Лев ступал рядом с львицей, которая шла, крадучись, чуть не ползком. Сидней зарядил ружье и щелкнул затвором. В магазине было шесть зарядов.

Новый рев прорезал пространство, и лев-великан, в свою очередь, вынырнул в тени скал.

– Черт возьми! – выругался Гютри… – Мы играем со смертью.

Первый лев бросился и в шесть прыжков был уже на полпути от янки, второй оставался неподвижным, во власти звериных грез, не стряхнув еще с себя пещерных теней.

Теперь о бегстве нечего было и думать. Сидней повернулся к зверю и выстрелил одновременно с Курамом и его товарищем. Пуля слоновьего ружья задела череп льва и взорвалась в двухстах шагах; пули негров не причинили зверю никакого вреда.

Три громадных прыжка – и рыжее тело льва, как скала, грохнулось на то самое место, где стоял человек, но тот отскочил в сторону, и когти и зубы льва ударились об острое лезвие охотничьего ножа. Слоновье ружье грохнуло вторично – и невпопад, так как прыжки зверя и человека не давали возможности прицелиться… Одного из них ждал вечный мрак.

Негры взяли опять на прицел, но Гютри был перед самым зверем, и они боялись выстрелить, не доверяя своей ловкости.

Чтоб напугать льва, Гютри испустил дикий крик; лев ответил ревом. Две силы столкнулись. Лев стал на задние лапы, выпустив когти, раскрыв пасть, откуда торчали гранитные клыки… Но у человека было оружие: он нагнулся и до рукоятки воткнул длинный охотничий нож в грудь зверя.

Но тот не упал. Он взмахнул лапой и всадил когти в бок янки, стараясь ухватить громадной пастью его голову… Сидней понял, что охотничий нож не задел сердца льва и кулаком левой руки ударил его по ноздрям, заставив льва поднять морду.

Тогда человек, вытащив оружие, вторично нанес удар, не имея возможности прицелиться из ружья.

Задыхаясь и хрипя, два гиганта – человек и хищник – с остервенением набросились друг на друга. Поверженным оказался зверь…

В глазах у Гютри потемнело. В последнем напряжении он ударился головой о скалу и почти потерял сознание. А львица была от него в каких-нибудь трех прыжках, и за ней следовал черный лев. Сидней понял опасность положения и напрягся для смертельной борьбы, но прежде чем он овладел бы своими мышцами, звери растерзали бы его…

В этот критический момент появился сэр Джордж, в одно время с Филиппом, показавшимся на вершине холма…

Оба прицелились и одновременно выстрелили в львицу. Едва прозвучали выстрелы, животное завертелось и рухнуло с дважды пробитым черепом. Падая, львица ударилась о черного льва, который, остановившись, стал обнюхивать издыхающего зверя. Но прозвучали новые выстрелы, и черный лев, в свою очередь, распростился с лесом, степью и опьяняющими ночами.

Сбежались все. Негры выли от радости, Гютри высоко поднимал голову в сознании своей силы… Опасность миновала. Леввеликан исчез за скалами; какой-то бесформенный страх заставил прочих хищников отступить…

– Еще немного, и мне привелось бы узнать, что делается на том свете, – сказал Гютри, несколько бледный, с нескрываемой радостью пожимая руки сэра Джорджа и Филиппа. – Таких стрелков, как вы, немного найдется, хотя бы и в Капштадте.

– Ну, решительно не следует больше разбредаться поодиночке, – сказал Гертон, прибежавший вместе с Мюриэль.

– Господин правду говорит, – подтвердил Курам. – И не следует забывать о Коренастых… Курам заметил следы; Курам не удивится, если они расставят ловушку.

Жизнь умело заживляла раны гориллы, над которыми поработала смерть. В глубине помертвевших орбит, %од жесткими дугами бровей глаза вновь начинали всматриваться в мир. Горечь и недоверие упорно держались в душе животного. Он видел себя пленником каких-то подозрительных существ, чуть ли не себе подобных. По временам его лоб странно морщился: в голове мелькали образы забытых пейзажей, силуэты подруг… При приближении людей он ощетинивался, инстинктивно уклоняясь от смертельной опасности, которой можно ожидать от всякого существа.

Но присутствие одного он выносил с кротостью. При появлении Гертона лесной житель поднимал свою тяжелую голову, и в зрачках его вспыхивал огонек. Он миролюбиво смотрел на это бледное лицо, на светлые волосы, на эти руки, утишавшие его боль и кормившие его. Несмотря на постоянные вспышки страха и недоверия, жесты Айронкестля от повторения становились привычными, и эта спасительная привычка внушала в его присутствии чувство безопасности. Горилла верила ему, и каждый жест этого человека действовал успокаивающим образом. Животное знало, что на свете жил кто-то, от кого оно ежедневно получало пищу, источник жизни. Постоянно возобновляясь, эти впечатления становились глубже, сознательнее. Между несходными духовными мирами происходило смутное взаимодействие.

Вскоре приход Айронкестля стал встречаться с радостью. В его присутствии животное, чувствуя себя в безопасности, подпускало к себе и других. Но как только он удалялся, оно начинало дико ворчать…

Коренастых приручить оказалось невозможно. Необузданная вражда светилась в глубине их зрачков. Их непроницаемые лица или оставались странно неподвижными, или в них, как молния, сверкало убийственное отвращение. Они принимали уход и пищу без тени благодарности. Их недоверие сказывалось в бесконечных обнюхиваниях и ощупываниях, которым они подвергали всякую приносимую им пищу. Одна только Мюриэль, казалось, не возбуждала их ненависти. Они смотрели на нее неотрывно, и по временам какое-то загадочное выражение пробегало по их отвисшим губам.

Чувствовалось, что они постоянно настороже. Глаза их /впитывали в себя все образы, слух улавливал малейшее колебание.

После приключения со львами их бдительность еще более «усилилась. Однажды утром Курам сказал:

– Их племя очень близко. Оно с ними говорит.

– Разве ты слышал голоса? – спросил Айронкестль.

– Нет, господин, не голоса, а знаки – на траве, на земле, на листьях и на воде…

– Откуда ты знаешь?

– Знаю, господин, потому что трава срезана с промежутками или же сплелась; потому что на земле проведены борозды, потому что листья подняты или сорваны так, как не делают животные, а на воде плавают перевитые ветки. Я все вижу, господин!

– А ты не знаешь, что это значит?

– Нет, господин! Я не знаю их знаков, но они думают только о том, как бы сделать нам зло. И те, кого мы взяли, становятся опасными для нас. Нужно их убить или пытать.

– Зачем их пытать?

– Чтобы они раскрыли свои тайны. Айронкестль и его товарищи слушали с изумлением. – Но что они могут сделать?

– Они могут помочь расставить для нас ловушки.

– Нужно только лучше следить за ними и связать их.

– Не знаю, господин. Даже связанные, они сумеют помочь своим.

– А если их пытать, они заговорят?

– Может быть, и заговорят… Один из них не так мужествен, как другие. Почему не попробовать? – простодушно спросил Курам. – А потом убить.

Белые не ответили, сознавая всю разность миросозерцании.

– Следует прислушиваться к мнению Курама, – задумчиво вымолвил Айронкестль, когда их проводник замолчал и удалился. – Это очень смышленый в своем роде человек.

– Несомненно! – процедил Гютри. – Но что же нам делать? Его совет, в сущности, единственный разумный. Нужно бы их попытать, а затем убить.

– Вы не сделаете этого, Гютри! – с ужасом воскликнула Мюриэль.

– Нет, я этого не сделаю, но это следовало бы сделать, хотя бы только ради вас, Мюриэль. Это дьявольские гады, готовые на всякое злодеяние, преступный сброд, и вы можете быть уверены, что они-то не замедлили бы изжарить и скушать нас.

– Напрасная трата слов. Убивать их мы не станем, пытать тоже, – вмешался Айронкестль. – Кроме того, они и не смогли бы нам ничего рассказать… Как бы мы их поняли?

– Курам, может быть, понимает.

– Нет, он может только угадывать. А этого недостаточно.

– Вы правы, – сказал Филипп. – Мы их не уничтожим. Но что же с ними делать? Оставлять их здесь опасно.