Все реже приходилось мне советоваться о материалах с Левидовым. Все чаще один, без него я заходил в отдел печати Наркоминдела, беседовал по делам «Накануне» с Иваном Ми-* хайловичем Майским, много лет спустя нашим послом в Лондоне.

Майский не вмешивался в работу московской редакции «Накануне». Лишь изредка он привлекал наше внимание к тому или иному явлению в советской общественной или международной жизни. Но чаще это происходило, когда в связи с каким-либо выступлением эмигрантской белогвардейской печати надо было осветить именно это явление на страницах «сменовеховской» газеты в Берлине.

Дважды в неделю литературный материал для «Накануне» я отправлял дипломатической почтой через Наркоминдел. В мои * обязанности входило не только написать очередную статью, очерк или обзор, не только подобрать и подготовить для пересылки один-два рассказа московских писателей, стихи двух илц трех поэтов, непременно фельетон любимца редакции и читателей «Накануне» Михаила Булгакова и вложить все эти материалы в пакет, но и, как положено было по форме, сдать пакет лично в окошечко дипломатической почты в Наркоминделе.

А редакция нашего «Накануне» между тем многолюдела. Если бы вновь был опубликован список постоянных сотрудников, на этот раз перечень имен, по крайней мере, удвоился бы по сравнению с первоначальным, который я уже приводил. Но ширился этот список литературных сотрудников только за счет московских и петроградских имен советских писателей. Чем дальше, тем все большее место в газете и ее приложениях занимали статьи, очерки, фельетоны, рассказы, стихи, присланные из Москвы и Петрограда.

Катаев давно уже стал своим человеком в московской редакции. Рассказы его, напечатанные в «Литературных приложениях» к «Накануне», пользовались очень большим успехом. Особенный успех выпал на долю серии рассказов о «бездельнике Эдуарде». Земляки Катаева — писатели-одесситы — предупреждали, что прототип Эдуарда Тачкина (героя этих рассказов) — поэт Эдуард Багрицкий — скоро прибудет в Москву и мы все увидим тогда, что это за поэт! И ахнем. Так прямо и говорили: ахнете, когда узнаете, что за поэт Эдуард Багрицкий! Мы зачитывались рассказами Катаева о бездельнике Эдуарде и ждали приезда Багрицкого.

Однажды Катаев привел в редакцию очень скромного юношу в серой кепочке.

— Знакомьтесь. Это мой брат Женя Петров. Он вам сейчас даст свой рассказ, и вы с удовольствием его напечатаете. Женя, знакомься!

Женя Петров вынул из кармана переписанный от руки рассказ «Гусь и украденные доски» — рассказ был тут же одобрен, перепечатан нашей машинисткой и на следующий день отправлен в Берлин. В марте 1924 года он был напечатан и с удовольствием прочитан читателями.

Однако сотрудничество Евгения Петрова, будущего (вместе с Ильфом) автора «Двенадцати стульев» и «Золотого теленка», продолжалось недолго. Он появился в «Накануне» уже под самый конец жизни этой газеты.

Катаев охотно привлекал к сотрудничеству в «Накануне» новых, никому, кроме него, не известных молодых литераторов. А о нем самом уже появилась в «Накануне» статья Романа Гуля. И кажется, это была первая критическая статья о Катаеве.

Гуль писал тогда о Катаеве:

«Б творчестве Валентина Катаева есть две стороны: — от

«Валентина» и от «Катаева». В православных святцах — «Валентин» — самое неславянское имя. Валентин — благородный брат Маргариты. Валентин — романтик. Валентин — звучит за-падно. Но—«Катаев»! Где на «аев» найти еще столь русскую фамилию? Даже не русская — какая-то специально московская фамилия! Так и вспоминается: «катаю на резвой!».

Катаев был признан, почтен и считал себя вправе протежировать молодым литераторам (то есть еще более молодым, чем он сам).

Как-то пришел в редакцию робкий молодой человек с запиской от Валентина Катаева. Он сутулился от застенчивости и торопился объяснить свое появление, протягивая катаевскую записку. Много лет спустя Семен Григорьевич Гехт напомнил мне, что Катаев в своей записке рекомендовал редакции «Накануне» его рассказ. Рассказ этот был прочитан землякам Гехта—¹ Катаеву и Илье Ильфу — и очень понравился им. Рассказ назывался «Пятница» и вскоре был напечатан в приложении к «Накануне».

Лет через сорок Семен Григорьевич Гехт и я вспоминали эту нашу первую встречу — первую в длиннейшем ряду добрых встреч на протяжении четырех десятилетий почти бок о бок пройденной литературной дороги.

Еще в конце 1922 года Александр Степанович Грин, писатель старшего поколения, известный всем нам по своим дореволюционным рассказам, узколицый, сухой, немногословный, пришел и молча положил на редакционный стол рассказ «Тифозный пунктир». Я пообещал на другой же день отправить рассказ в Берлин. Грин сказал, что отправить рассказ можно и послезавтра, и послепослезавтра, даже через неделю — ему это все равно.

— Отправляйте когда хотите. И печатайте тоже когда хотите. Лишь бы мне гонорарий сейчас.

Пришлось идти к Калменсу на поклон. День был, как назло, неплатежный, и мы все сидели без денег. По счастью, Калменс знал Грина и очень ценил его рассказы. Деньги были выданы, и Грин потребовал, чтобы все — нас было человек пять молодых литераторов — немедленно пошли с ним в столовую Дворца союзов, что на Солянке,— знаменитый Дворец, описанный позднее Ильфом и Петровым в их «Золотом теленке». Там помещались центральные комитеты всех профсоюзов, и при каждом издавалась своя газета. Литераторы скопом и в одиНочку ходили из одной профсоюзной редакции в другую — кз двери в дверь, из коридора в коридор, с этажа на этаж.

А встречались питом в двух местах; у касс и в огромной столовой — в полуподвальном этаже вошедшего в литературу Дворца.

Вот в эту-то знакомую всем столовую и звал нас Грин.

— Зачем, Александр Степанович?

— Сегодня зайчатина. Я уже был там. Детки, мы с вами идем на зайчатину.

Денег не было ни у кого из нас. Грин обиделся:

— Деньги есть у меня. Я же только что получил. Завтра их у меня не будет. И завтра вы поведете меня обедать. С пивом. Мы не пианицы — так он произносил: «пианицы»,— но обедаем, детки, с пивом!

Мы пошли. Пешком — по Тверской, через Охотный ряд, площадь Ногина — на Солянку. По пути встречались знакомые — Грин останавливал их и требовал, чтобы они повернули и пошли с нами.

— Идем есть зайчатину, детки.

В столовую пришли табунком — человек десять, если не больше.

Грин не ушел из столовой и не позволил никому из нас встать, пока не была истрачена последняя тысяча из многих миллионов рублей, полученных им за рассказ «Тифозный пунктир». Не помню, чтоб он еще что-нибудь печатал в «Накануне», но в редакцию приходил исправно и каждый раз кто-нибудь из нас водил его обедать во Дворец союзов, в ресторан «Медведь» на Тверской или просто в какую-нибудь соседнюю пивную, где пол был посыпан опилками и огромные пальмы зябли в зеленых кадках.

Почти всегда каждый приходящий в редакцию прежде всего слышал знакомый голос Юрия Слезкина — автора нашумевшего еще до революции романа «Ольга Орг» — немолодого, но нестареющего. Корней Иванович Чуковский, встретив в редакции Слезкина, искренне изумился:

— Дориан Грей, да и только!

Как и уайльдовский герой: чем ближе к старости, тем моложе,— Юрий Слезкин выглядел моложе многих из молодых. Красивый, с юношеской фигурой, прекрасно одетый, всегда оживленный и остроумный, он стал одним из неизменных завсегдатаев «Накануне». Бывало, и по два, а то и по три раза в день захаживал к нам, часами просиживал, собирая вокруг себя «род веча».

Некоторые показывались мельком, на миг. Вот так «промелькнул» юноша Николай Чуковский, сын Корнея Иванови-<ш, позднее известный советский писатель. Принес стихи — стихи напечатали. Больше в редакции не появлялся.

Объявилась группа приехавших из Полтавы молодых писателей — Дмитрий Стонов, Гайдовский, друзья Юрия Слезки-на по Полтаве. В каждый приезд из Ленинграда в Москву появлялся у нас Николай Никитин. Этот стал коренным «нака- • нуневцем».