— О! — негромко воскликнула маркиза. — Что вы имеете в виду? Я докажу вам, что обладаю не только мужским умом, но и мужской неустрашимостью.

— Я говорю, ничего не скрывая, мне нечего скрывать.

Маркиза задумалась.

— Мой долг исполнен, — вновь заговорил Скедони после краткого молчания. — У вас есть всего лишь один способ смыть пятно со своей чести, и я вам его указал. Если мое усердие вам неприятно, ну что ж, я умолкаю.

— Вы меня неправильно поняли, досточтимый отец. Новизна идей, непривычность положения — вот что смущает мой разум! Он пока еще недостаточно закален для восприятия столь необычных мыслей; женская слабость еще жива в моем сердце.

— Я должен просить у вас прощения, — с притворным смирением промолвил Скедони. — Вы вправе пенять мне за мое опрометчивое рвение. Слабость, о которой вы говорите, — черта привлекательная, и ее, возможно, следовало бы скорее поощрять, чем осуждать.

— Как, отец мой! Если она заслуживает поощрения, то это не слабость, а, напротив, добродетель.

— Пусть будет так, — холодно ответствовал Скедони, — допускаю, что оказался в данном случае пристрастным судией. Не думайте об этом долее, разве что только затем, чтобы извинить мое неуместное рвение.

— За свое участие вы достойны не прощения, а благодарности, более того — награды. Досточтимый отец, я надеюсь, время докажет искренность моих слов.

Духовник склонил голову.

— Могу заверить, что оказанные мне услуги не останутся без вознаграждения — я не говорю «щедрого» лишь потому, что никакая награда не покажется щедрой в сопоставлении с теми воистину бесценными свидетельствами преданности моему семейству, о каких мне, возможно, придется вас просить! Чего стоят все знаки признательности, когда речь идет о спасении чести старинного рода!

— Мои слова благодарности, а равно и заслуги, меркнут радом с вашей добротой. — Скедони произнес это и вновь замолк.

Маркиза желала бы вернуться к той теме, от которой недавно увела нить беседы, духовник же, по всей видимости, твердо решил предоставить ей самой сделать первый шаг. Она раздумывала и колебалась. До сих пор она не знала тяжелой вины, и преступление, предложенное Скедони, несколько пугало ее. Она боялась думать, а еще более — упоминать о нем вслух, но уязвленная гордость, беспредельное негодование, страстное стремление насытить свою мстительность делали свое дело: разум маркизы кипел как бурливый океан, и волны злобы грозили унести последние остатки человечности из ее сердца. Скедони наблюдал борения ее чувств; подобно укрывшемуся в засаде злобному тигру, он был готов при первой благоприятной возможности совершить прыжок.

— Итак, вы советуете, отец мой… — заговорила маркиза после долгой паузы, — по вашему мнению… Эллену…

Маркиза помедлила в надежде, что Скедони предварит ее слова, но тот предпочел пощадить не ее чувства, а свои.

— Так вы полагаете, что дерзкая интриганка заслуживает… — Она снова остановилась.

Не прерывая паузы, Скедони с напускным смирением ожидал дальнейших слов маркизы.

— Повторяю, отец мой, вы утверждали, что девушка заслуживает сурового наказания…

— Вне всякого сомнения, — отвечал Скедони. — Вы этого не разделяете?

— Каре надлежит быть предельно строгой? Справедливость наряду с целесообразностью требуют смерти преступницы? Таково ваше суждение?

— Простите меня, быть может, я заблуждался; таково было мое мнение, но не породила ли его излишняя пылкость? Как сохранить холодной голову, когда сердце в огне?

— Так, значит, ваше суждение вовсе не таково, святой отец, — с неудовольствием заключила маркиза.

— Этого я не утверждаю. Предоставляю вам решать, насколько оно справедливо.

С этими словами духовник поднялся и выказал намерение удалиться. Маркиза в смятении и тревоге просила его повременить с уходом, но он в свое извинение сослался на необходимость поспешить к мессе.

— Что же, святой отец, не стану злоупотреблять вашим драгоценным временем ныне, но вы знаете, как я ценю ваш совет, и, надеюсь, не откажетесь помочь, когда я вновь обращусь к вам.

— Могу ли я отказать вам в том, что почитаю для себя честью, — кротко ответствовал монах, — но предмет нашей беседы столь щекотлив…

— Что заставляет меня еще более ценить ваше мнение о нем, — вставила маркиза.

— Я желал бы, чтобы превыше всего вы почитали свое собственное, ибо более верного руководства вам не сыскать.

— Вы мне льстите, отец мой.

— Я всего лишь отзываюсь на ваши слова, дочь моя.

— Завтра, — произнесла маркиза значительно, — я собираюсь присутствовать на вечерне в церкви Сан-Николо; если вам случится там быть, мы сможем по окончании службы, когда разойдутся прихожане, увидеться в северной аркаде. Там нам будет удобно с глазу на глаз побеседовать о предмете, для меня в данное время самом насущном. Прощайте.

— Да пребудет с вами мир, дочь моя, и да станет вашим советчиком сама мудрость. Я буду в Сан-Николо всенепременно.

Исповедник скрестил на груди руки, опустил глаза долу и покинул комнаты той бесшумной походкой, что указывает на утомление — и на сознательное двуличие.

Его духовная дочь осталась у себя в будуаре; противоречивые страсти и изменчивые суждения боролись за власть над ее душой; замышляя беды другим, маркиза навлекала их на свою собственную голову.

Глава 4

Под сводами — заупокойный звон;

И Совесть, содрогнувшись от предвестья, Зрит облик Смерти в полумраке нефа;

И различим невнятно-смутный шепот О преступленье низком, что таится В злых помыслах души, без меры скрытной.

В условленный вечер маркиза подъехала к церкви Сан-Николо, оставила слуг подле своего экипажа у бокового портала, а сама в сопровождении одной лишь служанки взошла на хоры церкви.

Когда вечерня была отслужена, она медлила, пока не разошлись почти все молившиеся, и через опустевший боковой неф направилась к выходу, ведущему в северную аркаду. Шаги маркизы были тяжелы, как бремя, отяготившее ее совесть, ибо спокойствие и низкие страсти несовместимы. Медленно ступая меж колонн, маркиза заметила монаха. Тот приблизился, откинул капюшон и оказался не кем иным, как отцом Скедони.

При первом же взгляде от инока не укрылось смятение маркизы, яснее слов говорившее о том, что ее дух не готов пока принять столь желанное для ее сообщника решение. Туча, набежавшая на душу монаха, не коснулась при этом, однако, его чела; на нем по-прежнему отражалось суровое раздумье. Слегка смягчился, правда, ястребиный взгляд инока и хитро прищурились веки.

Маркиза приказала служанке отойти в сторону, пока она беседует со своим духовником.

— Сколько горя, — сказала она, когда служанка отошла, — причинило сумасбродство этого несчастного мальчишки нашей семье! Мой добрый отец, как никогда я нуждаюсь в вашем совете и утешении. Сознание свершившейся беды не покидает меня ни на минуту; во сне ли, наяву — образ неблагодарного сына стоит перед моими глазами непрестанно! Не будь бесед с вами, мой единственный бескорыстный друг и советчик, мне нечем было бы утешиться.

Скедони поклонился:

— Маркиз, вне всяких сомнений, в полной мере разделяет ваше огорчение, но все же слово его в этом деликатном деле представляет большую ценность, чем мое.

— Маркиз не свободен от предубеждений, отец мой, и вам это известно. Он человек рассудительный, но склонен по временам заблуждаться — и упорствовать в заблуждении. Его ум, в целом ясный, подвержен ряду слабостей; недостаток проницательности и энергии не дает ему стать великим. Когда необходимость диктует линию поведения, хотя бы в наималейшей степени идущую вразрез с требованиями обыденной морали, в коих мой супруг неколебим, с тех пор как принял их на веру в детстве, — маркиз ужасается и отступает. Он не понимает, что в разных обстоятельствах одно и то же действие может быть добродетельным или порочным. Так можем ли мы рассчитывать на его одобрение смелых мер, нами задуманных?