– Довольно! Прекратим этот разговор! – воскликнул король. В этих немногих словах, в сопровождавшем их повелительном жесте и нахмуренных бровях выразилась такая бешеная ярость, что Бюде и Флорентин невольно отодвинулись от короля, а у Франциски вырвался легкий крик испуга. Наступила мертвая тишина. Никто не решался нарушить ее, потому что запальчивость короля производила подавляющее впечатление на людей, близко знавших его. Сидевшие в лодке ожидали услышать нечто худшее от грозного повелителя, который пристально глядел на воду и на черневший вдали Венсенский лес и как будто хотел притянуть его к себе, чтобы скорее избавиться от поездки и тяготившего его общества.

Наконец они причалили к берегу. Король вышел молча из лодки, сел на лошадь и уехал в сопровождении небольшой свиты. Графиня Шатобриан долго смотрела ему вслед. Когда Флорентин напомнил ей о желании короля, чтобы она ехала через Париж, то Франциска указала ему рукой на Венсенский замок, который виднелся вдали среди дубовых и буковых деревьев, и медленно пошла вперед с поникшей головой. Бюде и Флорентин охотно последовали за ней, потому что ослепительное летнее солнце невыносимо жгло на открытом берегу.

В то время как друзья Франциски осаждали ее вопросами относительно загадочного поведения короля и давали советы, как поступать с ним на будущее время, король Франциск приехал в Париж в самом мрачном настроении духа. Депеши, полученные им в Мелёне, извещали его, что Бонниве, как прежде Лотрек, скоро объявит ему о гибели целого войска и что неприятель под предводительством Бурбона и маркиза Пескера идет прямой дорогой на Прованс. Он должен был принять решительные меры, чтобы составить новое войско из рассеянных остатков старого и, встав во главе его, восстановить честь французского оружия. При таких обстоятельствах, требовавших быстрого способа действий, король менее всего был расположен обращать внимание на других или чувствовать сожаление к умирающей женщине. Он нашел королеву Клавдию в таком положении, что не только разговоры, но и всякая помощь были неуместны, и поспешно удалился от зрелища человеческой немощи, которое было для него неприятно даже в обыкновенное время, а теперь тем более показалось ему невыносимым. Он велел позвать к себе Дюпра и занялся приготовлением приказов в разные города своего королевства. Он составил их под впечатлением негодования на Франциску и ее друзей и в том же настроении сделал все существенные распоряжения относительно управления страной в свое отсутствие, которое было теперь окончательно решено.

– Я хочу задать тебе один вопрос! – сказал король, обращаясь к входящему Дюпра. – Скажи мне, кто, по твоему убеждению, пользуется наибольшим уважением в стране и кому я мог бы передать правление в случае моей смерти или отсутствия?

– Парламент, ваше величество!

– Ты не понял меня! Я спрашиваю, кто лучше всех может управлять парламентом.

– Ваша мать, герцогиня Ангулемская!

– А ты ее главный помощник, как в правом, так и в неправом деле! Пергамент, который ты держишь в руке, вероятно, не что иное, как смертный приговор Семблансэ, необходимый для моей матери.

– Парламент не считается ни с чьими желаниями и следует только правосудию!

– А ты сам убежден, что Семблансэ действительно виноват? – спросил король, взяв из рук Дюпра пергамент и пробегая его глазами.

– Ваше величество!..

– Не торопись отвечать, не выслушав меня. Я хочу отдать этот процесс, который так близко касается моей матери, на рассмотрение трех беспристрастных и добросовестных людей. Предупреждаю заранее, что их имена будут вам неизвестны. Советую хорошенько обдумать мои слова, пока я буду читать приговор, и ответить мне по совести.

Король принялся читать приговор. Дюпра молча стоял перед ним, не выдав ни одним жестом того, что происходило в его душе. Когда король, окончив чтение, поднял голову, то он увидел перед собой бледное лицо президента, которое показалось ему таким же равнодушным и бесстрастным, как в обыкновенное время.

– Теперь ты можешь ответить на мой вопрос, – сказал король.

– Приговор составлен сообразно существующему закону.

– Что такое закон! Вы сами сочиняете его, сопоставляя известным образом факты. Я хочу знать, насколько ты действовал по совести в настоящем случае?

– Ваше величество!..

– Вы подвергали пытке старого Семблансэ?

– Насколько это дозволено законом.

– Закон допускает пытку с единственной целью вынудить требуемое признание!

– Наши средства для исследования правды, во всяком случае, крайне ограничены.

– Ограничены! Вы действуете с таким произволом, что можете легко довести подсудимого до ложного признания. Ограничены! Вы на всех наводите ужас… Но не в этом дело, а в произнесенной тобой присяге.

При этих словах король подошел к Дюпра и, глядя пристально ему в глаза, добавил:

– Помня присягу, скажи по совести: считаешь ли ты Семблансэ виновным?

– Я считаю его виновным.

– Виновным в том преступлении, в котором его обвиняют? Отвечай без всяких уверток!

Вопрос был поставлен прямо; Дюпра не мог более прибегать к уверткам своей иезуитской совести; он должен был взять на свою ответственность злодеяние, которое надеялся совершить с помощью других. Но он не привык останавливаться на полдороге и с легким дрожанием в голосе ответил:

– Я убежден, что Семблансэ виновен в том преступлении, в котором его обвиняют.

Наступила продолжительная пауза. Король проговорил как бы про себя:

– Бедный Семблансэ! Мужество – величайшая добродетель и она одна властвует над светом!

Затем, обращаясь к Дюпра, он добавил:

– Мне остается только поздравить мою мать, что она имеет такого друга, как ты.

– Я, прежде всего, служу закону!

– Оставим это! Мы давно знакомы друг с другом. В мое отсутствие сохрани такую же преданность герцогине, какую ты выказывал до сих пор. Решительность в действиях дает силу правительству, и это если не лучший, то, во всяком случае, самый верный путь. Будешь ли ты служить с такой же преданностью моей сестре, если я назначу ее правительницей в мое отсутствие?

– Ваше величество, позвольте заметить вам, что герцогиня Алансонская супруга вассала и не пользуется доверием католиков. Ее назначение может встретить противодействие…

– Не с твоей ли стороны?

– Со стороны вассалов государства; я лично не осмелюсь противодействовать выбору вашего величества.

– Даже в том случае, если я выберу Франциску Фуа?

– Да, если бы она действительно была Франциска Фуа. Но мы знаем только Франциску Шатобриан, и ваше величество вероятно не пожелает поручить регентство бретонскому дворянину, который не раз высказывал свое недовольство существующим правительством.

– Пустяки! Род Фуа всегда отличался энергией!

– Все хвалят графиню за ее приветливость; но она ничем не проявила своей энергии и дипломатических способностей.

– Это известно одному Богу; я сам не знаю ее с этой стороны.

– Ваше величество вероятно примет в расчет, что нужна немалая доля опытности и энергии, чтобы управлять государством, все дела которого уже почти десять лет сосредоточены в одних руках.

– По твоему мнению, будет всего безопаснее поручить управление моей матери?

– Да, я убежден в этом, но только при неизбежном условии, что ваше величество окончит дело Семблансэ, прежде чем высокая особа, причастная к процессу, сделается главой правления.

– В таком случае она сама может приговорить к смерти своего противника.

– Может быть, ей угодно будет помиловать его…

– И то, и другое было бы неприлично. Не лучше ли мне самому помиловать Семблансэ?

– Это может повредить репутации вашей матери; и если вы намерены поручить управление государством герцогине Ангулемской…

– Ты убежден, что я передам ей власть в мое отсутствие?

– Я убежден, что вы не измените своей обычной мудрости.

Король казался рассеянным и глядел то на Дюпра, то на картины, украшавшие высокую комнату отеля Турнель, где он находился в эту минуту. Затем он медленно подписал свое имя под смертным приговором Семблансэ и, не оглядываясь, вышел из комнаты.