Мы с Таней прилетели на Арбат чуть запоздав — троллейбусов было меньше обычного: сказали, что на линии где-то авария. Ребята во главе с Женей уже собрались дружной компанией, и кое-кто из них уже работал. Женя при виде нас скомандовал:

— А ну быстро к нам!

— Чего это ты развоевался? — возмутилась Таня. — Почему это к вам? Может, мы сами по себе хотим быть!

Он снисходительно улыбнулся ей, из-за чего она заворчала было…

— Алёна, новая стратегия!

Сначала я решила, что он про выставку. Ан нет. Оказалось — о другом.

— Так, девчонки, — деловито сказал Женя. — Если у Алёны снова пойдёт автописьмо, я перехватываю её модель, а Алёна в это время смывается — или по обстоятельствам. Как вам такая идея?

— Мне нравится, — решительно сказала я.

— Как ни странно — мне тоже, — заявила Таня. — Ты, Жень, иногда просто поражаешь своей взрослостью и рассудительностью.

— Это что было? — усмехаясь, спросил Женя. — Это меня похвалили или опустили?

— Это был искренний комплимент, — сказала Таня и, дождавшись его новой усмешки, добавила: — Твоей такой редкой взрослости.

— Я из тебя сейчас овцу нарисую! — спокойно предупредил Женя. И зеленоватые глаза блеснули очень нехорошо.

— А я что? — пожала плечами Таня. — Я ничего…

Пока они ссорились, начал подходить народ, и я, взяв подругу за руку, дёрнула её.

— Таня, прекрати. Не вредничай. Садись и позируй мне.

— А чего он!..

— Кто мне сказал, что всего час на всё про всё? — напомнила я.

Таня закрыла рот и спокойно уселась на камень.

Убежала она через минут двадцать, прижимая к себе очередной портрет, — и счастливая! А мы с Женей переглянулись и засмеялись, после чего продолжили работу. Желающих позировать было много. Солнечный день постепенно разгорался, и рука двигалась легко. Обстановка вокруг была деловито творческой. Сегодня, сидя в кругу художников, а не на отлёте, как привычно было ранее, я чувствовала огромный подъём и не могла понять, почему так происходит. То ли оттого, что купаюсь в энергетике настоящих художников, сегодня работающих вблизи меня, то ли оттого, что знаю, что скоро, совсем через небольшое время, я увижу Костю, который обещал терпеливо ждать меня!.. Глянув в очередной раз на мобильный, я вспомнила, что обещала ему быть к двенадцати. Ещё чуть-чуть…

— … У этого дорого, — услышала я тихий девичий голос. — А вон у той можно. Мне нравится, как она рисует.

— Да ладно, — сказал другой голос — тоже девушки. — У меня денег хватит на нас обеих. Давай, выбирай — к кому?

— К ней, — решительно, хоть и снова тихо сказал первый голос, и передо мной на опустевший камень села хрупкая девушка, с коротко стриженными волосами, с очаровательными огромными глазами. Я аж дыхание затаила — красивая какая!

Покосился Женька — слышал разговор про него и про меня. Снова усмехнулся, посмотрел на мою модель — и исподтишка показал мне большой палец: «Красотка!»

Вторая девушка, крепенькая и какая-то кругловатая, села как раз к нему — кажется, подружка моей «натурщицы». Мы углубились в работу…

… Когда мои пальцы внезапно соскользнули с папки, лежащей на коленях, нащупывая раскрытую сумку, а потом полезли в неё, на автомате доставая пачку цветных карандашей, я как-то сразу не среагировала. Но когда на рисунке с простым карандашом я вдруг начала буквально чертить красным карандашом, первым это заметил именно Женя.

— Алёна…

Я слышала имя со стороны, как во сне, но ответить не могла — рука двигалась словно сама по себе, и на этот раз я даже не почувствовала приближения автописьма.

— Алёна! Остановись!

Лист с рисунком Женя жёстко выдрал у меня из-под руки.

— Девушка, — жёстко обратился он к моей модели, на которую я смотрела в настоящей прострации, но всё же видела, как та удивлена. — Рисовать вас буду я. У нашей однокурсницы плохо с пальцами — перерисовала. Если хотите, будет рисовать вас и кто-то другой, кроме меня, — только скажите кто.

Я утихомирила заполошное дыхание.

— А почему у неё плохо с пальцами? — беспомощно спросила большеглазая девушка, испуганно поглядывая на меня.

— Судороги. Перерисовала на сегодня, — объяснил Женя, не обращая на меня внимания, но жёстко всматриваясь в неё. — Если не хотите ждать, пока я дорисую вашу подругу, вас будет рисовать… Кого выбираете? — Пока девушка встала и пошла по художникам, которые отдыхали без моделей, пошла — разглядывая их рисунки, Женя бросил быстрый взгляд на её портрет и спросил: — Сама будешь? Ты как? Пришла в себя?

— Пришла, — сказала я и облизала пересохшие губы. — Сама.

Он протянул было мне свёрнутый в трубочку лист. Но его рука замерла на полпути к моей. Он сам открыл мою папку и сунул уже развёрнутый лист в неё. Потом положил мне на плечо руку и тихонько потряс меня.

— Алёна… Ты точно в порядке?

Меня трясло и без его руки: перед глазами стоял портрет — лицо девушки в кровавых подтёках. Но я собралась и, сглотнув подступающую тошноту, сказала:

— Со мной всё… в порядке. Я сейчас пройдусь и…

— Может, подождёшь немного — и я повезу всех и тебя? — предложил уже обеспокоенный Женя. — Довезу до дома, а там…

— Жень, меня на площади ждёт Костя. Он и довезёт.

— Это точно?

— Точно. Мы договорились встретиться в двенадцать.

— Тогда иди. Но смотри — осторожней. Может, тебе сопровождающего дать — до площади? До Кости твоего?

— Жень, ты меня уж совсем больной считаешь, что ли? — уже почти рассердилась я.

— Вот теперь — нет, — ухмыльнулся он и кивнул: пока, мол.

Поначалу я еле передвигала какие-то растолстевшие — по ощущениям, ноги. Или раздутые — до боли. Потом — разошлась, зашагала легче. Но будто половины ощущений не чувствовала. Будто отупела на всё вокруг, медлительней начала воспринимать. Да и пространство вокруг было нерешительным каким-то: не то покачивалось, не то нервно вздрагивало — а вместе с ним вздрагивала и я…

Переулок выходит на площадь перед драматическим театром. Здесь обычно всегда очень много машин. На что я надеялась в поисках машины Кости, так только на то, что у неё довольно необычный цвет… С трудом спустившись по ступеням театра, которые то и дело воровато уходили из-под ног, я остановилась у начала переулка и медленно оглядела стоящие тут и там машины. И тут же забыла, что именно ищу. Перед глазами снова плеснуло лицом с портрета, а потом вздрогнули руки — и папка, которую я судорожно сжимала, забыв, что её можно положить её в сумку, чуть не полетела на землю.

Зачем я здесь?

Пришла зачем-то — и не помню.

Впервые автописьмо заявило о себе так сильно. Оно всегда приходило с простым карандашом. Может, поэтому на серовато-чёрном рисунке чуть не процарапывающие линии красным карандашом испугали меня? Очень уж они выглядели… смачно.

Зачем я здесь?

Вспомнила — договорились встретиться с Костей.

А время? Вынула мобильный — взглянула. Первый час. Он где-то здесь, ждёт. Специально не звонит: а вдруг ещё работаю? Позвонить самой? Чтобы не ждал, а сразу подъехал сюда?… Вдохнув воздуха, прохладного, но словно пропитанного солнечными тёплыми волнами, я почувствовала, что этот вдох прочистил мне голову. И неуверенно пошла искать машину Кости.

На середине дороги, справа от площади, я замедлила шаги, пропуская набирающую скорость машину. Почему-то подумалось, что Косте может не понравиться это: ведь я потребую, чтобы он сразу отвёз меня домой. А он наверняка думал о том, чтобы где-нибудь погулять… Придётся разочаровать. И сердце сжалось. Он сегодня вечером уезжает и даже часа со мной не сможет побыть. И всё из-за меня же. Из-за моего дурацкого… нет страшного автописьма. Снова плеснуло тёмно-красным… На этот раз этот всплеск напомнил что-то из вчерашнего. Так напомнил настойчиво, что я встала на месте, пытаясь вспомнить, что же вчера я красного видела… Тот кленовый лист. Неужели мне надо и в самом деле следить за мелочами в моей жизни, потому что они подсказывают? Вот и вчера… Столько радости, пока я была рядом с Костей! Но в эту радость вмешалось нечто… И что это за нечто? Лист, который порхнул ко мне с порывом ветра. Лист, разрисованный багровой окаёмкой…