стоте и мудрости, а потом опять наползают тучи и не разберёшь что к чему. Хожу в лес - он желтеет на глазах - так хочется остановить падение листьев, увядание, бег времени! Много ягод - наварила черничного и голубичного варенья, собрала ведро брусники. Далеко в тайгу не хожу, боюсь заблудиться, плохо ориентируюсь в лесу, увлекаясь ягодами, теряю направление и забываю, где право, где лево!

Лето было жаркое и сухое, все лесные болотца пересохли, только на дне маленьких озёр осталось немного воды. Летом коровы ходят пастись в тайгу (пастбищ тут нет), заходят далеко, за много километров, и лес, куда редко люди заходят, полон тропинок, протоптанных скотом. Попадёшь на такую тропку и непременно она тебя приведёт к какому-нб. совершенно тебе ненужному водопою.

Хорошо сейчас в лесу! Уже никто не кусает - комары исчезли, пропадает и мошка, не переносящая холода, - никто не мешает любоваться кедрами, соснами, лиственницами, берёзами, никто не мешает вспоминать, думать и даже мечтать по-детски. По-прежнему много работаю, несмотря на то, что получила отпуск. Взяла заказ на оформление клуба - не нашего, а другого, небольшого, профсоюзного - те же лозунги, плакаты, монтажи, диаграммы, так что отдохнуть не придётся, но денег подработаю рублей 300. Осенью их уходит особенно много, т. к. всё приходится закупать на зиму, и топливо, и овощи, и сахар покупать на зимнее варенье и т. д. Потом зимой легче в этом отношении. В этом году нам обещают электричество, привезли мощный локомобиль, и как будто бы будут снабжать электроэнергией всё село. Вот было бы хорошо, а то у меня от керосинового освещения очень устают глаза, трудно постоянно работать при лампах, да и возни много с керосином.

Ночь постепенно прибавляется, но дни ещё большие. Как не хочется расставаться со светом, залезать в долгую зимнюю темноту! Я ведь уже пятый год здесь - время идёт беспощадно!

31 августа будет мамина годовщина, я надеюсь, что в этот день вы с Зиной вспомните о ней теплее, чем это могу здесь сделать я...

Я маму особенно вспоминаю в лесу — она так любила природу и так привила мне любовь к ней, что сама для меня как бы растворилась во всём прекрасном, не человеческими руками созданном. Если только погода позволит, 31-го пойду в золотую тайгу и там одна вспомню маму.

Ну вот, дорогие мои. Крепко целую вас и люблю. Отдыхайте и поправляйтесь и, главное, будьте здоровы.

Ваша Аля

Б.Л. Пастернаку

12 сентября 1953

Дорогой друг Борис! Получила твоё письмо и стихи¹, и хочется сейчас же отозваться, не ожидая несбыточного досуга — и таких же несбыточных настоящих слов. Ты знаешь, я ужасно к тебе пристрастна, и не потому, что это хоть сколько-нибудь в моей природе, а потому, что ты сам не позволяешь иначе — начинаешь тебя читать, и вот уже тобой уведена и тебе подвластна, и всё понимаешь и чувствуешь так, как это сказано тобой. И, чёрт возьми, никогда не знаешь, как это сказано, и почему это именно то самое! У тебя никогда не видно того, что французы метко называют «les ficelles du metier»*, никаких «приёмов», всё так просто и просторно, как божий мир, а поди-ка сотвори! Конечно, «подвластна» — совсем не то слово, вот в том-то и дело, что ты никогда не порабощаешь и что всегда «печаль твоя светла». Откуда в тебе столько света? где, чем, кем пополняешь ты в себе его запасы? Талант? но он всегда бремя, всегда крест, и большинство творцов хоть часть его возлагают на читателей и слушателей, зрителей, а с тобой всегда легко дышится, будто бы всю тяжесть творчества — да и просто жизни - ты претворяешь в «да будет свет». Я ещё не успела как следует вникнуть в твои комментарии насчёт биографичности, полу-биографичности или не-биографичности стихов — Боже мой, да ты же всегда ты, за какой год или век тебя ни открой, как ты ни запирайся или ни распахивайся. (Написала и засмеялась -вдруг вспомнила картинку в «Крокодиле», сфинкс и подпись: «Всё изменяется под нашим зодиаком - но Пастернак остался Пастернаком!»² Помнишь?) Ты всегда остаёшься самим собой и всегда — нов, и, ради Бога прости меня за всю Хиву и Бухару этого сравнения, -напоминаешь мне солнце — всей своей неизменностью, неизбежностью, светом и неподвластностью критическим подходам облаков.

Предыдущая тетрадь у меня есть. Я туда присоединю и это. А сейчас кончаю, время свидания истекло, скоро напишу ещё. У нас было сияющее жаркое лето, оно прошло, но вокруг нашей избушки ещё догорают астры и настурции, они здесь не боятся заморозков.

Я устаю и старею, ссыхаюсь, как цветок, засушенный в Уголовно-процессуальном кодексе, и первым признаком того, что действительно старею, является то, что это совсем меня не волнует. Спасибо тебе, целую тебя, горжусь тобой. Будь здоров.

Твоя Аля

* Профессиональные уловки (фр.).

¹ Б. Пастернак прислал А.С. стихи, написанные летом 1953 г.: «Весенняя распутица», «Белая ночь», «Август».

² А.С. имеет в виду шарж Кукрыниксов и стихотворную подпись А. Архангельского.

Б.Л. Пастернаку

12 октября 1953

Дорогой мой Борис! У нас - долгие тёмные ночи, короткие дни и тишина необычайная — всё замерло в ожидании зимы, а снега всё нет. Южный ветер сбивает с толку даже северное сияние. Осень — странная и тревожная, как весна. Ушли пароходы, улетели птицы, на Енисее же — ни льдинки, и на душе - тоже. Так хорошо, когда не по графику, даже в природе! Я недавно перечитывала — в который раз и в который раз по-новому, «Анну Каренину», и в который раз задумалась о твоём - неясном для меня и вместе с тем несомненном - родстве с Толстым. Я не так-то давно (по времени) читала твою прозу, но однообразие моей жизни, изо дня в день засоряемой мелочами, уже заставило меня позабыть многое. Не то что «позабыть», но потерять ключ к этой вещи, понимаешь? Кстати, зачем тебе понадобилось забирать её у меня? Я люблю перечитывать, и, как ни странно, с первого раза лучше воспринимаю стихи, чем прозу, а вот как раз твою книгу лишена возможности перечитывать вчитываясь. Я не решаюсь просить тебя о том, чтобы ты мне прислал хотя бы то же самое, что тогда, зная, что ты не забудешь об этом, когда найдёшь возможным. Так вот, вы настолько с ним разные, что говорить о родстве и сходстве кажется даже нелепым, и меня злит то, что я сейчас брожу вслепую и даже нащупать не могу, в чём тут дело. Ах, Боже мой, и главное, что в этом слепом состоянии я нахожусь почти постоянно, всё время «по усам текло, а в рот не попало», о том, чтобы не только сделать что-то, но хоть бы додуматься до чего-то, не может быть и речи. Эта жизнь, дроблёная на мелкие кусочки, размолотая ежедневными, насущными и никому не нужными мелочами, постепенно и неумолимо превращает меня в клинического идиота. Даже ты это замечаешь, несмотря на все мои усилия казаться умницей, и пишешь мне всё реже.

Недавно видела в «Огоньке», посвящённом Толстому, пастель твоего отца, и столько мне сразу вспомнилось и подумалось, что я бросила работу и опустила руки — весь тот чудесный мир светлых красок и мягких очертаний, вставший передо мной из синего альбома работ Л <е-онида> 0<сиповича> там, в библиотеке рязанского училища. Как же он умел передавать силу и самобытность при помоши прессованного

угля и пастели, как же он сломал и переделал технику пастели, бывшей до того достоянием нежностей и сладостей французского 18-го и немного 19-го века — какой же он был мастер! Я ужасно люблю его иллюстрации к «Воскресению», и твой чудесный портрет, и всё о Толстом, все зарисовки, и его Шаляпина. И ещё я вспомнила белого плюшевого мишку, которого они с твоей мамой подарили маленькому Муру. Мур назвал его «Мумсом» и спал с ним и ходил гулять, и зацеловал ему мордочку до блеска. И ещё я подумала о той великолепной круговой и трудовой поруке людей большого дара и чистой души, побеждающей время и временщиков, о великой, неиссякаемой, всепобеждающей силе правды и человечности. Может быть, именно в этом — твоё родство с Толстым? — Я совсем не об этом хотела писать тебе, ты сам говорил, что писать нужно только о том, что вполне ясно тебе самому, я хотела очень поблагодарить тебя за присланное и извиниться за то, что не написала сразу. Но что же поделаешь, если меня всегда тянет писать именно о нелепом - и именно тебе!