— Но здесь изложены ваши идеи.

— Ни в коем случае это не мои идеи! Он вцепился в меня мертвой хваткой, как собака. Точно так же он вцепился в Израиль, со всем своим гребаным безумием. Я пишу только художественную литературу.

Тут он тронул Джимми за плечо:

— Просыпайся, деточка. Пора вставать. — Охранник ласково тряс Джимми, пока тот не открыл глаза.

— Не бейте меня, — заскулил он.

— А кто собирается тебя бить? — переспросил энергичный офицер. — Слушай сюда, кусок идиота. Ты летишь в первом классе. Мы предоставили вам лучшие места.

Голова Джимми скатилась ко мне на плечо — тут он впервые понял, что я тоже нахожусь рядом с ним.

— Папочка, — вяло пробормотал он.

— Продолжай, Джим, — подбодрил его энергичный офицер. — Это твой папаша?

— Я только хотел пошутить, — пробормотал Джимми. — Немного развлечься, и все.

— Зная, что твой папаша тоже находится на борту? — спросил энергичный.

— Я ему не отец! — запротестовал я. — У меня нет детей!

Теперь Джимми начал заливаться слезами, и похоже, на сей раз рыдал он всерьез.

— Натан сказал, сказал мне: «Возьми это». Возьми это на борт. Вот я и сделал так, как он велел мне. Он мне как отец родной. Вот почему я сделал это.

Как можно спокойнее я возразил:

— Ничего подобного. Никакой я ему не отец.

Тут энергичный офицер взял в руки черный бархатный футляр, лежавший на спинке кресла передо мной.

— Ты видишь это, Джим? Я получил эту вещь в награду, когда закончил обучение в школе борьбы с терроризмом. Прекрасное старинное еврейское оружие, памятник древней культуры, которое мне подарили за то, что я был лучшим учеником в классе. — Уважение, с которым он открыл футляр, не допускало никаких язвительных замечаний. Внутри футляра лежал нож — кинжал с изящной ручкой из янтаря длиной около пяти дюймов и острым стальным лезвием, изгибавшимся на конце, как большой палец руки. — Старинная вещь из Галиции, Джим, живое напоминание о гетто, которое пережило жестокие века. Похоже на нас с тобой, Джим, и на тебя, Натан. Эту штуку использовали в те времена, чтобы сделать настоящих евреев из только что народившихся младенцев мужского пола. Это был приз лучшему выпускнику в качестве признания его твердой руки и железных нервов. Теперь наши лучшие резники — мохелы — стали хорошо подготовленными убийцами. Что ж, быть может, для нас так даже лучше. А что, если мы ненадолго одолжим эту штуку твоему папочке? Посмотрим, будет ли он в силах повторить библейский сюжет и принести в жертву своего сына.

Джимми, повизгивая, смотрел, как энергичный охранник рубил кинжалом воздух над его головой.

— Золотой клинок против психов! — произнес он. — Лучший детектор лжи, изобретенный человеком!

— Я все беру назад!

— Что ты берешь назад?

— Все!

— Вот и хорошо, — спокойно подытожил энергичный охранник. Засунув античное оружие в бархатный футляр, он аккуратно положил его на спинку сиденья — на тот случай, если придется снова показать кинжал Джимми.

— Я очень простой парень, Джим. Практически никакого образования у меня нет. Работал на бензоколонке в Кливленде, пока не сделал алию. Я никогда не принадлежал к элите, тусующейся в загородных клубах. Я протирал стекла автомобилей, мыл машины и менял покрышки. Брал шину за краешек и поддевал, чтобы она поддалась, ну и тому подобное. Грязная обезьяна, человек с бензоколонки. Я очень крутой парень, и если, быть может, мне не хватает интеллекта, зато очень хорошо развито подсознание. Оно у меня очень сильное и неподавляемое. Ты когда-нибудь слышал о сильном, неподавляемом подсознании? Мне даже не нужно, как Бегину, выставлять вперед обвиняющий указательный палец, чтобы оправдать свои действия. Я просто действую. Я говорю себе: «Это то, что я хочу сделать, и я имею на это полное право». И я делаю это. Ты не первый террорист, чей хуй я отрежу в качестве сувенира за то, что он вместо правды вывалил на меня ушат дерьма.

— Нет! — завыл Джимми.

Охранник опять вытащил обращение Джимми из кармана своих штанов и, заново просмотрев его, прочел несколько фраз:

— Закрыть музей холокоста, потому что его существование огорчает гоим? Ты действительно веришь в такую чушь, Джим, или это еще один из твоих приколов? Неужели ты в самом деле думаешь, что они не любят евреев потому, что еврей — это судия? Неужели это все, что их волнует? Это не трудный вопрос. Джим, ответь мне на него, пожалуйста. Трудный вопрос — это как может человек, садящийся на борт самолета в Тель-Авиве, пронести с собой все это железо. Мы еще успеем подвесить тебя за уши, чтобы получить ответ на этот вопрос, но сейчас я не об этом тебя спрашиваю. Пока мы не будем крутить тебе яйца, это попозже, мы еще поработаем с твоими глазными яблоками, с деснами и коленями, мы еще отыщем все укромные болевые точки на твоем теле, чтобы получить ответ на этот вопрос, но пока я тебя спрашиваю исключительно из личного интереса и для расширения кругозора грязной обезьяны из Кливленда с сильным, неподавляемым подсознанием: неужели ты действительно веришь во все, что тут понаписано? Говори, не смущайся: к грубому нажиму я смогу прибегнуть в туалете, когда мы там запремся вдвоем и я достану до всех укромных местечек твоего тела. А пока меня гложет чистое любопытство. В самой утонченной форме. Я сам скажу тебе, что я про это думаю, Джим, — я думаю, что это еще одно заблуждение, еще один самообман: вы, евреи, думаете, что можете выступать для них в роли судии. Разве я не прав, Натан, что вы, образованные евреи, склонны к серьезным заблуждениям?

— Думаю, что это так, — ответил я.

Он добродушно улыбнулся:

— Я тоже, Нат. Ну конечно же, вы можете случайно встретить мазохиста-нееврея, у которого в голове бродят мыслишки о моральном превосходстве евреев, но в основном, Джим, я должен тебе сказать, они думают совершенно иначе. Большая часть неевреев, услышав про холокост, плюет на это с высокой колокольни. Нам не нужно закрывать «Йад ва-Шем», чтобы помочь им забыть, — они и так уже забыли про холокост. Честно говоря, я не думаю, чтобы кто-нибудь, кроме евреев, был так сильно озабочен всем этим делом, как ты, — вот и Натан тебе скажет то же самое. По-честному, вот что я думаю: они в большинстве своем вообще не считают, что евреи для них — высший судия; наоборот, они считают, что евреи отхватили себе слишком большой кусок пирога, — мы слишком часто мельтешим перед глазами, нас не остановить, и мы, черт нас всех побери, сожрали слишком большой кусок пирога. Только попади в лапы к евреям, — которые все в преступном сговоре против всего мира, — и тебе каюк. Вот что они думают. Но тайный сговор евреев — это не сговор верховных судей, это заговор Бегиных! Он высокомерен, он неприятен, он бескомпромиссен — он говорит так, что ты и рта раскрыть не сможешь. Он — Сатана. Сатана затыкает вам рты. Сатана никогда не даст делать добро, каждый здесь Билли Бадд![101] А еще есть этот мужик, Бегин, который всегда будет затыкать вам рты и никому не позволит сказать ни слова! Потому что у него имеется ответ на все! В мире не найдется ни одного человека, который бы лучше воплощал в себе всю сущность двуличия, чем этот Менахем Бегин! Он главный специалист в этой области! Он говорит гоим, какие они плохие, и поэтому он сам может измениться и стать плохим! Вы думаете, они ненавидят еврейское суперэго? Нет, они ненавидят еврейское самосознание. Какое право эти евреи имеют на то, чтобы обладать самосознанием? Холокост должен был заставить их навсегда забыть о самосознании! Вот здесь-то у них и начинаются проблемы в первую очередь. Ты думаешь, они считают нас выше себя из-за холокоста? Мне неприятно говорить тебе об этом, Джим, но в лучшем случае они полагают, что немцы, пожалуй, слегка перехватили через край. Они думают: «Не может быть, чтобы они были такие плохие, даже если они все были евреями!» Если кто-нибудь скажет тебе: «Я ожидал большего от евреев», не верь ему. Он ожидал самого худшего. Вот что все они обычно говорят: «Мы хорошо знаем, что вы — свора голодных псов, и если дать вам палец, вы, сукины дети, всю руку откусите. Вы проглотите полмира, не говоря уж о бедной несчастной Палестине. Мы знаем про вас все, и теперь пришла пора поставить вас на место. А как? Каждый раз, когда вы сделаете хоть один шаг, мы будем говорить вам: „Но мы ожидали большего от евреев, мы предполагали, что евреи будут вести себя лучше“. Они предполагали, что евреи будут вести себя лучше? А что такое случилось? Поскольку я всего лишь толстолобая грязная обезьяна, я мог бы подумать, что это им надо срочно улучшить свое поведение. Почему это мы — единственный народ на свете, который целиком входит в эксклюзивный клуб моральных уродов с плохим поведением? Но видишь ли, истина в том, что никто нас не считал хорошими даже до холокоста. Разве не так думал Т. С. Элиот?[102] Я даже не буду упоминать Гитлера. Это все зародилось не в его крохотном умишке. Как зовут этого героя из стихотворения Т. С. Элиота, этого маленького еврея с сигарой? Скажите нам, Натан, — если вы написали целую книгу, если вы „хорошо известны“ и „напуганы до мозга костей“, вы должны быть в состоянии ответить на этот вопрос. Как зовут того маленького еврея с сигарой из замечательного стихотворения Т. С. Элиота?»