Конечно, я буду очень рада и глубоко тронута, если Вы когда-нибудь выберетесь сюда. Особенно если привезёте стихи с настоящим (пусть и тихим, и мелким) морем! Но если не удастся, то стихи пришлите, а сами — пишите. Мне и вообще.

В общем, пока лето — всё ничего. Но о неизбежной зиме думаю с содроганием. Всё так трудно, особенно когда это «всё» совмещается с такой работой. Я просто устала очень, а мне никак нельзя ни уставать, ни болеть.

Ещё раз спасибо Вам за всё. Простите за такое длинное и несуразное послание. Голова у меня какая-то замороченная — письмо, наверное, тоже.

Сердечный привет Вашей жене.

Ваша А.Э.

¹ Так как неизвестно, где находятся оригиналы писем Н.Н. Асеева к А.С., сущность спора не вполне ясна.

² Местонахождение оригиналов рязанских писем А.С. к Н.Н. Асееву (кроме писем от 3 и 26 мая 1948 г.) также неизвестно, письма публикуются по кн.: Асеев Н.Н. Родословная поэзии. М., 1990. Однако позволим себе предположить, что здесь следует читать не «низкоклонные прически», а «низкопоклонные» - А.С. иронически обыгрывает газетный стереотип тех лет «низкопоклонство перед Западом».

³ Профсоюз работников искусств.

Я. Я. Асееву

18 июля 1948, Рязань

Дорогой Николай Николаевич, спасибо за письмо и стихи. Они, видимо, оказали своё освежающее действие на расстоянии, ещё до того, как я получила их. Ибо Рязань вспомнила, что она - не Рио-де-Жанейро, и благоразумно придерживается температуры от 18 до 22 градусов «с кратковременными осадками грозового характера». Между прочим, «Латвия» звучит красиво, спокойно и даже торжественно. А «латыш» почему-то нет. Вам не кажется? Т. е. Вам определенно не кажется, потому что у Вас не про Латвию, а про страну латыша¹. Вот это самое «страна Латыша» не совсем доходит до меня. М. б. потому, что это не просто звучит, а м. б. потому, что это - просто непривычно, как, скажем, «страна русского» вместо России, «страна чеха» вместо Чехии и т. д. М. б. потому, что это скупо звучит — страна Латыша, пусть даже с большой буквы латыша. «Страна русских», или «чехов», или «латышей» - как-то просторней и шире страны одного-единственного символического Гражданина её.

Сегодня я тоже видела сосны. За 20 километров от Рязани. Они, наверное, такие же, как те, о которых Вы писали. В любую погоду верхушки стволов точно облиты солнцем, а низ — охвачен тенью. И когда их, сосен, много, то распространяют они какую-то особенную тишину, как в готическом храме. И будь они северные, рязанские или латвийские — запах их — благоухание - воскрешает в памяти юг и зной. Тихая, пружинящая почва под ногами и яркие инкрустации неба над головой, а вместо Вашей Балтики Ока, сама чешуйчатая, как сосна, только серебряная, а за Окой, за необычайно рельефными на необычайно плоской равнине рыжими стогами -тёмно-синяя кайма горизонта — леса Мещёры. Но это за 20 кило-м<етров> от Рязани, а близко — некрасиво, однообразно и Ока какая-то невыразительная. Обратно я оттуда ехала с попутной трёхтонкой, через несколько сел привычного вида, а одно, Поляны, такое страшное, с дырявыми крышами и грандиозными боровами посреди улицы, что если бы не свиньи, то можно бы подумать, что к Плюшкину заехали. Над селом стоит разрушенная церковь, на четырёх ногах, как Эйфелева башня. Всё это ничего, но какая была гроза! Небо чернее торфа вдруг ожило молниями, целый лес молний вырастал и гас от земли к небу, всё кругом рычало и...

Н.Н. Асеев и Б.Л. Пастернак. 1942

[окончание письма не сохранилось].

' В стих. Н. Асеева «Ветер, сосну шелуша...» из цикла «Рижское взморье» (Огонек. 1947. № 12) есть строки: «блещет страна латыша», «здравствуй, страна латыша».

Б.Л. Пастернаку

1 августа 1948

Дорогой Борис! Прости, что я такая свинья и ни разу ещё тебе не написала: все ждала по-настоящему свободного времени, чтобы написать настоящее большое письмо. Но времени нет, и наверное никогда не будет. И чувства и мысли так и остаются, не столько несказанные, сколько несказанные. Живу я в Рязани уже скоро год, работаю в местном художественном училище - ставка 360 р. в месяц, а на руки, за всеми вычетами, приходится чуть больше 200 - представляешь себе такое удовольствие! Работать приходится очень, очень много. Все мечтала этим летом съездить в Елабугу, но конечно при таком заработке это совсем неосуществимо. Асеев писал мне, что мамину могилу разыскать невозможно. Не верю.

В училище, где я работаю, есть театрально-декоративное отделение, а Шекспира нет и достать невозможно. Ни у меня, ни у училища нет ни средств, ни возможностей, а без Шекспира нельзя. Молодёжь (в большинстве из окрестных сёл) никогда его не читала, и если не пришлёшь™, то, наверное, и не прочтёт. Если не можешь подарить, то пришли на прочтение, мы вернём. Но я думаю, что ты подаришь. Очень прошу тебя.

Напиши мне о себе хоть немножко. Мне говорили что ты женился. Правда? Если так, то это хорошо. Особенно на первых порах. Крепко тебя целую и люблю. Напиши.

Твоя Аля

Помнишь, как ты приезжал к нам?¹ сколько было апельсинов, как было жарко, по коридорам гостиницы бродил полуголый Лахути², мы ходили по книжным магазинам и универмагам, ты ни во что не вникал и думал о своём, домашнем?

Мой адрес: Рязань, ул. Ленина, 30, Рязанское художественное училище.

Ещё раз целую. Очень хотелось бы увидеться.

¹ В 1935 г. Б.Л. Пастернак приезжал в Париж на Международный конгресс писателей в защиту культуры.

² Таджикский советский поэт Абулькасим Лахути (1887-1957) также был делегатом конгресса.

Б.Л. Пастернаку

14 августа 1948'

Дорогой Борис! Бесконечно благодарю тебя за всё, полученное мною. Стихи очень хороши. Когда я распечатала конверт и взялась за письмо, сидевшая рядом одна Марья Ивановна рязанская, счетоводица, схватила без спросу стихи. Я говорю: «Бросьте, Мария Ивановна. Это переводы. Вы всё равно не поймёте». Но она не бросила, всё прочла и сказала: «Чего ж тут непонятного. Наоборот, всё понятно. И всё очень хорошо». Почему в первую очередь, вместо своего, написала тебе отзыв Марии Ивановны? Да потому, что это прекрасно — т. е. то, что прекрасное в них, в стихах, в теперешних твоих, доступно не только избранным. К большей, чем прежде, глубине содержания, прибавилась большая, чем прежде, простота формы. Вообще, действительно прекрасные стихи — чего не могу сказать о последних асеев-ских, что он прислал мне². И ему не смогла не написать, что они мне не очень понравились. Ему это, кажется, тоже не очень понравилось — больше не пишет мне.

Да, дорогой Борис, скоро 35 лет, как я - Ариадна (это имя обычно так коверкают, что я даже сама не смогла сразу написать его правильно!) М. б., если бы я была Александрой, всё было бы проще и глаже в жизни?

В общем, имя не из счастливых! Ну и Бог с ним. Вчера я получила всё твоё. Твои книги безумно — если бы ты их видел в эту минуту! — обрадовали ребят. Они только жалели, что ты им ничего не надписал на них. И отобрали у меня даже бандероль, чтобы убедиться в том, что «он сам прислал». Если бы прислал сам Шекспир, вряд ли он произвёл бы больший фурор.

А сегодня мне объявили приказ, по которому я должна сдать дела и уйти с работы. Моё место — если ещё не на кладбище, то во всяком случае не в системе народного образования. Не можешь себе представить, как мне жаль. Хоть и очень бедновато жилось, но работа была по душе, и все меня любили, и очень хорошо было среди молодёжи, и много я им давала. Правда. За эти годы я стала много понимать и стала добрая, особенно к отчаянным. И работалось мне хорошо, и я много сделала. А теперь, когда я всех знаю по именам и по жизням, и когда каждый идёт ко мне за помощью, за советом, затем, чтобы заступилась или уладила, я должна уйти. Куда — сама не знаю. Устроиться необычайно трудно - у меня нет никакой кормящей (в данной ситуации) специальности, и я совсем одна. Ещё спасибо, что по сокращению штатов, а то совсем бы некуда податься! Вот ты говоришь — «не унывай». Я и не унываю, но, кажется, от этого и не легче. Ты понимаешь, я давно пошла бы на производство или в колхоз, сразу, но сил нет никаких, кроме аварийного фонда моральных. Пережитые годы были трудны физически, и последний был не из лёгких. Вот сейчас никак и не придумаю — что делать? Видимо, вот пока и всё. Прости за нечленораздельность, я устала очень.