— Кате! — послышались возгласы. — Кате Фреймане!

«Интересно, где сейчас Лепис? — пронеслось в голове. — Когда же я его потерял?» — Люцифер чувствовал себя бодрее. Идти было много легче, чем стоять. Уже хорошо были видны мост и вокзал, где демонстрантам надлежало повернуть налево и по бульварам проследовать к центру. Мимо все чаще проносились верховые — драгуны и конная жандармерия. Возможно, головная колонна действительно прорвала заградительный кордон и теперь уже никто не помешает демонстрантам свернуть на вокзальную площадь. Но войска и полиция могли расступиться и намеренно, чтобы рассечь людской поток на несколько частей. Как бы там ни было, а изменить что-нибудь уже казалось немыслимым. Любой ценой и по возможности быстрее надо было пробиваться вперед.

Набережная была запружена, а со стороны рынка прибывали все новые и новые толпы. Разъединенные каменными островами гильдейских амбаров, они жадно, ликующе сливались теперь в единое целое, подпирая передние ряды. Люцифер успел подумать, что, если их сейчас остановят, они либо падут под ноги задних, либо грудью прошибут себе дорогу.

Первых выстрелов, пропоровших воздух, он не расслышал. Только когда над самым ухом взвизгнула пуля, он удивленно оглянулся: «Что это? Откуда?»

Неожиданно близко увидел стрелявших с колена солдат. Голубые дымки срывались с вороненых стволов коротких кавалерийских винтовок. В ушах словно что-то лопнуло; его захлестнули рев, крики, стрельба, рассыпавшаяся по набережной, как хлесткий прибывающий град. Толпа еще стремилась куда-то, но ее явственно размывало беспорядочное движение. Люди падали, отбегали в сторону, пытались пробиться назад, но их властно несло вперед.

Красный флаг колыхнулся в сторону, взметнулись темные пряди волос девушки в длинной юбке с оборками, и Люцифер оказался прижатым к парапету, за которым чуть дымилась непроницаемая вода. Лишь у самого берега узкой зубчатой каймой тянулась кромка смерзшегося снега. «Как удивительно близко и как далеко!» — подумал Люцифер. Он все еще плыл вместе с людским водоворотом к мосту, откуда сверкал желтый огонь и гулко раскатывалась почти упорядоченная прицельная пальба.

Сквозь узкие расходящиеся слои порохового дыма проглянули на миг ровные ряды сапог, долгополых шинелей и лица — удивительно розовые. От морозца? От водки? Может быть, от возбуждения? И вновь полыхнул желтый яростный свет. Одинок и беззащитен остался Люцифер перед черной, как лес, плюющей огнем цепью. Мостовая перед ним была заполнена уже не людьми — телами, которые корчились и расползались по розовеющей наледи. Кто-то пытался подняться, кто-то, стоя на коленях и рукою зажав живот, жадно хватал пустыми легкими воздух. Что делалось сзади, Люцифер не понимал, но его по-прежнему неудержимо влекло к мосту. Он споткнулся, накренился набок и, перевалившись через парапет, полетел вниз на острую белую кромку, в суровую жуткую воду, над которой курился лютый парок. Хлестнули по глазам жгучие шарики брызг, и зеленоватая пена вскипела навстречу. Он не чувствовал, как ударился грудью о неподатливо-плотную воду, как она все же раздалась и тягуче-медленно сомкнулась над ним.

Кто-то в последнее мгновение успел подхватить выпущенное знаменосцем древко, но демонстрацию уже расстреливали с трех сторон: от железнодорожного моста — в упор, сзади — со стороны почты и сбоку, где на Миллионной улице расположилась рота Изборского полка.

Пути для отступления не было. Только бескрайняя Даугава лежала открытым простором. В небе Задвинья полыхала закатная топка. И белый припай, и полоска воды на том берегу тоже окрасились кровью. Сумрачной и густой.

Сторожев без стука влетел в губернаторский кабинет и, тяжело дыша, подступил к Пашкову.

— Вы знаете, что творится в городе, Михаил Алексеевич? — тихо, с придыханием спросил он.

Пашков медленно отвел взгляд от бледного, заострившегося лица Сергея Макаровича и тяжело поднялся из-за стола.

— В чем дело, Серж? — внешне спокойно спросил он, упираясь крепко сжатыми кулаками в зеленое сукно. — Приведите себя в порядок. — Звякнув хрустальной пробкой о графин, налил стакан воды: — Выпейте.

— Вы ничего не знаете? — недоверчиво прищурился Сторожев и провел рукой по щеке, которая подергивалась нервным тиком. — Слышите? — махнул в сторону занавешенных окон и напряженно прислушался.

В Замке стояла настороженная тишина.

— В чем дело? — переспросил губернатор, наполняя свой стакан. Но здесь руки выдали его. Расплескав воду, он долго пил, и зубы дробно постукивали о тонкое стекло.

— Не может быть, чтобы вы ничего не знали. — Сторожев отер холодный пот со лба. — Я пытался телефонировать, но ваш аппарат не отвечает.

— В самом деле? — вяло удивился Пашков.

— Идет страшная кровавая бойня, Михаил Алексеевич. — Сергей Макарович упал на стул и, запрокинув голову, прикрыл глаза. — Зачем вы это позволили? — Сторожев следил за тем, как губернатор ломает пальцы, и напряженно прислушивался к сухому хрусту суставов. — Оставьте руки в покое, Михаил Алексеевич. — Он раскрыл глаза и наклонился к Пашкову: — Это раздражает.

— Что-с? — взвизгнул вдруг Пашков. — Что вы сказали? — И закричал, брызгая слюной: — Мальчишка! Щенок! Да как вы смеете?

— Простите, ваше превосходительство, — устало поморщился Сторожев. — Неужто вам и вправду не известно про кошмарную гекатомбу?

— Па-апрашу без вопросов! — взвизгнул опять губернатор и ударил кулаком по столу. — Да-акладывайте по па-арядку!

— Войска и полиция расстреливают мирную демонстрацию. — Сторожев зло ухмыльнулся: — По-питерски. Со столичным размахом.

— Где?

— Думаю, по всему городу.

— Меня не интересует, что вы думаете!

— Но, ваше превосходительство…

— Не рассуждать! Вы изволили сказать — расстреливают, вот я и спрашиваю — где? Где?

— У железнодорожного моста через Двину пьяная унтер-офицерская команда открыла огонь с пятидесяти шагов! — Алебастровые виски Сторожева налились кровью. Он вскочил и остановился перед Пашковым лицом к лицу. — С пятидесяти шагов!

— Откуда ваши сведения? — Губернатор говорил, не разжимая зубов.

— Я сам видел.

— Каким ветром вас туда занесло? — цедил слова Пашков.

— Неважно… Не имеет значения. Я был на почтамте и все видел своими глазами. Все, все. — Сжав кулаки, Сторожев ударил себя по глазам. — Красный снег… Малиновые пузыри в черной воде… Видел. — И бессильно упал на стул.

— Прекратить истерику!

— Но это не все! — Сторожев, казалось, не слушал его. — Я был еще и на Миллионной, где Юний Сергеевич Волков собственноручно командовал расправой. Там я видел, как добивали из револьвера раненых, которым недоставало сил уползти… Это было ужасно. — Он сорвал с шеи «оскаруайльдовский» воротничок с загнутыми концами и отшвырнул в угол. — Я кинулся было к полковнику, но меня не пропустили, а какой-то солдафон даже огрел по спине прикладом.

— Жертв много? — деловито осведомился Пашков.

— Сотни! Сотни кровавых тел.

— Успокойтесь, — губернатор вновь налил Сторожеву воды. — У страха глаза велики.

— Ах, дело не в этом, — обреченно махнул рукой Сергей Макарович. — Умоляю вас, ваше превосходительство, следует немедленно вмешаться и прекратить это беспощадное избиение. Убитых уже не воскресить, но можно спасти раненых, предотвратить, наконец, новые убийства.

Губернатор пожал плечами. Говорить с Сергеем Макаровичем было бесполезно. Он не слушал его.

Пугающе-отчетливо прозвенела телефонная трель.

Сторожев вздрогнул и поднял голову. Но губернатор не шевельнулся. С плотно сжатыми зубами, неподвижный, как изваяние, он простоял все то время, что звонил телефон. Сигнал оборвался на самой высокой ноте и угас. Но отзвук его еще долго плавал под многометровыми сводами ливонского замка.

— Ступайте, Сергей Макарович, — нарушил наконец тишину Пашков. — Вам необходимо успокоиться и прийти в себя. Ступайте с богом, голубчик.

— Вот как? — Сторожев поднял голову на стоящего все еще за столом губернатора и зажмурил левый глаз. Щека продолжала подергиваться. — Значит, все идет как следует, ваше превосходительство, как тому и быть надлежит? По плану?