Он открыл рот, готовый завопить, когда услышал:

— Внучок! Малыш!

К нему потянулись руки. Мальчик был слишком слаб, чтобы сопротивляться. Несколько секунд он лежал, словно вмерз в землю, а потом сильные руки подняли его.

— Внучок, ты меня слышишь?

Слова раздавались откуда-то издалека. Единственное, что звучало отчетливо, — стук сердца в груди того, кто его поднял. Когда он не ответил, сердце застучало быстрее.

— Я не приехал за тобой вчера, но сейчас я здесь… Пожалуйста, малыш… пожалуйста…

Голос задребезжал, осыпаясь. Слова теряли смысл.

— Не надо меня ненавидеть… Я старый трус, я это понимаю…

Они двигались. Деревья проплывали по сторонам. Человек большими шагами шел вперед, а после и вовсе перешел на бег. Теперь деревья замелькали быстрее. Вскоре человек замедлил шаг, и мальчик услышал глухой свист в его груди. Сердце билось еще быстрее, но мальчик уловил в этом стуке едва заметный диссонанс. Потом человек снова перешел на бег.

Так, то замедляя, то убыстряя шаг, он вынес мальчика из-под лесного полога. Заснеженная поляна купалась в серебристом свете, из-за туч выглядывала зимняя луна, над вершинами деревьев свистел ветер.

Мальчик приоткрыл рот. Губы оказались на удивление сухими. Что-то тут не так. Он не может испытывать жажду в мире, где столько льда и снега.

— Деда…

Руки человека крепче прижали его к груди. Сердце в ответ застучало чуть сильнее.

— Мы уже почти пришли. Я растопил печь…

Под защитой стены холодный ветер перестал донимать мальчика. Дед пинком открыл входную дверь, и запах горящего дерева ударил в нос. В печи стоял котелок, из которого пахло чем-то очень вкусным. Очнувшись от полудремы, мальчик попытался выпрямиться, но руки деда ему не позволили.

Старик опустился на колени перед печью и положил внука на пол. Сполохи горящего пламени осветили его лицо.

— Внучок, ты меня видишь? Ты понимаешь, где находишься?

Леденящий кровь холод стремительно отступал перед исходящим от печи теплом. Мальчик почувствовал, что весь горит, словно деревяшка, брошенная в огонь. Пламя жгло его кожу, вгрызаясь в плоть.

— Да, деда. Мы дома.

Теперь он смог разглядеть лицо старика. Оно уже успело зарасти седой щетиной, его избороздили морщины, напоминавшие рельеф на карте. Можно было представить себе глубокие ущелья и неприступные скалы. Глаза, небольшие кратеры на этой карте, блестели от слез. Старик вздрогнул, и слезы покатились по щекам. Собравшись на кончиках усов, слезинки сверкнули в свете горящих в печи дров.

— Внучок, я хотел приехать… я очень хотел приехать…

Мальчик, собрав все силы, приподнялся и сел, хотя слабость готова была наброситься и скрутить его. Дед зачерпнул щербатой кружкой из глиняного горшка какой-то жидкости и поднес ее мальчику.

— Только не все сразу, малыш. Пей маленькими глотками…

— Деда! — запротестовал мальчик. — Горячо…

Старик отдернул руку с кружкой от губ внука.

— Твои губы… они…

Мальчик прикоснулся к губам кончиком пальца. Они оказались припухшими, твердыми и шероховатыми в одних местах и неестественно мягкими — в других.

— Деда, я обещал ждать… Я ждал…

— Знаю, внучок.

— Я поехал в квартиру, но там тебя не было. После я вернулся в школу…

Старик откинулся назад, подтянул к груди согнутые в коленях ноги и обхватил их руками, как обычно делают провинившиеся дети. Его подбородок едва касался острых коленей.

— Что случилось, деда?

— Ты весь горишь…

Как такое возможно? Еще минуту назад его трясло от холода. А теперь мальчик почувствовал, что на самом деле горит. Лицо его блестело от пота. Кожу жгло. Тело бил озноб. Его стошнило хвойным чаем, который он успел выпить.

— Деда, я не чувствую…

Вскочив, старик подхватил обмякшее тело. Мальчик почувствовал, что снова плывет по воздуху. Дед пронес его по комнате, мимо ветхой лестницы, ведущей наверх, и вышел через заднюю дверь наружу. Застыв на пороге, старик держал внука на вытянутых руках, словно предлагая его ночи.

— Деда, я заболел?

— Ты поправишься.

— Я не против поболеть, но у меня есть еще дело…

— Ты обязательно выздоровеешь.

— Я простудился, деда?

Голос едва знакомый, чужой, тихий…

— Да.

— Меня поймал… мороз…

Голос стал вообще чужим.

— Да.

— Что случилось, деда?

Руки старика крепко сжимали внука. Когда он заговорил, слова, вибрируя, переливались из одного тела в другое.

— Я хотел за тобой заехать, как всегда. Я пошел к машине…

— Мотор не завелся?

— Завелся… Я развернул ее и поехал к городу, но, когда я добрался до опушки леса… я…

Слова куда-то ускользали. Мальчик ощущал, как смолкает стук его сердца.

— Я остановился…

— Ты остановился, деда?

На этот раз старик лишь беззвучно шевельнул губами.

— Это из-за мамы?

— Не знаю.

— Ты не мог ее оставить?

— Не знаю.

— Ты подумал, что она без тебя не обойдется, деда? Я ей тоже очень нужен…

— Не в том дело, малыш.

Старик повернул мальчика так, чтобы внук видел его изборожденное морщинами лицо.

— Я не смог уехать далеко от деревьев, — тихо произнес он. — Они меня просто не отпустили.

Мальчик не понял. Ему вдруг показалось, что старик шепчет себе под нос какие-то мрачные заклинания.

— Я долго-долго сидел… Не думай, что я повернул обратно. Я ждал, пока совсем не стемнело. Уже ударил сильный мороз. Все затянуло льдом. Я сидел в машине до самого снегопада. Я продолжал сидеть, пока машину совсем не замело. А потом я вышел из машины на снег, и… он меня остановил. Я даже не смог выйти на дорогу. — Старик погладил внука по голове. — Жар уже проходит.

Мальчик кивнул.

— Я хотел за тобой приехать, — дрожащим голосом сказал дед. — Ты мне веришь, малыш?

— Верю, деда.

— Лес меня просто не пускал.

— Я никогда больше тебя не брошу, обещаю. Я боялся за тебя, деда. Я подумал…

Старик, тяжело ступая, подошел к креслу и оглянулся на внука. В его глазах плясали язычки пламени.

— Знаю, — сказал он и опустился в кресло.

Мальчик привык говорить маме, что он ее любит. Это было так же естественно, как просыпаться утром или ходить в туалет. Но говорить о своей любви деду было совсем не то, что маме. Дед — старый человек. Он может его не понять.

Мальчик чувствовал тепло, разливающееся по телу. Рюкзак лежал рядом на печи. Мальчик дотянулся до него. Банка говяжьей тушенки «Смоленская» замерзла как ледышка. Дедушка сварит из нее суп. Он слез с печи.

— Я вот принес, деда…

Похоже, старик не сразу услышал внука. Но потом протянул руку, и старческие пальцы вцепились в потертый рюкзак.

— Где ты его нашел?

— В твоей квартире.

Старик с нежностью провел ладонью по коже, ощупывая каждую трещинку и складочку.

— Я не видел его…

Фразу он так и не закончил.

— Тебе нехорошо, деда?

Крепко держа в руке рюкзак, старик сказал:

— Все будет хорошо. Я тебе обещаю…

Мальчик обнял дедушку и уткнулся лицом ему в плечо. Оба расплакались, и капли их слез, падая, смешивались.

— Я тоже тебе обещаю… Мы не уедем из леса, деда. Если деревья не хотят тебя отпускать, я никуда отсюда не уеду. Я останусь здесь, с тобой. Я о тебе позабочусь.

— Это я должен о тебе заботиться, малыш.

— Мы будем заботиться друг о друге, деда. Я обещал маме.

Мальчик свернулся калачиком на руках деда, словно мамина шаль в кресле-качалке в квартире старика, слушая, как стучит его сердце, ощущая тяжесть дедушкиных рук, его обнимающих.

Когда веки уже начали слипаться, в голову мальчика пришла неожиданная мысль, и он высказал ее вслух, хотя язык с трудом ворочался между покрытыми ссадинами губами:

— Деда, как ты узнал, где меня искать?

— Все деревья, — ответил старик уже на грани сна и яви. — Они показали мне путь.