Но едва только пожилая княжна Дэви ушла, лицо матери Лики снова приняло недовольное выражение, и она строгим голосом обратилась к дочери:

– Ты объяснишь мне, не правда ли, что все это значит?

– Но я, право, не знаю, какого объяснения вы желаете от меня, дорогая мама, – спокойно отвечала молодая девушка. – Княжна Дэви права; князь учредил питомник и вверил его моему попечению.

– Но почему ты скрывала от меня столь великую тайну?

– Я не имела основания болтать о ней, мама; до поры до времени, пока питомник не был еще открыт, все разговоры о нем являлись бы лишними. Теперь же, когда он начал свою деятельность, я могу вам рассказать о нем. Тем более, что нынче же я собиралась сделать это. Тетя Зина учила меня всегда и постоянно свершать в тайне все добрые дела.

– Уж не туда ли вы ездите с Бэтси Строгановой ежедневно, моя дорогая, и преподаете там по целым часам! – тем же недовольным тоном продолжала расспрашивать дочь Мария Александровна.

– Именно, мама. Мне пришлось прибегнуть к маленькой тайне, простите меня и дайте мне разрешение на мои дальнейшие занятия в питомнике, – смущенным голосом проронила Лика.

– Нет, моя дорогая, я нахожу это не вполне удобным, и запрещаю тебе посещать питомник! – резко произнесла Мария Александровна, недовольная тем, что ее Лика скрывала так долго то, что должна была ей сказать, как матери и другу.

– Дорогая мама, вы не должны сердиться на меня, но… но не могу бросить питомник, ни в каком случае, мама, не могу, дорогая. Это живое дело с головой захватило меня! – горячо срывалось с губ взволнованной Лики, – и я вполне счастлива теперь благодаря ему.

– Но я запрещаю тебе это! Слышишь ли, запрещаю! – уже совсем вспыльчиво бросила Карская.

Вся обычная сдержанность разом покинула сейчас всегда корректную Марию Александровну. Она сердито взглянула на дочь, ее глаза блеснули гневом.

Поймав этот взгляд, Лика заговорила, волнуясь:

– Хорошо, мама, – я сделаю как вы приказываете, но я умру с тоски без дела, без того огромного дела, которое захватило меня. Ах, мама, дорогая мама! Поймите меня голубушка: тетя Зина приучила меня с детства работать целыми днями. Мы собственноручно развели с нею сад в нашей вилле на берегу моря, сами руководили молоденькими работницами и работниками при разбивке сада, наравне с ними копали гряды, сажали цветы. Потом вслух читали им итальянские новеллы в часы отдыха. Затем устроили мастерскую шитья для бедных подростков бедняков… Потом я пела по два часа с синьором Виталио. А вечером читала тете приходившую из России почту, газеты и письма. Таким образом, весь мой день был заполнен трудом с утра до вечера. А здесь? дома? Что мне делать? Мамочка, простите меня ради Бога, но это не та жизнь, о которой я мечтала едучи сюда. Я думала, что мне разрешат здесь работать и трудиться, что, как и там у тети Зины, смогу устраивать, одевать и кормить бедных, ухаживать за детишками, которых так много в больших домах Петербурга… Думала, что ради этих бедняков я буду часто выступать с моими песенками и на вырученные деньги помещать в приюты бедных детишек, в школы – подростков, в богадельню – слабых стариков и старух. Я так горела моими милыми надеждами, я делилась ими с тетей Зиной и с синьором Виталио в письмах, и они одобряли меня оттуда, издалека. И теперь, мамочка, когда я нашла то, что желала, когда душа моя возликовала от счастья, погрузившись в дорогое дело, вы желаете меня лишить его! Правда, я очень виновата перед вами, что не спросила у вас разрешения принять под свое попечение княжеский питомник, но мне было неловко признаваться в этом, точно навязываться на похвалу… Простите же меня, мама, родная, и разрешите мне продолжать посещать приют!

И Лика молящими глазами взглянула на мать.

Мария Александровна задумалась на минуту. Лицо ее прояснилось, и она уже другим сердечным и мягким голосом заговорила с дочерью, оценив ее светлый порыв.

– Разумеется, я сочувствую всей душой всем благим начинаниям, Лика… Не хочется мне запрещать тебе исполнять, по-видимому, хорошую работу, и вместе с тем, – Мария Александровна пристально заглянула в глаза дочери, – вместе с тем, откровенно говоря, Лика, мне глубоко не нравится твой поступок. Без моего спроса ты стала ездить в этот питомник, наполненный нищими и, может быть, больными детьми, рискуя заболеть и, в то же время, скрывала от меня так долго свое новое занятие. Вместо того, чтобы дружески посоветоваться с твоей матерью, ты, Лика, действовала тишком от меня…

Когда я поджидала твоего приезда, счастливая заранее возвращением моей девочки, я мечтала сама как взрослое дитя. Я думала; вот вернется после долгой разлуки со мною моя любимица Лика. Мы будем отныне всегда и всюду неразлучны с нею. Я стану брать ее повсюду с собою: на соседние общества, на балы, на концерты, в театры, на рауты. Будем читать вместе, разговаривать целыми часами. А то я совсем одинока: petit papa занят службой, Рен спортом, Толя еще в корпусе. Я так радовалась твоему приезду. И что же? Вместо обыкновенной выдержанной барышни из общества, я нашла в тебе какую-то странную, куда-то стремящуюся из дому девушку, какую-то особенную мечтательницу, которая сама хорошенько не понимает, чего ей хочется, куда она стремится. А во всем этом виновата одна тетя Зина, да простит ей Бог! И тебе да простит Он за это, ты огорчила твою маму, Лика. Но больше я не сержусь на тебя.

Слезы навернулись на красивые глаза Марии Александровны. Лика, печальная и угнетенная, стояла перед нею, теребя пальцами конец своего шелкового банта.

– Неужели, – продолжала после недолгой паузы Мария Александровна. – Неужели тебе нельзя быть как все наши барышни, как обе Циммерванд, Нэд и другие. Они читают, занимаются музыкой, вышивают, выезжают, участвуют в том обществе, куда их поместили членами их матери или родственницы. Нет, почему-то ты стремишься представить что-то особенное, из ряда самовыдающее из своей особы. Не хорошо, это, Лика! Разумеется, я не буду стоять на твоем пути, запрещать тебе посещение питомника. Езди туда с мисс Пинч или с гувернанткой Бэтси, как хочешь, но вся эта история причинила мне большую неприятность и заставила меня перенести много тяжелых минут. Разумеется, ты вольна теперь поступать против моего желания и больше я тебе ничего не скажу по этому поводу! – окинув дочь печальным и недовольным взглядом, заключила Мария Александровна и вышла из комнаты, оставив угнетенную Лику одну.

Молодая девушка машинально подошла к окну. На улице было гадко, скверно и тоскливо. Стоял скользкий, мокрый ноябрь с его обильными лужами на улицах, с дождем, мелко моросившим с неба, с серым туманом, без намека на солнце. И на душе девушки было не менее смутно и тоскливо. Лика невыразимо волновалась. Разговор с матерью точно вспугнул ощущение радости и удовлетворенности с души Лики, ожившей за последнее время и от недавнего светлого настроения в ней не осталось и следа. Опечаленная словами матери она чувствовала, как недавнее счастье, воцарившееся в ее сердце со дня учреждение приюта, куда-то скрылось, исчезло и, казалось ей, навсегда.

Что-то горькое и больное заменило его в душе девушки.

Слова Марии Александровны разом заставили призадуматься Лику и оглянуться на последний прожитой ею период времени.

О, этот период! Какой чудной сказкой, каким розовым сном промчался он в жизни Лики!

С Бэтси или с горничной Фешей, или с гувернанткой первой, она ежедневно ездила в питомник, где ее ждали два десятка малюток, бросавшихся ей навстречу с веселыми криками радости. Она и Бэтси Строганова собственноручно причесывали одних, лечили других, мыли третьих, читали им, рассказывали сказки. Обе они с головою ушли в это поглотившее их целиком дело.

Иногда к ним присоединялся Сила Романович, привозивший их новым питомцам груды игрушек и сластей.

Князь Гарин также аккуратно, каждый день, заглядывал в приют, входя в малейшие нужды и подробности жизни и воспитания его маленьких приемышей.

Надзирательница питомника, добрая, уже не молодая женщина Валерия Ивановна Коркина, и ее единственная помощница нянюшка Матвеевна, горячо любившая детвору, являлись горячими сторонницами князя и обеих девушек в их добром деле. Лика была бесконечно счастлива посреди своего маленького царства, как шутя называл князь Всеволод приютских детей.