Эта девушка точно не станет моей подругой, подумала я. Смеяться над человеком, который только что прибыл и которого так легко обмануть! Любой так сможет. Как бы там ни было, я не стала есть эту дрянь. Вокруг меня сидели Айрмонгеры-слуги, облизывавшие ложки и собственные губы.

В колокол ударили в последний раз, и несколько Айрмонгеров отвели меня в спальню, в одну из женских спален. К тому моменту я была уже очень уставшей и надеялась, что, отдохнув, почувствую себя лучше, а все вокруг станет казаться мне не таким странным. Это было весьма своеобразное местечко, и населявшие его люди тоже вели себя своеобразно. Ну и что, все люди своеобразны. А обеспеченные люди могут позволить себе быть настолько своеобразными, насколько им этого хочется. Что с того, что это место расположено так далеко от остального мира? Люди любят уединение, а обеспеченные люди могут быть затворниками настолько, насколько хотят. По крайней мере, сказала я себе, я больше не в сиротском приюте и у меня есть работа. Еда, не считая той, во второй ложке, была хорошей, и у меня появилось какое-то будущее. Я легла и стала поглаживать свою руку, которая немного побаливала. Но это, сказала я себе, для моего же блага. Вскоре я заснула.

Мне снились спичечные коробки, точнее, тот из них, который мне показали, снилось, что я ломаю печать и медленно открываю коробок. Я слышу, что внутри что-то есть, что-то кроме спичек. Что-то живое и бормочущее, что-то ужасное. Я проснулась в страхе. Не знаю, как долго я спала. Моя рука одеревенела. В спальне слышался шепот. Возможно, именно из-за него я и проснулась.

– Она мало что сказала, – послышался голос.

– Но она скажет, скажет, она все нам расскажет. Истории. Новости.

– Она должна сказать.

– Разве можно держать это при себе?

– Не могу поверить, что она такая эгоистка.

– Она очень свеженькая.

– Она мне нравится.

– Мне она понравится, если расскажет все, не раньше.

– Но она выглядит невинной, правда? Совсем невинной.

– Такой свеженькой.

– Она спит. Глубоко. Уверена, что этой ночью мы ничего не добьемся.

– И что нам теперь делать?

– Будем рассказывать разные истории.

– Пиггот точно спит?

– Думаю, да.

– Тогда я буду Грайс. Мое имя Грайс У…

– Ты была Грайс Уиввин на прошлой неделе.

– Сейчас не ее очередь, а моя. А я не хочу быть Грайс, я хочу быть Хелан Порсинн. Мое имя Хелан Порсинн, и я родилась…

– Нет! Не ты и не Хелан. Это моя очередь, и я буду Олдри Инкплотт. Привет, я малышка Олдри. Я из Лондона…

– Как насчет нее?

– Кого, новой Айрмонгер?

– Да, почему нет? Меня тошнит от старых историй.

– Да! Она! Но… но мы не знаем ее историю.

– Так придумай. Придумай. Расскажи нам новую историю!

– Что у нее за имя? Ее имя! Кто-нибудь может его вспомнить?

– Я могу. Я могу!

– Так скажи. Давай же.

– Это… о… это… а… Лосси Пермит.

– О, Лосси! Лосси Пермит!

– Меня зовут Лосси Пермит.

– Откуда ты, Лосси? О, Лосси, скажи нам!

– Я родилась и выросла в Лангдоне, я из Спиттинфилса.

– Я, Лосси Пермит, выросла в поместье, пахнущем мылом.

– Я, Лосси, из цирка, у моей матери была борода, а мой отец был высотой с дом.

Я села в кровати. С меня довольно было этого бреда. Откашлявшись, я сказала:

– У меня густые рыжие волосы, круглое лицо и вздернутый нос. У меня зеленые глаза с крапинками, но эти крапинки не единственные на моем теле. Я вся покрыта веснушками. Еще у меня есть родинки и две мозоли на ноге. Мои зубы не очень белые, один из них кривой. Я пытаюсь быть честной и рассказываю обо всем так, как это было на самом деле. Я не лгу. Стараюсь изо всех сил. Одна из моих ноздрей немного больше другой. Я грызу ногти. Меня зовут Люси Пеннант.

– О да, о да, пожалуйста. Ты нам расскажешь?

– Расскажи нам, расскажи, пожалуйста, свою историю!

И я рассказала. Тогда я помнила гораздо больше.

Я рассказывала и рассказывала, а им все было мало. Они хотели слушать мою историю снова и снова. Они хотели знать все о Филчинге, Ламберте и Олд-Кент-роуд. Одну девушку интересовал только воздушный змей, которого я однажды сделала из соломенной шляпы – сплющенной шляпы канотье, которую занесло к нам во двор со Свалки. После этого мне пришлось рассказать им о моей старой кукле, сделанной из куска трубы, и о том, как я играла в мусорном парке, о моих школьных друзьях, о доме, в котором я жила, обо всех, кто жил там со мной, о том, как мои родители внезапно остановились, и о резиновых комбинезонах людей, работавших на Свалке.

– Мы тоже надеваем резиновые комбинезоны, когда идем туда, – сказала мне одна из них.

– А якоря? – сказала другая. – У вас есть якоря?

– Они втаскивают нас назад в случае необходимости.

– Но иногда, как бы крепко ни держали веревку…

– Прекрати! – крикнула еще одна. – Не сейчас. Мы говорим о новенькой.

– Как часто вы выбираетесь в Филчинг? – спросила я. – А в Лондон?

– О чем ты?

– Как часто вы покидаете дом?

– Покидаем? В смысле выходим на Свалку?

– Да нет же, нет. Я имею в виду отдых. Съездить в город, увидеть Лондон, размять ноги.

– Ох, мы не выходим из дома.

– Говорите яснее, – сказала я.

– Мы здесь всегда. Зачем нам ездить в Лондон?

– Что ж, а вот я через некоторое время туда съезжу, – сказала я. – Когда узнаю, как это можно сделать. Погуляю, встречусь с друзьями.

– С друзьями! – воскликнула одна. – Как чудесно!

– Ты говорила, новенькая Айрмонгер, о своем доме.

– Расскажи нам о нем, пожалуйста.

И я им рассказала. Одной молчаливой женщине больше всего понравился конец моей истории, та ее часть, в которой речь шла о моем прибытии в Айрмонгер-парк, когда слуги забрали мои вещи. Эта часть понравилась ей потому, что женщина сама была ее героиней.

– Я в твоей истории, – сказала она мне очень тихо. – Я – ее часть. Подумать только, вот она я, в самом конце. Это же замечательно, правда? Я, я сумела попасть в историю!

Когда я спросила о ее собственной истории, она не смогла ничего вспомнить. У других получалось вспомнить лишь незначительные детали вроде ударов линейкой по рукам или того, как их забрали в Дом-на-Свалке, лопнувшего воздушного шарика, бородатого мужчины, платья, того, как кто-то держал их за руку или читал им книгу вслух. Находившиеся в спальне молодые Айрмонгеры могли вспомнить больше, но многие из них родились в Доме и не говорили ни о чем, кроме игр в Пепельной. Одна-две девушки почти сумели вспомнить мать или отца, но те были лишь тенями родителей, шляпами или платьями, время от времени проплывавшими в воздухе в виде усов или бус. Эти родители состояли лишь из слабых запахов и едва различимого шепота.

В спальне были две старые Айрмонгерши, одетые в такие же белые ночные рубашки, что и все остальные. Их сморщенные и согбенные тела покрывали те же одеяния, что и тела молодых, полных жизни девушек. Однако они не принимали участия во всеобщем оживлении и не прислушивались к моей истории. Когда одна девушка подошла к их кроватям, чтобы шепотом им что-то пересказать, старухи повернулись к ней спиной и накрыли свои большие уши высохшими руками, чтобы не слышать ее. Одна все время требовала от нас говорить потише и даже грозилась позвать миссис Пиггот.

Кроме старух, в комнате была еще и одна девушка, которая не стала ко мне подходить. Она была маленькой, но обладала таким огромным носом, словно он принадлежал кому-то еще.

– А это кто? – спросила я.

– Не волнуйся из-за нее. Тебе не нужно из-за нее огорчаться.

Они сказали мне, что до моего появления именно она была последней из прибывших сюда и они ходили к ее кровати каждую ночь, чтобы послушать ее истории. Но теперь она осталась в одиночестве, поскольку уже не была новенькой.

– Иди сюда, – позвала я девушку. – Я бы хотела послушать твою историю.