— А после свадьбы?

— Господин майор!..

— Прошу прощения. Но скажите, если не секрет, когда вы собираетесь венчаться?

— Через неделю, — выпалил Кулагин.

— О, неделя — большой срок. За это время многое может измениться, — усмехнулся Хюбе.

— Вот именно, — подхватил коренастый капитан третьего ранга. Он уже оправился после взбучки, полученной от Марио, и даже успел залепить пластырем разбитую скулу. — Я должен получить какую-то компенсацию за то, что защитил вашу невесту, господин певец, от итальянского орангутанга. Черт побери, я хочу погулять на русской свадьбе!

— Через неделю… — начал Кулагин.

— К черту вашу неделю! Мой эсминец завтра выходит в море. Ради меня вы сегодня же должны сыграть свадьбу! Пошлите за священником. Я готов быть посаженным отцом.

Предложение понравилось офицерам. Все разом зашумели.

— Венчать артистов!

— Ганс, иди за попом!

— Где я его найду ночью?

— Гестапо должно находить кого угодно и когда угодно.

— Смотри, не приведи по ошибке раввина.

Галка смутно помнила, что было дальше. Два гестаповских офицера привезли перепуганного католического священника. Немного оправившись от испуга, он сказал, что не может венчать православных. Ему пригрозили пистолетом, и обряд начался. У лестницы, ведущей на второй эта, ж, выстроился гарнизонный оркестр, поднятый по тревоге адъютантом Рейнгардта. Толстый интендант из главной комендатуры привез ящик французского коньяка в дополнение к батареям бутылок, стоящим на столе.

Галке казалось, что она сходит с ума. Кулагин вначале чувствовал себя неуверенно, но после венчания перед наспех сооруженным из водочных ящиков алтарем стал быстро пьянеть. Правда, он еще успел шепнуть «невесте»: «Не забудь, что меня зовут Сергеем». Но затем совершенно охмелел: чмокал Галку в щеку и говорил, что возьмет ее с собой в турне по Европе. Потом, обняв посаженного отца — капитана третьего ранга, — запел какую-то унылую песню. Капитан бил себя в грудь и говорил, что еще покажет себя, что максимум через месяц он получит Рыцарский, а вся его команда — Железные кресты.

В боковой комнате для сотрудников главной комендатуры и гестапо Пустовойтова исполняла танец русалки. Армейских офицеров туда не пустили — не хватило мест.

Кулагин с капитаном чуть ли не силой заставили Галку выпить полный стакан коньяку. Пьянея, она вдруг подумала о дель Сарто. Если б он был с ней, ничего подобного бы не случилось.

Обер-лейтенант Вольфингаген решил спуститься под воду рано утром. Несколько предыдущих спусков, во время которых он со своей легководолазной группой выборочно обследовал молы, убедили его в том, что разгадку таинственных взрывов надо искать в другом месте. Однако он не торопился сообщать об этом начальнику гарнизона и порта. Вице-адмирал Рейнгардт, напуганный последней диверсией, требовал от Вольфингагена сплошного осмотра подводных оснований всех молов и скал, ограждающих акваторию порта. Но обер-лейтенант, прокорпев два дня над гидрографическими картами и планами портовых сооружений, решил действовать по-своему. Он имел на то особые полномочия.

Стоящая перед ним задача была необычной — методы и сроки решения ее не предусматривались никакими инструкциями, а потому Вольфингаген целиком положился на свою интуицию разведчика и водолаза.

Автономное водолазное снаряжение имело один существенный недостаток — человек, ушедший в нем под воду, терял всякую связь с поверхностью. Вольфингаген перед спуском попросил оповестить вахтенных начальников, стоящих на внутреннем рейде судов, о начале водолазных работ. Такая предосторожность была нелишней: весть о непрекращающихся диверсиях в порту с непостижимой быстротой проникала на заходящие в гавань суда, порождая среди их команд нервозность. В общем-то неплохая идея периодической подводной бомбежки на некоторых кораблях была доведена до абсурда — при малейшем всплеске вахтенные минеры сбрасывали за борт глубинные бомбы, рискуя подорвать свой же корабль и глуша в воде все и вся…

Море, остывшее за ночь, было холодным. Вольфингаген предусмотрительно надел костюм из губчатой резины. Солнце только что показало свою красную макушку, и его лучи косо скользили по воде, едва проникая на глубину пяти метров. Но Вольфингаген нарочно выбрал этот ранний час. Вместо тяжелых свинцовых ботинок, удерживающих водолаза на дне, он укрепил на ногах резиновые ласты, позволяющие сравнительно быстро передвигаться. Однако Вольфингаген не спешил: опустившись на несколько метров, он поплыл вдоль линии причалов, медленно работая ногами. Время от времени он переворачивался на спину и тогда прямо над собой видел колышущуюся пленку поверхности. Стоящие на якорях корабли казались ему огромными скалами, возвышающимися на фоне неба. Когда скалы-корабли надвигались слишком близко, Вольфингаген забирал в сторону.

Низко осаженный бесконечно длинный корпус эскадренного миноносца, словно глухая монастырская стена, вырос перед ним. Отсутствие сетевого заграждения удивило Вольфингагена, и он вспомнил самоуверенное лицо командира эсминца, которого видел вчера в кабинете начальника порта. «Надо будет сказать Рейнгардту, — подумал он. — Беспечность — не лучшее качество моряка. Но пока что осмотрю киль этого франта — не подвесили ли ему „сюрприз“ с часовым механизмом?»

Достигнув носа корабля, он лег на спину и включил сильный аккумуляторный фонарь. Течение неторопливо несло его к корме Луч света скользил по гладкому, еще не успевшему обрасти ракушками килю. Когда до кормы осталось не больше пяти сажен, неожиданно, оглушив водолаза, загромыхал двигатель корабля. Вольфингаген отпрянул в сторону и быстро заработал ногами, стараясь отплыть как можно дальше. Но на его счастье огромные лопасти гребного винта даже не дрогнули. Через несколько секунд двигатель смолк. «Холостой пуск. Опробывают машины», — понял Вольфингаген и облегченно выругался про себя. Он с удовольствием сделал бы это вслух, но рот был плотно закрыт резиновыми загубниками. Обер-лейтенант уже поворачивал обратно — пусть эти болваны на эсминце сами беспокоятся о себе, — когда ему показалось, что в блеклой полумгле, где-то под самым винтом, мелькнула тень большой рыбы. «Повезло нам с тобой, рыбешка, — подумал Вольфингаген, — этим болванам ничего не стоило провернуть винт, и тогда из нас получился бы фарш».