Внезапно Скедони заметил, что непорочное лицо Эллены озарила слабая улыбка. «Она улыбается прямо в лицо своему убийце! — с содроганием сказал себе монах. — Я должен спешить».

Скедони нащупал кинжал; несколько минут ушло на то, чтобы трясущейся рукой высвободить его из складок одежды; вслед за тем монах снова подошел ближе, готовясь нанести удар, но тут ему пришло в голову, что платье девушки может стать помехой, и он склонился, чтобы посмотреть, нельзя ли сдвинуть материю в сторону, не разбудив при этом будущую жертву. На лицо Эллены упал свет, и монах заметил, что улыбка исчезла — прежние видения сменились новыми, под ресницами выступили слезы и по чертам пробежала легкая судорога. Эллена что-то сказала! Скедони, опасаясь, что ее потревожил свет, резко отпрянул; решимость вновь покинула его, он прикрыл лампу, спрятался за пологом и стал прислушиваться. Но слова звучали глухо и невнятно, и стало ясно, что Эллена по-прежнему дремлет.

С каждым мигом отсрочки Скедони все больше овладевала тревога и отвращение к тому, что он задумал совершить. Всякий раз, как он намеревался вонзить в грудь девушки кинжал, невыразимый ужас удерживал его руку. Подобных чувств он от себя не ожидал; возмущаясь своей жалкой трусостью, он счел необходимым подкрепить свою решимость вескими резонами, и в его голове пронеслись следующие мысли: «Разве не сознаю я необходимости того, что предстоит совершить? Разве мое возвышение — а оно мне дороже жизни — не зависит от того, свершу ли я задуманное? Разве не ее любит этот юнец Вивальди? Неужели я позабыл церковь Спирито-Санто?» Эти соображения оживили его, мстительные помыслы укрепили его руку; откинув с груди жертвы батистовый покров, он уже занес кинжал для удара, но через мгновение, пораженный ужасом, застыл как статуя. Из груди его вырывалось затрудненное, хриплое дыхание, на лбу выступили холодные капли; казалось, монаху изменил разум. Немного придя в себя, Скедони наклонился, чтобы пристальней рассмотреть миниатюру, скрытую ранее под батистом. Один взгляд — и у Скедони почти не осталось сомнений в ужасной истине; в нетерпеливом стремлении узнать все до конца исповедник не подумал о том, сколь неосмотрительно он поступит, если покажется пленнице здесь, среди ночи, да к тому же с кинжалом в руке, и вскричал:

— Проснись! Вставай! Скажи, как твое имя? Говори же, быстро говори!

Эллена, пробужденная звуками мужского голоса, резко приподнялась и затем, обнаружив при тусклом свете лампы изможденный лик и дикий взгляд своего гонителя, вскрикнула и откинулась на подушку. Сознание не оставило девушку: решив, что настал ее смертный час, она собрала все силы, чтобы взмолиться о пощаде. Энергия ее чувства помогла ей подняться и броситься монаху в ноги.

— Смилуйтесь, о отец, смилуйтесь! — воскликнула Эл-лена дрожащим голосом.

— Отец? — взволнованно прервал Эллену Скедони, сделав видимое усилие, чтобы сдержать себя, а затем добавил с неподдельным изумлением в голосе: — Почему ты так испугалась?

Поглощенный новыми заботами и ощущениями, Скедони забыл и думать о злых намерениях, что привели его сюда, а заодно и о необычности своего поведения.

— Чего ты боишься? — повторил он.

— Сжальтесь, святой отец! — молила Эллена в отчаянии.

— Почему ты не говоришь мне, чей это портрет? — произнес монах, не сознавая, что задает этот вопрос впервые. — Чей это портрет? — повторил он громче.

— Портрет? — отозвалась Эллена в крайнем изумлении.

— Как он к тебе попал? Говори же быстрей — с кого он написан?

— Но для чего вам это знать?

— Отвечай на вопрос, — повторил Скедони с неожиданной суровостью.

— Я не могу отдать его, святой отец. — Эллена прижала портрет к груди. — Не отнимайте его у меня!

— От тебя не добьешься ответа! — воскликнул монах вне себя от волнения и отвернулся. — Похоже, ты от страха совсем потеряла голову.

Вслед за тем Скедони снова обратился к Эллене, сжал ее запястье и тоном отчаяния вновь задал тот же вопрос.

— Увы, он мертв, не то бы я сейчас так не нуждалась в защите! — Эллена отшатнулась и залилась слезами.

— Ты шутишь, — произнес Скедони, уставив на Эллену дикий взгляд. — Я требую ответа: чей это портрет?

Эллена взглянула на медальон, прижала его к губам и прошептала:

— Это мой отец.

— Твой отец, — глухо повторил монах, — твой отец! — И, содрогаясь, отвернулся.

Эллена глядела на него в изумлении.

— Я никогда не знала отцовской заботы и лишь недавно поняла, как я в ней нуждаюсь. Но теперь…

— Его имя? — перебил ее исповедник.

— Но теперь, — продолжала Эллена, — если вы не замените мне отца, к кому еще мне прибегнуть за покровительством?

— Его имя?

— Оно священно, ибо он был страдалец!

— Его имя? — в ярости повторил Скедони.

— Я поклялась никому не открывать его, отец.

— Говори, или ты умрешь, я этого требую — говори!

Эллена, вся дрожа, молчала; взглядом она молила монаха прекратить допрос, но Скедони не отступался.

— Его звали Маринелла, — произнесла Эллена наконец.

Скедони застонал и отвернулся; прошло несколько секунд, и он, едва справляясь с волнением, от которого его била лихорадка, поднял Эллену с колен.

— Где он обитал? — спросил монах.

— Отсюда неблизко.

Монах потребовал более ясного ответа, и Эллене пришлось нехотя дать его.

Скедони, как и прежде, с тяжким стоном отвернулся и стал молча ходить по комнате; тогда Эллена, в свой черед, пожелала знать, к чему клонятся эти расспросы и в чем причина его волнения. Монах, однако, не обращал на ее слова никакого внимания; всецело предавшись чувствам, он погрузился в глубокое молчание; он продолжал размеренно шагать взад и вперед по комнате, лицо его, наполовину скрытое капюшоном, было обращено долу.

Испуг Эллены постепенно уступал место удивлению, которое усилилось, когда Скедони приблизился к ней и она увидела слезы, накипавшие в его устремленных на нее глазах, и смягчившееся выражение его лица. Он уступил наконец зову сердца — Скедони, суровый Скедони лил слезы и вздыхал! Исповедник сел на матрас рядом с Эл-леной, взял ее руку, которую она в страхе пыталась отнять, и, овладев своим голосом, сказал:

— Несчастное дитя, перед тобой твой вдвойне несчастный отец! — Речь монаха перешла в стенания; он надвинул на лицо капюшон.

— Мой отец? — вскричала Эллена, не веря собственным ушам. — Мой отец? — Она устремила на монаха пристальный взгляд.

Скедони вначале не отозвался, но мгновение спустя поднял голову и произнес пристыженно:

— Зачем ты смотришь на меня с таким укором?

— Укорять вас? Укорять своего отца! — повторила Эллена, и в голосе ее зазвучала нежность. — За что же мне укорять своего отца!

— За что? — воскликнул Скедони, вскакивая на ноги. — Боже всемогущий!

Сделав движение, он споткнулся о кинжал, брошенный подле матраса, и в сердце его клинком вонзилась боль. Он быстро оттолкнул кинжал подальше с глаз. Эллена не заметила его, но от нее не укрылось затрудненное дыхание, смятение во взоре, поспешность, с какой Скедони принялся ходить по комнате; тоном, исполненным нежнейшего сострадания и тревоги, Эллена осведомилась, что его огорчило, и попыталась смягчить его муки. Душевные терзания монаха, казалось, лишь возрастали по мере того, как она старалась рассеять их; он то останавливался, чтобы посмотреть на нее, то снова срывался с места.

— Почему вы взираете на меня так жалостно, отец? — спросила Эллена. — Отчего вы так несчастливы? Откройтесь, чтобы я могла вас утешить.

При этих словах печаль и угрызения совести овладели монахом с новой силой; он прижал девушку к груди, и щека Эллены увлажнилась его слезами. Эллена заплакала, увидев, что он плачет, но вскоре в ней проснулись сомнения. Каковы бы ни были доказательства, убедившие Скедони в том, что между ними существуют родственные узы, Эллене он об этом не поведал ни слова. И как бы ни был силен заговоривший в Скедони голос природы, Элленой услышанный, этого было недостаточно, чтобы оправдать полное доверие к его утверждениям и без боязни принять его отеческие ласки. Эллена сделала движение, чтобы уклониться от объятий; в мгновение поняв ее, Скедони сказал: