Она приложила сухонький палец к моим губам.

– Ну, а теперь – давай, выворачивай карманы. В карманах твоих должно быть пусто. В спасительную гавань, коей является наш Дом, нельзя входить с набитыми карманами.

Не успела я опомниться, как меня в едином порыве облепил рой служанок; запустив цепкие лапки внутрь, они опустошили мои карманы в один миг. Я только руку успела поднять в свою защиту, но даже оттолкнуть никого не смогла – все было уже кончено.

– И это все? – строго спросила эта Пиггот.

Все женщины разом кивнули. Все погрустнели.

– Носовой платочек, огрызок карандаша, гребень – что-то не густо.

– Мне не дали собрать вещи, – вцепилась я в то немногое, что удалось ухватить еще дома и сохранить в приютские дни. – Домой меня не отпустили, а вещи, сказали, тю-тю – сожгли.

– Значит, эти заберу я, – заявляет Пиггот.

– Да! Но они мои! – отвечаю.

– За ними присмотрят, милочка.

– Это же разбой!

– Угомонись наконец, неугомонная! Сейчас тебе сделают укольчик и…

– Мне – что?

– При-вив-ку, дитя. Здесь всем без исключения делают прививку от разных коварных недугов – пришел и твой черед. Тут, знаешь ли, на Свалке, можно мно-о-ого чего подхватить, но лучше не стоит. Айрмонгер, будьте любезны!

С этими словами она, эта Пиггот, кивнула служанке, которая уже держала наготове зловещего вида металлическую трубку с острым концом, и служанка выступила вперед.

– Закатай-ка рукав, – предложила мне миссис Пиггот.

– Зачем это?

– Для твоего же блага, – пояснила она. – Так легче сделать прививку. Так все делают.

– А это что? – успела я ткнуть пальцем в железную штуковину. – Что вы собираетесь этой штукой делать?

– А это, дитя мое, – молвила она, – есть самое-пресамое последнее слово в медицинском деле, плод научного подвижничества лучших умов нашего Дома, донельзя современный латунный масляный шприц нажимного действия с кожаной прокладкой. Там, – она возвела очи кверху, – у них, конечно, другой – оловянный, с ручкой из древесины фруктового дерева. Итак, этому шприцу доверено впрыснуть в твою руку телохранительное средство.

– Мне даже вид этой штуки не нравится!

– Он никому особо не нравится, – признала она, – но куда меньше тебе понравился бы твой собственный вид с опухшими конечностями, покрытыми волдырями, из которых сочится сукровица. Ну же!

– Нет, все равно не хочется.

– Держите ее, – не повышая голоса, сказала миссис Пиггот, и две Айрмонгерши тут же ухватили меня за руки.

– А ну, пустите меня! Уж лучше я заболею, но – сама! Понимаете?! Вам-то какое дело?! Я, между прочим, знаете, какая выносливая? Я пережила отца и мать, меня не берет никакая зара… – Закончить я не успела. Миссис Пиггот метнулась ко мне с этой своей медной страхомудрией, поплотнее прижала ее к моей коже, и меня пронзила острая боль.

– Ай!

– Чего было причитать, – пожала плечами миссис Пиггот, передавая медную трубку обратно.

– Но ведь больно же!

– Все уже позади, – обрадовала она меня, промокая капельку крови на моей руке каким-то тряпичным квачом.

– Мне это аж никак не понравилось!

– Это уже не имеет значения, – сказала она, вытирая квач обо что-то там на своем столе.

– Вы ж меня не на шутку пырнули этой своей штукой.

– Гм, а теперь твой Предмет!

– Чего-чего?

– Твой Предмет, несведущая новообращенная Айрмонгер. Он уже подобран – и вот он, здесь. Можешь взять его в руки.

Она взяла со стола посудину, своей причудливой формой напоминающую почку, и протянула мне. В ней лежал один-единственный коробок спичек, каких видела я за свою жизнь, поди, не один десяток. Однако от виденных мною прежде он отличался тем, что выдвижной ящичек был заклеен полоской бумаги таким образом, что выдвинуть его, не повредив полоску, было невозможно. На бумажке красовалась жирная надпись: «ОПЕЧАТАНО ДЛЯ ВАШЕГО УДОБСТВА». На самом коробке наблюдалась размазанная клякса красновато-бурого цвета, а один уголок, как я успела заметить, был поврежден. Собственно, на месте уголка виднелась дырочка, причем он не был откушен или как-то еще случайно поврежден, скорее, дырку умышленно проделали чем-то тонким вроде острия ножниц, да так хитро, что, как ни щурься, внутрь не заглянешь. Я потрясла коробок – внутри затарахтели спички, но ни одна в дыру не проскочила. Внезапно я почувствовала полную опустошенность. Ноги сами собой стали подкашиваться, и я почувствовала, что вот-вот упаду в обморок.

– Что-то мне нехорошо.

– Обычное дело.

– Что-то меня подташнивает.

Я Солли, замочница.

Замкнута. Скрытна. Никому ничего не говорю. Все в себе. Зачем слова? Слова – лишнее. Много слов. Много лишнего. Лишнего не болтаю. Чужие тайны Солли держит в тайне. Солли замкнулась много лет назад. С тех пор себя не выдала ни разу. Однажды лишь открылась. Было хорошо. Звали Вильям Хоббин. Вскоре ушел. Навсегда. Сухотка. Холера. Склеп. Засов. Замок.

Я делала замки с отцом. Отец делал замки. Замки он делал, и тут отрава, в крови свинец. Увезли. От меня. Упрятали. С тех пор молчу. Рот на замке. Ни слова. И тут Пиггот. Приходит, дает ключи. Во мне что-то щелкнуло, повернулось, и я пришла. В движение. Она словно смазала маслом заржавевший замок, и он заработал вновь. Она глядит мне в лицо, будто говоря: «Медная табличка с гербом, она должна блестеть». И, значит, дает мне ключи. Теперь я не скрываюсь. И от меня ничего не скрыть.

Там, наверху. Боль. Больница. Предметы. Взаперти. Они… живые? Они двигались. Их что, живьем заперли? Предметы – они же дышат. Им не по себе. Им некому сказать. А мне – есть кому. Мастер Муркус затребовал себе пять новых стальных замков. Никому не говорите, сказал. Зачем так много? Зачем вообще? Ключи, сказал, отдать ему. Запасные тоже. А мне что? К запасным замкам у меня должны быть запасные ключи. Когда он ушел в свою школу, я не выдержала и заглянула. Там что-то есть. Там было такое, что мне совсем не по нраву. Я услыхала это в комнате у Муркуса. Я услыхала, как оно шевелилось. Никому не слова. Но кто-то же должен знать, я вынести тайну не в силах. Поэтому я приняла негласное решение открыться бумаге, а саму эту бумагу сокрыть за семью замками. Спрятать у Пиггот в сейфе, том самом надежном, который твердо стоит. Который «ЧЕТВУД'З, БОЛТОН, ПОД ЗАЩИТОЙ ДВУХ ПАТЕНТОВ». Ему я и доверю свою тайну. Болтон. Это вам не болтун. Он на болтах и со всеми замками. Он надежен как сейф. Он сейф и есть. Он глядит на меня. Выжидающе. Он все понимает.

Запереть и забыть.

Всегда ваша.

Солли.

Кузен Муркус тут же ухватил меня за ухо.

– Я ничего не делал! – взвился я. – Отпусти меня, слышь, Муркус!

– Для тебя я «мистер Муркус», запомни, короед.

– У тебя нет никакого права! – простонал я.

– Сейчас я тебе покажу права – ну-ка, пасть свою злоречивую закрой!

– У меня нет никакой ручки, – предчувствуя недоброе, пискнул я.

– А никто и не говорит, что есть. Ну-ка, стань прямо. Еще слово – и единственное, что останется в память о тебе, это бирочка на большом пальце! – сказал он и тут же заехал мне кулаком в живот. – Прямо, я сказал! – повторил он. И, не успел я разогнуться, как он добавил с носка. – Ты что же это, уже и стоять прямо не можешь? Не ожидал я от тебя, Клод, такого слюнтяйства.