С возвышенности, где деревья росли не так густо, Эллена увидела, что лес покрывает все вокруг, взбираясь на холмы и спускаясь в долины, и простирается до самого побережья Адриатики, замыкающей горизонт. Берег, крутой и скалистый, изгибался, образуя залив. У края вод вставали горные вершины, густо поросшие лесом, и огромные нагие мраморные утесы, внушавшие трепет даже издалека; они вторгались в глубь залива, противостоя неиссякаемой ярости волн. За полосой берега, насколько хватал глаз, громоздились, одна другой выше, остроконечные горы, темные от листвы. При виде этих пустынных просторов Эллене представилось, что отныне она навеки отторгнута от общества себе подобных. Она была спокойна, но не потому, что смирилась, — она просто устала горевать. Мысли о прошлом, равно как и о будущем, вызывали в ней притупившееся, потерявшее уже остроту отчаяние.

Путь через чащу продолжался уже несколько миль; лишь изредка то один, то другой стражник, прервав молчание, обращался к своему товарищу с вопросом или указывал на перемены, происшедшие со времени их последней поездки. Наконец начали сгущаться сумерки.

Только рокот бившихся о скалистые берега волн сказал Эллене о том, что близко море; достигнув возвышенного места, которое служило, однако, всего лишь подножием двух тесно соседствовавших лесистых гор, Эллена с трудом разглядела внизу темно-серые воды залива. Тут она осмелилась спросить, далеко ли еще добираться и не предстоит ли ей продолжить путешествие на одном из суденышек — по всей видимости, рыболовных, — что стояли у берега на якоре.

— Теперь недалеко, — ответил один из стражников угрюмо, — уже близок конец ваших странствий и отдых.

Путники спустились к берегу и неожиданно оказались вблизи одинокого жилища, стоявшего у самой кромки воды, так что оставалось удивляться, как его не смоет волнами. Из-за оконных решеток не пробивалось ни огонька, безмолвный дом казался необитаемым. Охранники Эллены имели, вероятно, основания думать иначе; они остановились у двери и принялись громко кого-то звать. На их крик, однако, никто не отозвался; пока стражники продолжали попытки разбудить обитателей дома, Эллена тревожно разглядывала его во всех подробностях — насколько позволяли ей сгустившиеся сумерки. Это оказалось древнее и очень своеобразное строение, не усадьба, но и не крестьянская хижина.

Высокие стены, сложенные из неотесанных каменных блоков, были укреплены бастионами, на углах здания виднелись башенки; последние, а также портик и наклонная крыша являли взору многочисленные признаки упадка и разрушения. Весь дом в целом, его темные окна и молчаливые переходы навевали острое чувство затерянности и одиночества. Высокая стена окружала двор дома; она некогда служила дому защитой, но теперь одна из створок ворот давно упала с петель и лежала на земле, едва различимая в зарослях сорной травы, а вторая со скрипом раскачивалась, угрожая при очередном порыве ветра разделить участь первой.

Но вот наконец на призывы стражников из дома откликнулся чей-то хриплый голос; обитатель долго и неспешно гремел засовом, а когда показался в дверном проеме, Эллена прочла на его изборожденном складками лице историю таких жизненных невзгод, что, как ни была она поглощена собственными несчастьями, не могла равнодушно на него глядеть. В косом свете лампы, которую нес с собой незнакомец, от Эллены не укрылся терзавший его жестокий голод; к тому же взгляд его глубоко запавших глаз поражал своей необузданной дикостью. Эллена едва не отшатнулась; подобных черт, обличавших одновременно и злодея и страдальца, ей до сих пор видеть не доводилось, и она с острым любопытством вглядывалась в незнакомца, забыв на время задать себе вопрос, какие беды сулит ей встреча с этим человеком.

Представлялось очевидным, что дом не для него был построен; Эллена заключила, что незнакомец служит какому-нибудь безжалостному приспешнику маркизы ди Вивальди.

Войдя в дом, девушка очутилась в зале, обветшавшем и совершенно пустом. Зал был невелик, но очень высок, с потолком, размещавшимся, видимо, непосредственно под крышей; из опоясывавшей зал галереи можно было попасть в комнаты второго этажа.

Стражники и незнакомец обменялись угрюмыми приветствиями, при этом к последнему обратились по имени — Спалатро; затем все вошли в комнату, где в углу обнаружился матрас, — по-видимому, только что покинутое ложе незнакомца. Помимо этого матраса, а также двухтрех сломанных стульев и стола, мебели в комнате не было. Спалатро насупившись оглядел Эллену, бросил многозначительный взгляд на ее охранников, но не проронил вначале ни звука. Затем он предложил всем сесть и добавил, что приготовит рыбы на ужин. Эллене стало ясно, что он — хозяин дома и, судя по всему, единственный его обитатель; когда же она услышала от одного из стражников, что здесь их путешествие заканчивается, то поняла, что сбываются ее наихудшие опасения. Сохранять спокойствие ей было более не под силу. Все указывало на то, что шайка негодяев привезла ее сюда, в одинокое обиталище на берегу моря, в общество человека, на челе которого, казалось, ясно начертано «злодей», с единственной целью — принести ее в жертву безграничной гордыне и ненасытной мстительности. Когда девушка взвесила все обстоятельства и задумалась над словами стражника, возвестившего об окончании их поездки, ее как молния пронзила убежденность: ее привезли сюда, чтобы здесь убить. Кровь застыла у Эллены в жилах, и она лишилась чувств.

Когда к Эллене вернулось сознание, она обнаружила, что вокруг нее стоят стражники вместе с незнакомцем; она готова была взмолиться о пощаде, но решила, что, выдав свои догадки, не вызовет у недругов ничего, кроме озлобления. Тогда она сослалась на усталость и попросила, чтобы ее сопроводили в отведенную ей комнату. Мужчины переглянулись и после некоторого колебания предложили Эллене подождать ужина и отведать рыбы. Эллена постаралась облечь свой отказ в возможно более деликатную форму и получила позволение удалиться. Спалатро, с лампой в руке, провел девушку через зал в галерею второго этажа и распахнул дверь в одну из комнат, в которой, как он сказал, пленнице назначено было ночевать.

— Где моя постель? — несмело осведомилась вконец опечаленная Эллена, оглядев помещение.

— Вот там… на полу, — отвечал Спалатро, указывая на жалкий матрас, завешенный разодранным тряпьем, которое в лучшие времена служило пологом. — Если вам нужна лампа, — добавил он, — то пусть постоит, а через минуту-другую я за ней вернусь.

Голосом робким и умоляющим Эллена спросила, нельзя ли ей оставить лампу у себя на всю ночь.

— Это еще зачем? Здесь только пожара не хватало, — последовал грубый ответ.

Эллена повторила просьбу не уносить лампу.

Спалатро бросил на пленницу выразительный взгляд, значения которого Эллена не поняла, и сказал:

— Много вам будет от нее проку! Вы сами не знаете, о чем просите.

— Что вы хотите этим сказать? — проговорила в тревоге Эллена. — Именем Святой Церкви заклинаю вас, объясните!

Спалатро внезапно отпрянул, явно изумленный, но не сказал ни слова.

— Помилосердствуйте! — взмолилась испуганная Эллена. — Я одинока, и за меня некому заступиться.

— С чего это вы так испугались? — заговорил Спалатро, после того как преодолел смущение, и, не дожидаясь ответа, добавил: — При чем тут милосердие? Я хочу унести лампу, только и всего!

Эллена, не забывшая о том, что решила хранить свои подозрения в тайне, ограничилась ответом, что немилосердно оставлять ее в темноте сейчас, когда ей грустно, и что свет ободрил бы ее и помог свыкнуться с новым местом.

— Нам здесь не до блажи, и без того забот хватает. Кроме того, другой лампы в доме нет — пока я с вами зря время теряю, остальным приходится сидеть в темноте. Через две минуты я ее забираю, и все тут.

Эллена знаком попросила хозяина поставить лампу на пол, вслед за тем тот покинул комнату и девушка услышала скрип запираемого засова.

В предоставленные ей в распоряжение две минуты Эллена осмотрела комнату в надежде открыть какую-нибудь возможность для бегства. Помещение было обширное, пустое и затянутое многолетней паутиной. Другой двери, помимо той, через которую Эллена вошла, не обнаружилось, единственное окно было забрано решеткой. По тому, как тщательно были исключены все возможности бегства, можно было судить, насколько оно необходимо.