Они живут в оазисе. Обитают в мгновении, которое остановилось лишь потому, что они держатся за руки. Любовь свободна, как дух, и улетает из форточки общей палаты.

В апреле 1972 года повстречались на моем пути две колибри. Поднявшись из подземного бомбоубежища, я вдруг увидела их перед своим окном. Парочка сине-зеленых птичек переплетала на лету свои крылья в любовном танце, выписывала четкие и веселые арабески в золотистой пыли, поднимавшейся над разбомбленным кварталом столицы. По словам старожилов Ханоя, в город никогда не залетают колибри. И все же эта чудо-парочка была тут, их сбила с толку бомбардировка, обрушившаяся на всю окрестность: на леса, хижины. Чересчур малы и легки они были для бомб. Свет, порожденный светом. Кружась друг над другом, они поднимались все выше и выше над дымом, достигли голубизны и навсегда исчезли — торжествующая душа города, души убитых, разлученных любовников. Неразлучимых.

— Я не могу вынести мысли, что он умрет. Никогда не смогу, — глухим стоном вырывается у Иоланды.

Смерть молодого существа, его разрушение непереносимы. Непереносима разлука двух любящих, которые слились воедино — душой и телом. Но бывает, что не болезнь, а люди, волки среди людей, убивают, калечат, нарочно разъединяют тех, кто любит... Они отрубили обе руки у Виктора Хары, поэта, гитариста, певца. Они расстреливают соловьев. И не только в Чили... Но подобные рассуждения не утешат Иоланду, я их храню для себя. Позднее, когда Жана уже не станет, я, куда более старая, чем Иоланда, смогу, надеюсь, ее научить одной из моих игр.

Я тебя научу. Ты идешь по полю или по пляжу, ты одна между небом и землей, у кромки волн. Вообрази: человек, который идет вдалеке, так далеко, что черты его неразличимы, это он, спешащий к тебе... Всего лишь мечта, но сердце твое трепещет, ты готова бежать, хоть прошло уже десять, двадцать лет. Ты упадешь в его объятия, прижмешься к нему, как обессилевший, одинокий пловец, застигнутый приливом, приникает к прибрежной скале. Нагретой солнцем и теплой, словно человеческая кожа.

Когда тебе станет доступна эта игра, ты победишь одиночество и сумеешь сберечь частицу свечения любви. Ты не будешь стариться, как часы, остановившиеся в момент катастрофы. Мертвых не убивают. Разлука, время, неизбежная людская злоба — ничто уже не будет властно над тобою.

Не плачь.

Я рискую тебе предсказать: до тех пор, пока Жан существует, пока ты будешь встречать его взгляд, ощущать в своих руках это чудо — его теплые пальцы, ты все еще будешь надеяться; надежда неистребима, она сильнее разума, сильнее приговора врачей. А вдруг — чудо... Такова любовь.

Потом, однажды, ты поможешь ему уснуть.

Эта книга — самая незавершенная из всех, когда-либо написанных.

В конце этого, 1974, года я вернулась в те же больницы, в которых побывала в 1973 году. В промежутке жизнь швыряла меня, словно мяч пинг-понга, по обе стороны сетки: я была то стороной ухаживающей, то больной, за которой ухаживают. Я прошла два потока мира белых халатов. Спрашивала у главных врачей, у старших и младших сестер, санитаров:

— Изменилась ли у вас ситуация за год?

Все в один голос кричали:

— О да, конечно, она ухудшилась! Еще как!

Вот почему эта книга остается разверстой раной, которую не удосужились залатать хирурги. С продолжением вы встретитесь в рубрике происшествий в вашей обычной газете, в отчетах о профсоюзной борьбе, в открытых письмах того или иного профессора. И даже на улице.