Голубой зверь // Звезда. 1995, № 1-3).

В.Н. Орлову

16 ноября 1967

Милый Владимир Николаевич, простите своего неудалого, но всё же верного корреспондента за столь долгое эпистолярное молчание: болела я, а болеть лучше молча, не то автоматически вдаришься в нытьё; тем более что последнее время я что-то и в здравом состоянии стала склонна к нытью; очевидно, по принципу «всякое творение да хвалит Господа» (по способностям и по потребности).

Теперь я несколько очухалась и подлечилась: не подлечиться было немыслимо, ибо «от сердца» прописали мне некий препарат... из плодов пастернака посевного\\\ А поскольку мои стенокардии и гипертонии были, пожалуй, посеяны именно Пастернаком в незабываемые дни его нобелевского лауреатства и т. д., то вполне естественным оказалось, чтобы клин клином выбивался. Без всяких шуток посылаю Вам рекламу этого препарата, т. к. он действительно чудесно снимает боль и абсолютно безвреден. М. б. пригодится Вам! Я уже опять бегаю в пределах дозволенного, а ещё несколько дней тому назад полеживала да подумывала обо всём недоделанном, а то и вовсе несделанном. Думать, тут, правда, нечего, надо делать, а я всё время погрязаю во всяких второ- и третьестепенностях...

Очень, очень была рада Вас повидать наконец; это - правда. Считаю Вас своим другом: это тоже правда. Примите и меня в число своих друзей. О недостатках моих Вы достаточно осведомлены (как и я — о Ваших), а качеств у меня только два, но бесценных: с сент<ября> этого года я могу числить себя старым другом, ибо выбилась на пенсию, это раз; второе - я ненавязчива и неназойлива.

Вообще же скажу Вам, что в жизни моей, столь богатой чудесами (а это — действительно так!), — одним из наиглавнейших чудес есть и останется выход маминой книги в «Биб<лиотеке> поэта» в такие трудные времена! Это чудо - всецело дело Ваших рук, Вашего мужества. Не склонная к громким словам, тем более в эпоху узаконенного пустозвонства, я тем не менее говорю, что именно Вы вернули России Цветаеву; и как бы ни выкручивались и нас ни выкручивали трудные времена, того, что благодаря Вам проросло сквозь железобетон и цемент, уже не втоптать в землю...

Да, конечно, мы с Вами, Бог даст, повидаемся ещё не раз и поговорим о многом вглубь; м. б. и я как-нб. вытряхнусь из Москвы в Ленинград; и Вы в Москву приедете; м. б. летом Вас с Еленой Владимировной приманит наша Таруса, наш домик со всеми его неудобствами, к<отор>ые Вы ему простите, - и Ока, и холмы - мамины места. Сколько ни живи, а жизни всё непочатый край - были бы силы...

О делах — в следующем письме. Сейчас никаких дел не хочется -уже ночь на дворе и окна в писательских казармах гаснут одно за другим; писатели почивают (кто на лаврах, кто на чём!), а переводчики ещё бдят над подстрочниками, а утопленник стучится под окном и у ворот.

Где Елена Владимировна? В Милане ли, в Париже ли, в Токио ли, в Ленинграде ли? Где бы ни была — сердечнейший привет ей! Будьте оба здоровы и пусть всё будет хорошо на 51 году Великой Октябрьской Социалистической Революции!

Ваша АЭ

С.Н. Андрониковой-Гальперн

25 ноября 1967

Дорогая моя Саломея, во-первых я соскучилась без Ваших писем — пусть самых коротких! а во-вторых «воленс-неволенс» начинаешь беспокоиться, когда долго нет вестей. А ещё эти дни в газетах и по радио о девальвации фунта; наверное (боюсь, что так!) отразилось и на Вашем бюджете, который вряд ли создан для столь серьёзных колебаний! Вообще, представляю себе, на каком количестве бюджетов это отразилось, и как тяжело.

Не помню, посылала ли я Вам книжечку маминых переводов, последнюю вышедшую, совсем маленькую, называется «Просто сердце»? Если да, то откликнитесь, если нет — то тоже откликнитесь: тираж этой книжечки столь ничтожен, что каждый экземпляр — настоящая библиографическая редкость; жаль, если пропала (в случае, если послала!). Сегодня отправила (нет, уже вчера, т. к. пишу Вам такой поздней ночью, что она стала утром следующего дня!) — Вам восьмой № журнала «Литер<атурная> Армения»¹, там крохотный кусочек моих воспоминаний о маме и Исаакяне². Прочтите, пожалуйста! Вдруг понравится <...> Получила письмо от А<лександры> Захаровны^ она сообщает о получении посланной Вами книги; теперь будем ждать оказии, а то по почте может не дойти, как и посланные Вами когда-то журналы для вязания.