Потом, подумав немного, Лика прибавила внизу: «жду вас немедленно в питомнике», и, отложив перо, не покидая своего места, окинула глазами комнату. Как здесь было хорошо! Здесь она непременно будет читать вслух поочередно с князем, здесь же, в этой прекрасной большой комнате станет заниматься с маленькой Ханой как с родной сестренкой: учить ее и забавлять ежедневно. Жаль только, что при всей привязанности к князю и к его покойной жене, так сильно любя обоих, до сих пор не переменила веры и осталась все тою же маленькой язычницей, проводя столько лет в европейской семье. И Лика невольно перенеслась мечтами о том недалеком будущем, когда она будет стараться убедить Хану принять христианство. Как бы это было хорошо!

– Здравствуй, – произнес неожиданно за ее плечами звонкий детский голосок. Молодая девушка вздрогнула и обернулась.

Между двумя половинками темных бархатных портьер стояла яркая, пестрая, крошечная фигурка с устремленным на нее любопытным взором небольших черных блестящих глаз. Странная фигурка со своим ярким костюмом, в котором преобладали голубые, желтые и черные цвета, казалась сошедшей с какой-нибудь фарфоровой японской вазы.

– Вы Хана? – обратилась Лика ласково к маленькой незнакомке. – Здравствуйте, голубушка.

– Я – Хана! – получился утвердительный и очень серьезный ответ.

И лицо крошечки озарилось прелестной улыбкой.

– Таксан иеруси мусме! Таксан иеруси,[18] – произнесла она, разглядывая лицо, волосы и фигуру Лики, – кра-са-ви-ца, – с трудом выговорив по-русски трудно произносимое слово. – Хана слышала, что русская мусме похожа на ангелов, которым молятся европейцы, и волосы у русской мусме сияют, как солнце! Но такой не видала! Про такую не думала! Вот какая мусме! – закончила она с восторгом, и затем добавила, задумчиво помолчав мгновенье.

– Papa Гари говорил Хане про тебя, мусме! Не раз говорил отец Хане… Ты знаешь его?.. Русский князь, что взял Хану с ее родины, где целые поля лотосов, и целые сады хризантем, где небо синее-синее и где есть много хорошеньких маленьких мусме.

И Хана уехала оттуда, от синего океана, от родной Фузи-Ямы, от всех людей своего племени уехала Хана, как только умерла добрая мама Гари. Долго ехала по морю Хана. Увезли Хану от ее подруг из Токио в страну белых дикарей, где такой холодный снег, где надо день и ночь топить хиббачи, чтобы не превратиться в ледяную сосульку и где такие большие белые люди…

– Милая Ханочка, – произнесла Лика, притягивая к себе девочку, в восторге впивавшуюся взором в ее золотистые волосы и чудесные добрые глаза.

– Так ты скучаешь здесь, в России, бедная маленькая Хана?

– Да, Хана скучает и очень… Очень скучает! – воскликнула маленькая дикарка с такой неподдельной искренностью, что сердце Лики дрогнуло от жалости к ней.

– Отец обещает Хане привезти к ней большую красивую подругу, эта подруга такая же, как ты, светлая, златокудрая. Она будет рассказывать Хане о бедных маленьких детях, будет петь чудные песни и будет играть с Ханой, читать ей прекрасные книги о ее далекой Дай-Нипон и тихом океане, и синем небе над ним. И Хана будет любить златокудрую добрую фею и благодарить утром и перед ночью ложась спать Великого Духа и шесть главных божеств за то, что они, светлые, прислали ей, Хане, чудесную подругу! – восторженно закончила маленькая дикарочка.

– Послушай, Хана! – серьезно глядя в лицо девочки, тихо, но внушительно, проговорила Лика. – Когда ты молишься твоим богам, малютка, в минуты грусти и тоски, и легче тебе становится после молитвы? Я хочу знать. Подумай хорошенько и ответь мне потом.

Хана задумалась на минуту, ее узкие восточные глазки сузились еще больше. Она долго стояла подле Лики с опущенной головой и теребила пальцами конец своего расшитого шелками пояса.

– Ах, – произнесла она печально, – Хану не утешает молитва. Не проясняется сердце после нее. Papa Гари говорит, оттого это, что Хана молится не тому, кому надо. Что Бог христиан внимателен и чуток к просьбам его детей, а что другие… – она не договорила.

– Твой отец говорит правду, малютка, – произнесла Лика, – наш Христос Единственный Господь мира. Он кроток и добр, милостив и светел, как никто. Стоит попросить усиленно у Него чего-либо и Он облегчит страдающему горе, и Он милосердный придет на помощь каждому нуждающемуся и вот унесет его страдания. Ты послушай только, как Он пришел на землю, как отдал Свою жизнь за грехи людей, как пошел на злейшие страдания, чтобы искупить вину всего грешного человечества. Неужели papa Гари не говорил тебе о Нем?

– О, много раз говорил, – произнесла малютка, – но ты, белая мусме, во сто крат лучше говоришь о Христе, нежели папа Гари. Но… но… Хана знает свое божество и не станет тебя слушать, мусме!

У Ханы свои боги… Хана привыкла верить в них, в Великого Буду и в шесть главных божеств. И вера Ханы останется ее прежней верой, милая мусме. Ведь все равно ваш Христос, Бог христиан и русских, не полюбит Ханы, она слишком дурная для этого! – и заключила свою речь пытливым вопросом девочка.

– О, Он любит всех, моя крошка, и, конечно, тебя тоже, но почему ты считаешь себя дурною, Хана? – осведомилась заинтересованная Лика.

Японочка улыбнулась лукаво, потупилась со смущенной улыбкой и начала перечислять, отгибая свои крошечные пальчики.

– Хана злая… капризная… непослушная… Хана не слушается madame Веро… Не слушается и papa Гари… Хана дурная девочка. Papa Гари, уезжая нынче до утра, просил Хану учиться по французски с madame Веро – Хана не училась. Просил носить европейские платья, а Хана, лишь только уехал papa Гари, надела кимоно и оби и причесалась по-японски. Отец не любит, когда Хана ходит в своих японских костюмах; papa Гари говорит, что так Хана никогда не привыкнет к русским обычаям, а Хана…

– Разве отец твой уехал до завтра? – с трепетом проговорила Лика в то время, как страх за участь Танюши и остальных детей мучительно всколыхнул душу.

– Да, – ответила Хана, – papa Гари поехал в свою пригородную усадьбу, чтобы приготовить там помещение для деток приюта и перевезти их туда, так как одна малютка там заболела, и papa Гари боится, чтобы болезнь не перешла на других… Надо их отделить, поэтому так сказал и решил papa Гари перевезти их на время в дачу… Но это еще тайна, и там в доме, где живут дети, этого не знает никто, – с важным таинственным видом заключила малютка.

– Какой он предупредительный и добрый, однако! – мысленно подумала Лика. – И из страха огорчить и испугать меня скрыл болезнь моей любимицы Танюши. А я-то что думала, гадкая эгоистка! Я-то и думать забыла о детках моих! – И со стесненным сердцем, смущенная и опечаленная, она прикрыла лицо рукою.

– Что с тобой, мусме? Ты плачешь? – прозвенел снова детский мелодичный голосок у уха Лики, и в ту же минуту две маленькие ручонки обвились вокруг ее шеи.

– Милая златокудрая мусме, – залепетала девочка, – не надо плакать… Хана не любит, когда люди плачут!.. Хана хочет, чтобы все улыбались весело, чтобы всем было радостно. И ты должна радоваться около нас, милая мусме. Ты такая прекрасная, кроткая! У тебя глаза, как океан близь Токио, а волосы точно золотые хризантемы в Дай-Нипон! У наших мусме нет таких волос. Милая мусме, скажи Хане, ведь не ошиблась Хана, ведь это ты придешь сюда к нам и будешь милой подругой Ханы? Да? Ты так похожа на ту, что описывал Хане papa Гари? Ты и есть та чудесная златокудрая волшебница, фея, скажи, мусме, да?

Лика с улыбкой смотрела на девочку, нежно гладя рукой ее черненькую головку.

– Детка моя, – проговорила она, – ты не ошиблась, я скоро поселюсь в вашем доме, буду играть и заниматься с тобою. Буду петь тебе мои песни, буду безотлучно с моей маленькой девочкой. Ведь ты будешь любить меня хоть немножко… хоть в половину того, как ты любишь покойную княгиню mama? Да?