Всю дорогу до моего дома молчали. Не знаю, почему — Костя, может, следил за довольно активной в обед дорогой, но я была так встревожена навалившимися проблемами, что даже язык ощущала тяжёлым и неповоротливым.

У моего подъезда, едва он подал мне руку выйти из машины, он сразу спросил:

— Алёна, я не совсем понимаю твоего настроения. Но ты разрешишь мне хоть иногда звонить тебе?

Отвернувшись, чтобы он не увидел, как внезапно наполнились слезами мои глаза — поразив меня саму, я буркнула:

— Конечно. Звони, если захочешь.

Не оглядываясь, я подбежала к домофону и быстро подставила ключ. Не оборачиваясь, хотя слышала, что он ещё не уезжает, влетела в подъезд.

Дома быстро сбросила обувь, проскочила мимо мамы на балкон и успела-таки помахать рукой на сигнал промчавшейся по дороге тёмно-красной машины. Потом поплелась в свою комнату. Пора работать.

Работать не дали.

Вошла мама, снова села на кровать и велела:

— Говори. Что случилось? Тебя обидели?

— Я не знаю! Мама, я говорю честно — не знаю! Я ничего не понимаю и понимать уже не хочется! Он обращается со мной так, как будто он уже со мной обо всём поговорил — и я всё, что нужно мне знать, знаю. А у меня все мысли набекрень. — Я свалилась на стул у стола и беспомощно пожала плечами. — Я дура. Признаю. Но так хочется понять!

— Ты ела? — деловито спросила мама.

— Ела, — уже угрюмо сказала я.

— Прекрасно. Начинай с самого начала. Когда проговариваешь события, иной раз можно уловить рациональное в любом странном событии. Итак?

Всё, что прятала до сих пор, маме я рассказала. Всё, что недоговаривала в разговорах с Костей, — тоже. Все сомнения. Все наблюдения и выводы.

— Хорошо, — вздохнула мама. — Начнём, если уж доверилась.

Я даже хмыкнула: ничего себе — доверилась, когда она сама мне велела…

Додумала — и стало стыдно. Сваливать с больной головы на здоровую?

— Мама, как ты думаешь, он влюблён в меня?

— Алёна, на этот вопрос отвечать побоюсь, — покачала она головой. — Слишком личный. По всем статьям, как говорится, он влюблён. Но что ты чувствуешь? Что говорит твоё сердце?

— Сначала я думала, что влюблён, а потом…

— А из-за чего сомневаться-то начала?

— Я при нём как довесок к работе.

— Вот оно что… — Мама задумалась, а потом сказала: — Своего опыта у меня маловато. Знаю лишь то, что было на практике моей личной, да то, что говорила твоя бабушка. Бабуля твоя была из психологов — доморощенных, но в жизни соображала здорово. Когда я с Александром, папой твоим, познакомилась, я всё понять не могла, почему он со мной на свидания почти не ходил. Дело зимой было. Встретимся на пару минут, а потом он — бежать. Отговаривался всё — на работу, а я понять не могла: какая работа? Уже вечер? Или только-только к обеду… Что за работа такая… А он всё разрывался между мной и работой, но молчал до последнего. Я бабуле твоей всё жаловалась, что молчун такой, а он постоянно говорила — не спеши. Если он, несмотря на свою работу странную, тебя не хочет упускать из виду, терпеть надо. И главное — ту работу странную полюбить и принять. А уж потом он мне признался.

Мама замолчала, но я сразу представила. Зима. В городе всего несколько огромных снегоуборочных грейдеров, с которым справится не каждый водитель-тракторист. И среди этих немногих водителей — мой будущий папа. Город заваливает снегом почти каждый день — и снегоуборочных машин на улицах не хватает. Папе приходилось сутками выкапывать город из-под сугробов. Поэтому и были свидания краткосрочными. Папа боялся признаваться, что работает на такой машине. Ведь зимой он дома почти не бывал. Зато летом был с небольшими деньгами — в его умении грейдериста не нуждались, и он отбывал рабочее время в ремонтных мастерских.

— Мам, это другое, — разочарованно сказала я. — С Костей всё иначе.

— Почему? — возразила мама. — Он работает — и очень усиленно над очень выгодным проектом, но при том не хочет, чтобы ты забывала о нём: звонит, старается хоть минутку, но быть с тобой. Чего тебе ещё не хватает?

И я наконец решилась:

— Тебе не кажется, что я не подхожу тому миру, в котором он живёт? Ну давай, хотя бы гипотетически, посмотрим, что будет, если я приму, как говорит бабуля, положение, что надо полюбить его работу. А я? Что я буду делать при нём? Опять довеском?

— Ты его не любишь, — вдруг сказала мама.

Честно говоря, я немного обалдела.

— С чего ты взяла… — начала я. И заткнулась. Подумала. — Хочешь сказать, что нужно жертвовать увлечениями и личной работой ради его работы?

— Хочу сказать, что ты не видишь ничего дальше собственного носа, — сказала мама. — То, что ты называешь зависимостью, в семье это нормально. Поэтому семья и называется семьёй, что в ней все друг от друга зависят. А ты… Раз и навсегда ты решила, что будешь чем-то жертвовать. А есть чем? У тебя работа такая, что ты можешь, если что, выполнять её аж из самой Канады. Увлечения? Рисовать тебе Костя вряд ли запретит. Тем более как сама уже сейчас видишь — большую часть времени он будет на работе, а тебе, кажется, именно это и нужно?… Поэтому, дочь, подумай лучше о том, какой ты видишь жизнь рядом с ним, чем сразу искать аргументы против него. Если, конечно, ты вообще думаешь о том, чтобы остаться рядом с ним.

— Но, мам… — Я даже усмехнулась: как она здорово разбивает все мои доводы. — Ты забываешь, что Константин — из другого круга. Чтобы в этом кругу быть своей…

— Начиталась всяких книжек, — с досадой сказала мама. — Ты сама только что сказала, что Аркадий, который, по словам Константина, из старинной родовитой семьи, относится к тебе доброжелательно и легко общается с тобой. Почему — как сама думаешь?

— Ну, у него галерея, — неуверенно сказала я. — А я художник-примитивист. У нас есть точки соприкосновения.

— Дочь, неужели мне надо доказывать, что в светском обществе интересных и талантливых людей всегда будут принимать хорошо? Хотя бы потому, что твои картины необычны. Примитивист… — И она снова вздохнула. — А в общем и целом, Алёна, всё в твоих руках. И в твоём понимании. Я увидела рассказанное тобой со стороны. Возможно, ты чем-то не поделилась со мной, чтобы я уж смогла тебя в чём-то убедить. Здесь в любом случае только ты решаешь. У меня почему-то возникло впечатление, что ты изо всех сил сопротивляешься собственному желанию быть рядом с Костей.

— Я?! Это он! — поразилась я.

Мама встала с кровати и пошла к двери, где и остановилась в задумчивости.

— Не обижайся, дочь. Понимаю, что наш разговор ничего особенного не выявил для тебя. Только показал тебе другую сторону твоей истории, которой ты не замечала. Не торопись только с решениями. Хорошо? Всё же мне кажется, что Костя — хороший человек, пусть и скрытный немного. Но ведь его скрытность тоже можно понять. А если он боится, что ты только из-за его богатства будешь с ним? Есть ведь и такие…

Мама ушла, оставив меня совершенно озадаченной. И что теперь мне-то делать?

Я пересела в кресло, скрестив ноги, и заставила себя думать.

Костя. Я хочу быть с ним, но мне не нравится, что он скрытный. Как-то… не доверительно это. И страшно — рядом с ним. Всё тот же высший свет, к которому он относится. Ну, пусть не высший. Но у богатеев своё круг общения… И Вера, наверное, всё-таки больше ему подходит.

Мурзила прыгнул на подоконник и поскрёб лапой раму. Хочет созерцать наш двор или что-то увидел? Пришлось встать и подойти. А потом и открыть створку окна, чтобы взять с карниза маленький кленовый листок — в середине тёмно-багряный, по краям — зелёный. Кот понюхал листок и уставился на улицу. А я поднесла листочек к носу — холодный и гладкий… Я тоже Косте подхожу. С кем он ещё будет валяться на листьях и смотреть на вечернее небо?

Но я ему сказала, что уезжаю.

Строптиво вздёрнув нос, я окончательно решила: да, я «уезжаю». Меня не будет в городе две недели — и только тогда я смогу определиться, что мне надо и что я хочу. Спрячусь дома. Заранее обзвоню Михаила и Женю, предупрежу, что уехала. После этого ни один не заглянет к нам — меня-то нет. Что им здесь, в квартире, без меня делать?