не чувствовали себя дома из-за отвратительной хозяйки, старой потомственной кулачки, с которой было очень тяжело сосуществовать. Я не знаю, как и благодарить Бориса за всё на свете и за это.

Я надеюсь, что вы не будете меня ругать за этот странный и м. б. опрометчивый шаг, но мы решили — будь что будет, если не удастся м. б. нам прожить под этой крышей долго, — ведь всё так непрочно в нашей жизни! - то хоть немного поживём спокойно, без соглядатаев, в относительном покое.

Остальные мои дела таковы: из-за весьма дефицитного состояния моего «Дома культуры» меня было уволили, но пожалели и оставили на половинной ставке, т. е. на 250 р. в месяц, да и те в летнее время вряд ли смогут выплачивать — оставят до осени. Приятельница моя зарабатывает 380 р. в месяц, на каковые живём, поскрипывая, т. к. жизнь здесь, из-за того, что всё привозное, дорогая. Но всё же иногда что-нб. как-нб. удаётся, одним словом, живём помаленьку, очень помаленьку, в непрерывном состоянии «нос вытащишь — хвост увяз» и т. д.

Т. С.¹, мамина приятельница, что была с ней в Елабуге, к сожалению, писать мне не может пока что, но я всю жизнь буду благодарна ей за её отношение ко мне и к памяти мамы. Дай ей Бог счастья в жизни за редкое её сердце, ей и близким её.

Чувствую я себя неважно, последний месяц ужасно мучила печень, к<отор>ая не переносит ни солёной рыбы, ни чёрного хлеба и, папино наследство, требует чего-нб. поделикатней.

Дорогие мои, как только, в течение ближайших нескольких дней, утрясётся наша возня с новой квартирой, начну рисовать и непременно пришлю несколько местных видов — Енисей и наш домик, чтобы вы могли себе представить, где и как я живу. Если будет малейшая возможность, пришлите мне рисовальной бумаги (полуватман), у меня оставалось много, в листах и альбомах, а то здесь ведь не достать. <...>

Удалось ли вам разыскать мамины стихи о Чехии? Борис мне прислал жалкие остатки пушкинского цикла и, видимо, уехал на дачу. Мне очень хочется попытаться сделать хоть что-нб. для мамы, а то поздно будет - жизнь не ждёт, а слишком многое, ранее возможное, сделалось неосуществимым, так не упустить хоть это.

Постараюсь летом писать вам почаще — летом письма опять по 40 коп., хоть и идут из-за этого дольше. Хочется мне побольше быть с вами — хоть в письмах.

Горячо вас целую, мои дорогие. Желаю вам побольше здоровья и сил, хорошей погоды, хорошего отдыха. Поцелуйте от меня, когда увидите, Митю и Кота². Глупая я, не послушала Митю, думала - ешё не раз услышу! Как он живёт, над чем работает? Как Котишка, как ему живётся, я ведь давно о нём ничего не знаю. Видаете ли Нину? Большой всем привет, а также всем мерзляковским³.

Ваша Аля

' Т.С. Сикорская.

² Речь идет о Д.Н. Журавлеве и двоюродном брате А.С. К.М. Эфроне.

³ То есть соседям Е Я. Эфрон по коммунальной квартире в Мерзляковском переулке.

Б.Л. Пастернаку

24 июня 1950

Дорогой Борис! Большое спасибо тебе за посланное, всё получила. Благодаря тебе смогла переехать на другую квартиру, хоть и далекую от центра и от совершенства, но несравненно лучшую, чем та, в которой буквально и фигурально прозябала всю страшную зиму. Это — крохотный домик на самом берегу Енисея, комнатка и маленькая кухонька, три окошка, на юг, восток и запад. Огород в три грядки и три ёлочки. Домик продавался, и приятельница¹, с которой я живу, мечтала купить его, но для приобретения не хватало как раз присланной тобой суммы, а как только я её получила, мы сразу его купили, и таким образом я, в лучших условиях никогда не имевшая недвижимого имущества, вдруг здесь, на севере, стала если не вполне домовладелицей, то хоть совладелицей. Впрочем, в недвижимости этого жилища я не вполне уверена, т. к. оно довольно близко от реки и при большом разливе, пожалуй, может превратиться в движимое имущество. Но до разлива ещё целый год, и пока что я просто счастлива, что могу жить без соседей, без хозяев и тому подобных соглядатаев.

Долго не писала тебе, т. к. переезд с места на место здесь дело чрезвычайно долгое, сложное и трудоёмкое. Устала я бесконечно, и к тому же всё время хвораю чем-то непонятным и, вероятно, северным. Температурю и сохну - видимо, климат неподходящий, никак не пускаются корни в этой бесплодной, каменистой, насквозь промёрзшей почве.

22 июня вновь пошёл, и к счастью скоро прошёл, снег. Всё время ветер и дождь, холодно. За всё время было 3—4 хороших, ясных, солнечных дня, когда всё кругом преобразилось: сколько красок скрывается в этой сумрачной природе, и для того, чтобы вся тоска превратилась в радость, нужно только одно: солнце! Оно не закатывается сейчас круглые сутки, но его всё равно не видно. А ночи, правда.

совсем нет, «и изумлённые народы не знают, что им предпринять, ложиться спать или вставать!»²

Гёте я ещё не читала, т. к. всё мучаюсь с водой,дровами,огородом,стиркой, приведением в порядок и отеплением жилища, да и на работе, где мне урезали наполовину мою и так небольшую ставку, в то же время забыли сократить рабочий день, т. ч. работаю не меньше, чем зимой, а зарплату в последний раз получила в апреле!

М. б. в конце концов работы у меня не так много, как мне кажется. Дело, очевидно, в силах, которых всё меньше. Оттого и времени убиваешь значительно больше, чем нужно бы, на то, что раньше делалось походя.

Стихов от Лили ещё не получила, не знаю, сумела ли она их разыскать до отъезда на дачу. Она выслала мне посылки со всяким моим старьём, но я ещё не всё получила, т. ч. м. б. стихи окажутся в какой-нб. из них. Писем от Лили давно не получаю, но по талончику от извещения на посылку узнала, что она переехала на дачу. Дай ей Бог хоть немного поправиться, она ведь очень слаба, и я над ней дрожу — на таком огромном расстоянии. Разумом знаю, что мы с ней больше не увидимся, а всё же надеюсь на чудо встречи.

Спасибо тебе, родной мой. Когда чуть очухаюсь, напишу тебе по-человечески. Сейчас пишу — как и всё делаю в последнее время — через пень-колоду.

Целую тебя.

Твоя Аля

¹ А.А. Шкодина.

² Строки из лицейского экспромта. См. об этом в кн.: Вересаев В. Спутники Пушкина. М., 1934. С. 118-119.

Б.Л. Пастернаку

1 августа 1950

Дорогой Борис! Так давно не писала тебе — болела, с трудом выкарабкалась, и теперь опять вроде живу, хотя ноги ещё слабые и кажутся поэтому чересчур длинными, вроде верблюжьих, или как в «Алисе в стране чудес». Здесь воистину страна чудес, только несколько дней, как хоть ненадолго стало закатываться солнце, и ему на смену выползает огромная багровая луна, страшная, точно конец мира, но небо ещё совсем светлое, и, кажется, луна совсем ни к чему. Коротенькое лето уже прошло, почти без тепла, всё в беспокойных дождях, ветрах, в сплошной «переменной облачности». И уже с севера всерьёз тянет холодом, и солнце греет как-то поверхностно, не сливаясь с воздухом, а главное, в неуспевшей как следует потемнеть зелени, в её ещё по сути дела весенней, цыплячьей желтизне, появляется уже настоящая осенняя ржавчина. Знаю, что скоро зима, что она неизбежна, что в сентябре уже снег и мороз, а ещё не верится. Кажется, что ещё долго по Енисею будут ходить пароходы, тащиться баржи, рыскать катера, что ещё долго будут крякать утки и ночью посвистывать кулики, и надоедать мошки и комары, и что двери покосившихся хаток ещё долго будут открыты, и побледневшие до синевы за долгую зиму дети будут розоветь и подрастать на глазах, неумело играя в летние игры на сером, каменистом берегу. А всему этому счастью остались считанные дни, и в это не верится, как в смерть.

А. Эфрон и А. Шкодина в своём домике

Ты очень давно не писал мне, и, хоть предупредил в последнем письме о том, что летом будешь очень занят, мне всё же тревожно. Правда, я ещё не совсем такая безумная, как Ася, которая вся состоит из тревог, предчувствий и вещих снов, но всё же и я на этот счёт слегка тронута. Когда долго нет писем — схожу с ума, а когда наконец получаю их и узнаю, что все живы и здоровы, то мне, неблагодарной, это кажется настолько естественным, что до следующего почтового перебоя свято верю в то, что всё — хорошо, всем — хорошо, отныне и до века.