Артур присел к углу стола, в раздумье заговорил:
— Я, дедушка, сильно страдал, когда милиция в городе останавливала меня. Иногда готов был расплакаться от обиды. Я ведь русский, чувствую себя глубоко русским,— оттого и с отцом в Судане не захотел жить. Но теперь я словно заново на свет родился. Думаю: пусть проверяют! Пусть они чаще проверяют. Не буду обижаться.
— Так ты не поедешь с отцом в Судан? А я, грешным делом, подумал, что после этого случая...
— Нет, дедушка! Россия — моя Родина. Я, как и ты, русский и останусь им навсегда.
— Но если так — я вот чего тебе скажу: не впускай в душу слишком много ненависти. Кавказцы не всегда такими были, да и не все они в торговлю к нам ударились. Большинство-то живут у себя дома, и, как я вон, в огороде копаются. А во время войны у меня на батарее были они, кавказцы, и как все воевали. Это теперь демократы в них беса разбудили, зверем смотрят на нас, русских, а чего воззрились, непонятно. Ведь все они в разное время Христом Богом просились к нам, в Россию, на коленях перед русским царем стояли. И будет еще время, когда вновь запросятся. Сами-то они все время чего-то делят, друг на друга нож точат. Они только с нами, русскими, и уживаться могут, а потому что русский человек великую душу имеет. Достоевский эту душу мировой назвал.
Верочка стояла у стола, ждала, что же скажет отец. Трофимыч показал на кресло.
— Садись и успокойся. У тебя такой вид, будто ты готовишься побить мировой рекорд.
— Ты не смейся. Я с тобой серьезно; ты же сам говорил, пусть Ахмет с братом приезжают на дачу.
— Конечно, конечно. Пусть и брат приезжает. Вот только разносолов мы им предложить не можем. В погребе еще остался мешок старой картошки, достань квашеной капусты, моченых яблок. Вчера я принес буханку черного хлеба. Ты же знаешь: мы почти ничего не покупаем. Вся моя пенсия уходит на уплату за квартиру и за дачу. Книги я кое-как печатаю, но гонораров не получаю. Книги мои плохо покупают. Сейчас нужны детективы, всякая поножовщина, а я такого не пишу. Так пусть твои гости не обессудят: чем богаты, тем и рады.
— Папк. Но ведь олигарх! Да и брат Ахмета — министр суданский. Удобно ли их... картошкой-то? Совестно мне. Они ведь знают, что ты писатель. Может, нам денег занять? Скоро Артур за работу получит. Расплатимся.
Верочка не знала о происшествии на армянской даче. Отец смотрел ей в глаза, говорил:
— Ты ведь, доченька, знаешь: деньги я не занимаю, а своих у меня нет. Совсем нет. Вон платежку за газ принесли, а у нас и погасить ее нечем. Там в подвале в дубовой кадушечке соты с медом еще остались. Подай на фарфоровом блюде, нож серебряный положи рядом. А больше и предложить нечего.
Верочка вздохнула глубоко и пошла вниз готовить еду. А Трофимыч вышел из-за стола, подошел к раскрытому окну. Со стороны леса валил густой запах свежезеленой листвы, над крышей соседнего дома пулями носились какие-то маленькие птички. Трофимыч подумал: «Благодать-то какая!» И еще думал: «Хорошо хоть база от прошлого осталась: трехкомнатная квартира в Москве, дача, мебель». Раньше печатались книги, вышло шесть романов, три сборника повестей и рассказов. Писатели получали хорошие гонорары, и у него на сберкнижке лежала основательная сумма, да пришедший к власти похожий на жирного кота внук детского писателя Г айдар одним махом отнял у народа все сбережения. Деньги ухнули в карманы вот этих... олигархов. Один из них к нему сейчас заявится. Кстати, олигарх! Что еще за зверь такой?.. Недавно Трофимыч роман написал из современной жизни, там и олигархов вывел... И прежде, чем писать их портреты, читал о них в газетах, журналах, встречался со специалистами по финансам. Неужели какой-то из героев его романа собственной персоной пожалует? Интересно повидать живого олигарха. Обыкновенно они прячутся и на люди выползать не торопятся. Все больше за границей живут, а в России их представители да адвокаты. Но, может, бывают не одни только такие олигархи, которых он по рассказам и статьям знает, а есть еще и другие? Но так или иначе, а деньги у соседей для встречи важных гостей он занимать не станет, пусть угощает их Верочка своим, домашним — тем, что он в саду и на огороде вырастил.
Так он думал и на том успокоился. Сел за стол, продолжал работать.
Но, заслышав шум, поднялся, подошел к окну и увидел, как возле ворот его гаража остановились две машины: «Мерседес» с флажком иностранной державы, очевидно Судана, и другая машина — длинная, широкая; она вся сверкала лаком и хромированными ручками. Он такую и не видал еще. «Вот на ней, наверное, приехал олигарх». И снова сел работать. Выходить к гостям ему не хотелось. «Если уж им надо будет, пусть ко мне поднимутся».
Зазвонил телефон. Г оворил Аркадий Халиф, сосед по даче, муж детской писательницы Регины Моревой, считавшей Трофимыча своим учителем и творческим руководителем. В писательском поселке, где они жили, поэта Халифа называли Халиф на час,— это, очевидно, потому, что Халиф писал стихи, непонятные ни по форме, ни по содержанию. На всякую критику он отвечал: «Вы отстали от жизни и не знаете, как далеко шагнула поэзия. Будущее поэзии — это шифры. Они доступны только посвященным».
— Трофимыч! — орал Халиф,— скажи этим идиотам, чтобы нас к тебе пропустили. И Регина со мной. Это черт знает что! Тут один амбал меня так двинул...
— Но кто же вас не пускает? Ты же знаешь, я дверей не запираю. Живу тут сорок лет, и калитка для друзей открыта.
— Была открыта! А теперь понаехала свора каких-то парней и никого не пускают. Ты посмотри из окна: возле моей дачи две машины, и там, у леса, две. И куча этих крутолобых идиотов. Да кто там к тебе приехал? Или ты сам стал банкиром и у тебя завелась охрана?
Аркадий рос в Жмеринке, и местечковый выговор хотя и стерся за время жизни в Москве, но все еще проскальзывал в разговоре.
Трофимыч посмотрел в окно, и как раз в это время к калитке подошла Верочка и с ней дочка Моревых Таня. Они поговорили с двумя парнями, и те махнули Аркадию и Регине: дескать, проходите. А через две-три минуты в кабинет ввалился толстый и поврежденный на одну ногу Аркадий с видной и стройной дамой с огромными как у матрешки черными глазами. Это была жена Аркадия Регина, преуспевающая и знаменитая писательница, автор хрестоматийной книги для детей младшего возраста «Братец кролик и три сестрицы». В основе ее была английская сказка, которую еще в молодости переводила на русский язык Регина. Потом по чьему-то совету она переделала сказку на русский лад и показала Трофимычу. Тот посидел над рукописью два-три дня, и под его уверенным сильным пером сказка превратилась в оригинальную и мало похожую на подлинник. Ее в красочном оформлении и большим тиражом напечатали в издательстве «Малыш» и с тех пор переиздают почти каждый год. Она печатается и на других языках в других странах — Регина Морева стала всемирно известной писательницей. И к чести ее скажем: она хранит в своем сердце трогательную благодарность Трофимычу, бывает у него едва ли не каждый день, а в летнее время украшает его кабинет цветами из своего сада.
Аркадий в волнении прошелся взад-вперед по кабинету, при этом левую ногу он с силой выталкивал вперед, и она, с каким-то артистическим шиком, падала всей ступней на ковер.
Г оворил, путаясь в словах:
— Однако, черт бы их взял — эти времена!
И, поворачиваясь к сидящему за письменным столом Трофимычу:
— Ты скажи мне, что уже это такое, что если я иду к тебе, а мине пинают пинком под зад. Раньше я шел, и никого не было, а теперь черт знает что!..
— Демократия,— отвечал Трофимыч.— Помнишь, как ты хотел этой самой демократии?
— Г айдар — это демократия? Черномырдин — тоже. А эти молодые, которые бегут за Хакамадой — это тоже демократия? Это разбойники, а не демократия!
— Разбойники — согласен, но они имеют национальное лицо. И ты прекрасно знаешь, из какого они теста сделаны.
— Опять национальность? Ты, Трофимыч, помешался на патриотизме! Во всех цивилизованных странах уже забыли это слово. А зачем оно, это слово? Чтобы огорчать людей, которые не русские. А ты мне скажи: могут русские освоить такую большую часть земли — от Балтийского моря до Тихого океана? Скажи: могут?.. Раньше русские женщины рожали по десять человек, а теперь по одному и скоро совсем перестанут рожать. И что? И где же вы возьмете столько людей, чтобы жили везде: и на севере, и в Сибири, и в тайге? На Лубянке нет Дзержинского. Он бы тебе показал за твой шовинизм. Россия — шестая часть земли, и при чем тут русские? Да! Такой большой кусок не может принадлежать одному народу.
