Сегодня пришёл первый пароход. Среди пассажиров, как мне рассказывали девушки, совсем не было молодых и интересных. Один, правда, сошёл молодой и хорошо одетый, но поскольку он оказался инструктором крайкома, приехавшим проверять результаты политучебы в первичных комсомольских организациях, то интерес к нему угас, уступив место священному трепету.
День у нас уже круглосуточный, но от этого не легче.
Крепко целую тебя, будь здоров!
Твоя Аля
Е.Я. Эфрон
15 июня 1953
Дорогая Лиленька! Сегодня, наконец, после очень долгого перерыва, получила сразу от Вас две открытки и письмо, а также письмо от Нюти. Спасибо сердечное Вам обеим за вашу неизменную заботу и любовь. Насчёт заявлений, о к<отор>ых вы пишете, скажу вот что: во-первых, многие уже отсюда писали и уже получили ответ, отрицательный, все, как один. Во-вторых, моё «дело», как таковое, лично моё, конечно, существует, соответствующим образом оформленное много лет тому назад. Тем не менее моё твёрдое убеждение таково: это «моё дело» — пустая проформа, всё заключается в
том, что я дочь своего отца, и от отношения к нему зависит и отношение ко мне. Я не сомневаюсь в том, что до этого, основного, дела доберутся, как и до тех, кто его в то время разбирал или запутывал. Тогда, и только тогда, решится и моя участь. Писать же об этом я не могу, т. к. дела не знаю совершенно, могу лишь догадываться. Моё же дело настолько стандартно, что я рискую только получить стандартный же отказ и на том успокоиться. Так что, короче говоря, нету меня ни малейшего желания писать, ибо это будет не по су-Е.я. Эфрон. 1933 шеству, а написать по существу также лише
на возможности, т. к. более чем нелепо основываться на предположениях и догадках, как бы ни были они близки к истине. Ещё буду думать, м. б. соображу, как, в какой форме я могла бы написать именно об отце. <...>
Тяжёлый этот год, с болезнью Бориса и авт<омобильной> катастрофой Дм<итрия> Ник<олаевича>'. Я как раз много-много о нём думала и вспоминала его: готовила выставку о Пушкине и поместила туда две фотографии Дм<итрия> Ник<олаевича> - одну из «Путешествия в Арзрум»2 и читающего — долго берегла их, вырезав из старых «Огоньков». И как-то эти карточки много мне напомнили -хорошего, светлого, истинного. Не помню, рассказывала ли я Вам, что давно, в 39—40 году, идя по длинным этим коридорам, я увидела афишку с объявлением о Митином концерте в их клубе3 и была довольна этой встречей хотя бы с его именем... Надеюсь, что всё будет хорошо с ним, дай Бог!
Ледоход у нас прошёл благополучно, писала вам о нём во всех подробностях, повторяться не буду, не потому, что сказать нечего, а - безумно некогда. Холодно у нас нестерпимо, еле-еле пробивается травка, всё время ждём, не дай Бог — выпадет снег. Отвоевались с огородом, картошка показывает крохотные листочки. Устали неимоверно — но обо всех подробностях (бытовых) нашей весны — в следующем письме. А пока крепко целую вас, мои дорогие, желаю отдохнуть и поправиться и чтобы всё было хорошо. Поцелуйте и поблагодарите от меня Нютю, когда она приедет. Как я устала и как мне всё здесь надоело! Кстати, с открытием навигации здесь свирепствуют амнистированные, население не в восторге от поведения некоторых из них, видно, стремящихся обратно!
Ещё целую.
Ваша Аля
1 В мае 1953 г. Д.Н. Журавлев в автомобильной катастрофе получил тяжелую черепную травму и перелом обеих ног.
2 Д.Н. Журавлев исполнял роль Пушкина в фильме «Путешествие в Арзрум» (1937 г., реж. М.З. Левин).
3 В 1939-1940 гг. А.С. находилась во внутренней тюрьме на Лубянке и, вероятно, видела афишу о концерте Д.Н. Журавлева в клубе НКВД, когда ее вели на очередной допрос.
Б.Л. Пастернаку
27 июля 1953
Дорогой мой Борис, очень беспокоит твоё здоровье — и молчанье. Что с тобой? Как себя чувствуешь? Напиши несколько слов на открытке, мне этого опять будет достаточно месяца на два вперед.
Я живу всё так же, и от этого «так же» настолько отупела, что сделалась какая-то обтекаемая, и даже все необычайные происшествия последнего времени не достают до сердца1. Наверное, и сердца-то уж почти не осталось.
Июль у нас был по-настоящему жаркий, первый раз за четыре года. По радиосводке погоды Красноярск всё время шёл наравне с Ташкентом и Ашхабадом. Туруханск тоже старался не отставать. Всё расцвело и выросло на целый месяц раньше, чем обычно — солнце ведь круглые сутки! и всё было бы хорошо, если бы не комары и мошкара. Они буквально отравляли существование, оказывались сильнее солнца, голода, сна.
Начинают поспевать ягоды, хожу в лес, но леса не вижу сквозь сетку накомарника и укусы мошки, сосредотачиваясь только на чернике и голубике. Время от времени забредаю в болото или натыкаюсь на корову, похожую в лежачем виде на бутафорскую скалу. Везде коровы — в лесу, на аэродроме, на кладбище и уж конечно на каждой улице. А молоко продают только кислое.
Ловлю себя на том, что иногда всерьёз рассматриваю в окно клуба прохожих — у кого из знакомых новое платье и «где брали матерь-ял и почём?» За четыре года узнала в лицо всех местных жителей, сразу распознаю приезжих. Кстати, о приезжих — одно время было настоящее нашествие амнистированных, большинство которых устроились в качестве рабочих в геологические разведки, приезжающие сюда на лето. Они внесли некоторое оживление в нашу однообразную жизнь, ограбив несколько квартир и очистив немало карманов. (Конечно, не все они, а некоторые, те, кому не в коня корм.)
В соседней деревне на берегу появился один голый, выплывший из Енисея. Колхозники пожертвовали ему штаны и майку, а потом
спросили документы - откуда они могут быть у голого? Голый рассказал, что его амнистировали, что он ехал из лагеря вместе с несколькими такими же товарищами, по дороге они играли в карты, сперва на деньги, потом на хлеб, потом на одежду — кончилось тем, что кто-то проиграл его самого, и в качестве проигранного выбросили с баржи в Енисей. Я его видела — он ходил всё в тех же колхозных штанах и ждал работы по специальности. На вопрос о профессии отвечал: «вор- карманник».
В общем, всё это ерунда.
Перечитываю сейчас твоего Шекспира, он у многих здесь побывал, и все чернорабочие руки читателей очень бережно к нему отнеслись, книги как новые. А вот Гёте гостит по соседним колхозам и, наверное, вернётся - если вернётся - в очень потрёпанном виде. Ну ничего, пусть читают! Последнее, в чём я была собственницей, это в книгах, а сейчас даже твои выпускаю из рук, пусть, пусть читают!
Родной мой, я надеюсь, что у тебя всё хорошо и что сердце не тревожит. Мне было бы просто неловко навязываться тебе со всеми своими беспокойствами по поводу твоего здоровья, если бы не огромные расстояния, разделяющие нас; они уничтожают всякую неловкость, оставляя неприкосновенными все беспокойства и все тревоги. Очень прошу тебя, напиши несколько слов!
Твоя Аля
'26 июля 1953 г. был арестован Л.П. Берия. А.С. пишет 31 июля 1953 г. Е.Я. Эфрон и З.М. Ширкевич: «У меня же с души камень свалился, когда я узнала о том, что он был разоблачен ЦК. Страшный это был человек, и сердечное спасибо ЦК, которое обезвредило его, от имени тысяч людей, пострадавших от него, от имени миллионов людей, которые пострадали бы, останься он у власти».
Е.Я. Эфрон и З.М. Ширкевич
25 августа 1953
Дорогие мои, часто пишу вам, да не знаю, доходят ли до вас мои письма, т. к. весточек от вас почти не поступает. За всё лето получила от Лили одну открыточку, а от Зины вообще ничего. Надеюсь, что всё у вас хорошо, насколько возможно, — часто мысленно разговариваю с вами, даже во сне вас вижу, а больше ничего сделать не могу для того, чтобы вам и к вам быть ближе.
У нас осень, холодно, уже были заморозки. Случаются чудесные ясные и яркие дни, когда природа раскрывается во всей своей про-
