— Оставь ты его, — вступился пожилой рабочий. — Мы все уже тут прочли. Выступим в срок, будь уверен… Ты чего такой злой?
— Будешь злым, — процедил, остывая, Лепис и сунул руку в карман, где лежал револьвер. — Оружие есть?
— Откуда? — развел руками пожилой. — Кой-кто кинжалов понаделал, а чтоб чего посерьезней, так нет.
— Плохо живете, — поежился продрогший на сыром ветру Люцифер.
— Думаете, стрелять начнут? — робко спросил парень в картузе, украдкой швырнув злополучную самокрутку в огонь.
— Очень даже возможно, — холодно покосился на него Лепис. — С двумя револьверами нам не отбиться… — И, помолчав, тихо, но твердо добавил: — А идти все равно надо. Вся Рига завтра выйдет на улицу.
— Верно, — кивнул пожилой рабочий. — После Питера отсиживаться по домам никакой возможности нет. Пусть они таких нас боятся, безоружных. — Он протянул руки к костру. На просвет они показались густо-вишневыми, как накаленное железо.
— Пойдем в комитет, — нетерпеливо переступая, бросил Люцифер. Ему было знобко, и начинала кружиться голова.
— Я проведу, товарищи! — с готовностью вызвался парень.
Ночь с двенадцатого на тринадцатое прошла удивительно тихо. К утру потеплело, и пошел неправдоподобно лохматый, как на театральной сцене, снег. Над Даугавой, почти свободной ото льда, клубился сырой, непроницаемый туман. Туманны были и судьбы затаившегося древнего города.
— Нынешний день станет для нас роковым, ваше превосходительство, — в утро тринадцатого января сказал губернатору полковник Волков. — Располагаю сведениями, что намечаются крупные демонстрации в центре города. Один только бог знает, в какие беспорядки они могут вылиться.
— Полагаете, что стекутся особо значительные толпы? — Пашков погасил свечи на столе. Жидким подсиненным крахмалом мутнел за двойными рамами поздний рассвет.
— Не удивлюсь, если соберется до двадцати тысяч. Подобная демонстрация угрожает совершенно потрясти всякие основы правопорядка. Если мы дадим ей осуществиться, то город не скоро оправится от шокового состояния.
— А вы не преувеличиваете, Юний Сергеевич?
— Не имею подобной наклонности, — сухо ответил Волков. — Да вы и сами все видите, ваше превосходительство, — почти умоляюще добавил он. — Я уж умалчиваю о том, что Петербург не простит нам постыдной слабости. Это полбеды, как-нибудь перетерпим либо в отставку уйдем. Не о себе, да и не о вас, простите за откровенность, пекусь, Михаил Алексеевич. Подорванными окажутся позиции самой власти монаршей — вот что нельзя пережить. Немецкое дворянство сейчас же качнется в сторону Пруссии. Где же еще ему защиты искать? Даже подумать страшно, как поведет себя в подобных условиях коренное население. Республиканские замашки!
— Это невозможно! — поспешил пресечь губернатор неприятное течение беседы. — У вас больное воображение, Юний Сергеевич!
— Простите старого солдата за откровенность, ваше превосходительство. — Волков истово перекрестился. — Я не переоцениваю опасности положения. Война ведь идет, и какая война! Соседние державы, как волки, уже принюхиваются к запашку крови. Слабость нашу учуяли. Спасибо Стесселю, сдал Порт-Артур, сукин сын!
— Предатель, — сквозь зубы процедил Пашков. — Крепость могла бы еще долго сопротивляться. Такого позора Россия еще не знала.
— Совершенно согласен с вами, Михаил Алексеевич. — В голосе Волкова прозвучали мягкие, вкрадчивые нотки. — Только кое-кто иначе на ситуацию смотрит. Социал-демократы пытаются сыграть на нашей праведной боли, в свою пользу ее обернуть. Их агитаторы только и говорят что о Порт-Артуре! Не Россия, дескать, пришла к позорному поражению, а монархия, что народ только выиграл от военных неудач самодержавия. Представляете, с каким настроением сбежится к Замку чернь? — Бросив взгляд на Пашкова, полковник с наигранным равнодушием отвернулся: удар явно попал в цель.
— Если говорить откровенно, Юний Сергеевич, — губернатор, как загипнотизированный, уставился на поблескивающую шишечку пресс-папье, — то лично я никогда не разделял авантюризма, назовем вещи их именами, известных нам обоим господ, которые бездумно подогревали дальневосточные страсти.
— Нам надлежит сохранять единство и твердость.
— Такова логика политических парадоксов, Юний Сергеевич. Осуждая безответственность, мы, русские патриоты, не ловили рыбку в мутной воде. Вот почему я молю господа нашего Иисуса Христа о даровании победы Куропаткину и его славному воинству. Час назад получены шифрованные сведения с театра военных действий. Не угодно ли взглянуть на карту, полковник?
«Ах ты, старая лиса, — подосадовал Волков, — опять ушел от прямого ответа! Что ты будешь с ним делать?»
— Я охотно подзаймусь тактическими упражнениями, ваше превосходительство. — Волков непреднамеренно собезьянничал неуловимо-наглую интонацию Петра Николаевича Дурново. — Но в данный момент меня привлекает менее широкий оперативный простор — город.
— Городской план, Юний Сергеевич, — проницательно усмехнулся Пашков, — у нас, разумеется, наличествует. Только что с того? Я ведь уже просил вас однажды избавить меня от подробностей, в которых никак не могу считать себя компетентным.
— Простите, что докучаю вам, — Волков в тихой ярости закусил губу, — но генерал уведомил меня, что распорядился раздать войскам боевые патроны. — Он затаил дыхание.
Пашков с равнодушной приветливостью ждал продолжения.
— Но полиция все еще неукоснительно следует вашим инструкциям, Михаил Алексеевич, — полковник ожесточенно разминал пальцы, — современным условиям, простите, не отвечающим.
— Разве я давал какие-то особые инструкции? Не припомню.
— Еще раз извините, ваше превосходительство, — бледный от гнева Волков вцепился в подлокотники, — но в тот день, когда случайным выстрелом был убит рабочий Тупен, вы достаточно определенно выразили свое неудовольствие, что было расценено как…
— Я не библейский пророк, — губернатор возвысился над столом, — и мои слова не нуждаются в талмудических комментариях. Что же касается инструкций полиции, то повторяю, Юний Сергеевич, что не давал их ни в какой форме. Да-с! Повторяю и вновь готов повторить, что не одобряю безответственной стрельбы, после которой следуют антиправительственные манифестации с красными флагами. Надо, господин полковник, накипь снимать своевременно, тогда и кипяток не побежит через край. Найдите закоперщиков, упрячьте за решетку главных смутьянов, и тогда не токмо войск, но и полиции не понадобится. Стадо без вожаков разбредется. Но ведь так не делается! Напротив, какой-нибудь трусливый недоумок палит в толпу! Я устал повторять одно и то же…
— На сей раз мы своевременно предупреждены о готовящейся демонстрации, превосходящей, возможно, по своим масштабам и организации памятные беспорядки в столице. — Волков дал губернатору время осмыслить неприкрытую угрозу. — Надобно достойно ответить, — тихо и со значением досказал он.
— Срочно свяжитесь с Петербургом, Юний Сергеевич.
— Уже сделано. Рекомендовано подавить всеми возможными средствами.
— Каких же особых инструкций ожидают тогда от меня?
— Главное — не допустить чернь к центру.
— Маршрут известен?
— Не в подробностях. — Ощущая собственное бессилие и мучась сознанием, что Пашков в который раз обвел его вокруг пальца, Юний Сергеевич тоже неторопливо поднялся и подошел к губернатору вплотную. — У нас не Санкт-Петербург, ваше превосходительство, — произнес он скорее просительным, нежели угрожающим тоном. — Войск недостаточно, и они не слишком надежны. Полиция тоже не ощущает должной уверенности. Если вы самолично не призовете дать смутьянам достойный урок, я не поручусь за исход нынешнего дня. Прошу вас, Михаил Алексеевич, умоляю!
— Незачем просить меня, дражайший Юний Сергеевич, незачем. Двух мнений быть не может. Я не то что соглашаюсь на решительные действия, но даже прямо требую их от вас, от армии и полиции. Это наш долг! Пусть войска покидают казармы и занимают позиции, а полиция перекрывает ключевые улицы! Что за вопрос?
