Конечно, и Ефимов был завсегдатаем нашего огоньковского клуба. Правда, этому способствовало не только то, что Ефимов сотрудничал в «Огоньке», но и то, что он дружил со своим братом — Михаилом Кольцовым.

Стоило человеку раз напечататься в «Огоньке», как он уже становился здесь своим человеком. Так стал «своим» Иосиф Уткин. Никому не ведомый юноша принес стихотворение — напечатали. А когда Маяковскому захотелось взглянуть на Иосифа Уткина, он безошибочно направился в хорошо знакомую ему редакцию «Огонька». Наверняка знал, что найдет здесь новоявленного поэта.

И знакомство Уткина с Маяковским состоялось у столика общего друга всех огоньковцев — машинистки и поэта по совместительству Евгении Николаевой. .

Однако среди посетителей «Огонька» бывали и люди, к литературе и журналистике не имевшие отношения. Веселой и разноцветной компанией заходили опереточные артисты,-— трое-четверо и всегда предводительствуемые маленьким и щеголеватым Г. М. Яроном. Не помню, чтобы кто-нибудь из них печатался на страницах еженедельника. Но никому не казалось странным, что опереточные посещают редакцию, шутят, рассказывают о своих делах и уходят. В конце концов, редакция — в центре столицы, на перепутье дорог, почему бы и не зайти?

В чаянии рекламы на страницах журнала повадились в редакцию «Огонька» всевозможные изобретатели фантастических машин, авторы неосуществимых проектов и бредовых «философских» трактатов.

Каждый из них добивался, чтобы «Огонек» поместил его портрет, напечатал статью о его проекте или изобретении и помог ему добиться признания. Появились даже творцы перпетуум-мобиле (вечного двигателя), даже «машины времени» в духе знаменитой уэллсовской.

Они уговаривали редакцию поведать об их «великих» работах читателям «Огонька» и сначала казались нам всем просто забавными. Но вскоре они стали невыносимы.

Кольцов распорядился повесить на дверях редакции объявление. Сам его сочинил:

«Изобретателей перпетуум-мобиле и машины времени в редакции «Огонька» не принимают».

Увы, это не помогло. Дня не проходило без визита в редакцию по крайней мере одного непризнанного Леонардо да Винчи. Почти все они носили длинные волосы, и острые глаза их пугали сторожиху редакции лихорадочным блеском.

— Открыт паноптикум печальный! — вырвалось однажды у Кольцова, когда рабочий день в «Огоньке» начался с появления в его кабинете седобородого изобретателя педальной трехколесной коляски. Изобретатель бы вне себя, услыхав, что трехколесные детские велосипеды давным-давно существуют на свете и сообщать в «Огоньке» об изобретении детского велосипеда не стоит.

Но об изобретателях-маньяках на страницах журнала было все же рассказано —в юмористическом фельетоне.

Журнал «Огонек» только начинал свою жизнь, когда газета «Накануне» уже заканчивала свою. Как корреспондент «Накануне» я еще успел побывать на Московской конференции по разоружению. Происходила она в зале наркоминдельского особняка в Денежном переулке. В конференции участвовали СССР, Финляндия, Польша, Латвия, Эстония и Литва. Румынию представляла польская делегация. Ее возглавлял князь Радзивилл — флегматик в безукоризненном сюртуке и с роскошными мопас-саиовскими усами.

Места корреспондентов советских и иностранных были отгорожены от остальной части зала простой веревкой. Из-за веревки мы могли наблюдать сцены, немало нас забавлявшие.

Эти театральные полупоклоны, с которыми входили в зал делегаты, эти опереточные штаны на польских генералах, это благоговейное упоминание Радзивиллом «его величества короля Румынии» наряду с декларацией рабоче-крестьянского правительства, этот полный достоинства красноармеец в шлеме, открывающий двери господам генералам — о! — причудливая смесь времен и нравов, неповторимая мешанина анахронизмов!

Посреди зала — длиннейший стол, окруженный двумя десятками раззолоченных кресел. К половине двенадцатого в зале показываются члены российской делегации. Глава делегации М. М. Литвинов — так же, как и Радзивилл, в сюртуке — входит последним.

Разыгрывается любопытная сцена. Член польской делегации и член советской, оба бывшие генералы царской армии, узнают друг друга, улыбаются и пожимают друг другу руки. Когда-то они вместе служили. Впрочем, поляк быстро спохватывается, и лицо его леденеет. Возможно, он уже пожалел, что поторопился пожать руку давнишнему своему коллеге: как же, этот бывший генерал царской армии «переметнулся» к большевикам!

Литовцы держатся особняком. Они не раскланиваются с поляками.

Поляки делают вид, что не замечают литовцев.

У одного конца стола садится Литвинов, у другого — напротив него — Радзивилл. Литвинов единодушно избирается председателем. По его предложению Смидович зачитывает декларацию Советского правительства.

Россия предлагает сократить свою армию в четыре раза. В России — под ружьем 800 тысяч солдат. Советское правительство согласно оставить у себя 200 тысяч, остальных распустить по домам. Всем соседним с Россией странам предложено поступить точно так же — сократить свои армии вчетверо. Но согласны ли соседние страны?

Уже на первом заседании стало ясно, что конференция обречена на полную неудачу. Сокращать свои армии? О нет, на это не была согласна ни Польша, ни Румыния, представленная польским делегатом князем Радзивиллом, ни Финляндия, ни

Латвия, ни Эстония... Только литовцы отказались менее категорично, жалуясь на то, что их обижают поляки... Но когда оглашалась литовская декларация, Радзивилл демонстративно зевал. Запрокинув голову и поправляя свои изумительные усы, он внимательно рассматривал лепку высокого потолка.

Декларации — все, кроме советской,— читались дипломатами по-французски. Непосвященный мог бы вообразить, что ни финны, ни поляки, ни латыши, ни литовцы, ни эстонцы ни слова не понимают по-русски. Однако, когда атмосфера дебатов сгущалась, все они забывали о своем незнании русского языка и начинали говорить на языке красноармейца, впускавшего их в зал заседаний.

Можно ли было сомневаться в безуспешности конференции?

Самой оригинальной фигурой в редакции «Огонька» был ныне воскрешаемый в мемуарах старых литераторов Капитан Чугунная Нога. Он же — Константин Григорьевич Мокиевский. Он же «К. Григорьев».

Когда и при каких обстоятельствах он лишился правой ноги— не ведомо никому. Кольцов уверял, что и сам К. Григорьев не знает. Говорили, будто бы еще в Петербурге он потерял ее, попав пьяным не то под трамвай, не то под поезд после обильной выпивки в буфете Николаевского вокзала.

Во всех редакциях московских газет и журналов-еженедельников звали его Капитаном. Он и откликался на обращение Капитан. Столько легенд ходило о нем и столько небылиц он сам о себе рассказывал, что невозможно было бы разобраться, что правда и что вымысел в рассказах о нем. Говорили (да Капитан и сам подтверждал), будто в молодости он плавал на каких-то судах, объездил весь мир. Чугунная Нога знал иностранные языки — английский, французский. Стоило назвать при нем любой большой портовый город мира —он оживлялся и безошибочно перечислял все кабаки этого города. Раза два на выборку его проверяли. Оказывалось, что в кабаках он не ошибался. Он мог бы составить справочник по всем мировым кабакам. Ему верили, когда он сознавался, что ничего другого в портовых городах не видел.

Было ему лет сорок. Гологоловый, небольшого роста, тучный, он говорил тенорком, общителен был до чрезвычайности, светлые глазки так и светились редкостной добротой. Капитана любили, но остерегались его протеза — «чугунной ноги», подшучивали над ним, знали, что он честен, добр, отличный товарищ — и что было редкостью — в обращении джентльмен.

Капитан когда-то принадлежал к окружению Куприна, и старики петербуржцы охотно вспоминали шалости Капитана в этой компании. Рассказывали невероятную историю: в самом центре дореволюционного царского Петербурга, на углу Литейного и Невского, изрядно выпившая компания Куприна купила у продавца детских воздушных шаров всю его разноцветную, рвущуюся из рук гроздь шаров. Именно Капитану пришла К голову мысль поднести спичку к одному из шаров. В многолюдном центре Петербурга раздался оглушительный взрыв, вспыхнуло пламя, пылающие воздушные шарики взметнулись в воздух. Можно себе представить переполох, панику и суетню полицейских чинов на Невском проспекте! Виновников во главе с Куприным тотчас же потащили в полицию. Им удалось отделаться объяснениями, что шары были подожжены папироской — случайно.