Возвращаясь к воспоминаниям Мерзлякова, обратим внимание на то, что уже тогда обнаруживается привычка Кобы к ночным застольям и гулянкам, во время которых он не чурался никакой компании, особенно молодежной, а пил, плясал, пел и курил свою любимую трубку. В такие моменты Оська Корявый был не только по-грузински, но и по-русски простонародно «душевным» человеком. Когда он стал Хозяином, он просто перенес в Кремль привычки и атмосферу крохотной и убогой Курейки. В Кремле все окружавшие его первые лица были много моложе (кроме Калинина) и всегда приходили на «вечерку» без жен. Молотов не раз описывал, как Сталин за столом с удовольствием вспоминал обстоятельства жизни в сибирской ссылке и любил потчевать особо избранных гостей кунцевской дачи сырой строганиной из мороженой рыбы, привезенной прямо из Сибири, нельмой или, возможно, той самой «пеляткой». И его любовь к русской бане оттуда же, из Сибири. Согласно записи в медицинской карте, в 1915 году его поразил сильнейший приступ ревматоидного артрита, так что баня ему помогла. Из Сибири даже кинематографическая интонация его «авторитетного» для окружающих туземцев речения типа: «Румыния снова хорохорится». И рисковая смелость, которой он, без сомнения, обладал, – оттуда же. Тарасев рассказал, что однажды во время ледохода они вдвоем поехали на лодке ставить переметы. Поставив, решили отдохнуть. Когда проснулись, оказалось, что их со всех сторон окружила вода и до лодки, привязанной к дереву, надо добираться через широкую протоку. Сталин не стал паниковать, а, предварительно сняв переметы, дошел вместе с Тарасевым до лодки по горло в ледяной воде. Но безрассудно заходить далеко в тайгу он все же опасался.

В Сибири же он получил и самый главный, ключевой для формирования сталинской психологии народный «урок». В 1935 году накануне очередной и самой страшной волны репрессий Сталин вдруг резко меняет направленность официальной пропаганды. Отныне, заявляет он, «кадры решают все». Он вдруг ощутил «голод в области людей». В своей установочной речи на встрече с выпускниками военных академий 4 мая 1935 года Сталин неожиданно припомнил эпизод из своей сибирской жизни: «Я вспоминаю случай в Сибири, где я был одно время в ссылке. Дело было весной, во время половодья. Человек тридцать ушло на реку ловить лес, унесенный разбушевавшейся громадной рекой. К вечеру вернулись они в деревню, но без одного товарища. На вопрос о том, где же тридцатый, они равнодушно ответили, что тридцатый “остался там”. На мой вопрос: “Как же так, остался?” – они с тем же равнодушием ответили: “Чего ж там еще спрашивать, утонул, стало быть”. И тут же один из них стал торопиться куда-то, заявив, что “надо бы пойти кобылу напоить”. На мой упрек, что они скотину жалеют больше, чем людей, один из них ответил при общем одобрении остальных: “Что ж нам жалеть их, людей-то? Людей мы завсегда сделать можем. А вот кобылу… попробуй-ка сделать кобылу”. Вот вам штрих, – завершил рассказ Сталин, может быть малозначительный, но очень характерный» [405] .

Вольно или невольно Сталин в своей речи «передернул» смысл простонародного отношения к жизни и смерти, к ценности человека. Мужики смиренно, как к должному, отнеслись не к гибели товарища, а к той силе, которая погубила его, но если надо, то поможет родить новых людей. («На все воля Божья: Бог – дал, Бог – взял».) Сталин же сохранял в памяти этот эпизод, как доказательство простонародного пренебрежения человеческой жизнью, ее малой значимостью для коллектива, для народа в целом. Этот неправильно понятый сибирский «урок» Сталин распространил на всех подданных, для которых он сам выступал как вполне реальная неодолимая «высшая» сила. При этом он не только инициировал массовое уничтожение людей, но и как «Отец» пытался с помощью властных рычагов влиять на деторождение, запрещая аборты и ограничивая разводы. В 1936 году, когда вышел закон, началась нелепая кампания по прославлению его инициатора. Вот какие печатали «приветствия» в его адрес: «Преисполненные глубокой благодарностью за сталинскую заботу о семье, о детях, женщины-матери от всего сердца благодарят партию и советское правительство и лучшего друга советских женщин, отца счастливой детворы товарища Сталина» [406] .

Из своего детства я помню, как часто по ночам передавали по всесоюзному радио запись юморески А.П. Чехова «Лошадиная фамилия». Так вождь до конца жизни «рассказывал» подданным через эфир все тот же чеховский «анекдот».

В Красноярском архиве сохранились записи воспоминаний жителей села, с которыми Коба общался. И все очевидцы как-то по-особенному рассказывают о Перепрыгиных. По воспоминаниям И.М. Тарасева: «Общался И.В. Сталин больше всего с Перепрыгиными и Тарасевой Ольгой Ивановной, которая всегда стряпала ему хлеб, печенье. Муку И.В. Сталин покупал в лавке (магазине). Приносил И.В. Сталин стряпать к Тарасевой О.И. потому, что Перепрыгины – девочки были маленькие и стряпать не могли» [407] .

Другая жительница станка Елизавета Яковлевна Тарасева вспоминала: «Иосиф Виссарионович часто под угром (берегом. – Б.И.) сидел на камешке и глядел, как починяют сети. Было у меня две коровы, так Иосиф Виссарионович брал у меня молоко, сметану иногда брал, рыбу – «жить-то надо было». Сама я ходила к Перепрыгиным – сиротам, где жил Иосиф Виссарионович. Иногда показывала Лидии, как и что надо делать.

Часто звал меня И.В. к себе: “Бабка, иди к нам чай пить”. Ну, я и хожу, раз человек приглашает, так что же. Бывало, скажет Иосиф Виссарионович: “Лида, Лида, бабушку корми хорошо”. А я скажу, – “Ну что я, голодна, что ли”.

В обращении с людьми Иосиф Виссарионович был хорош, особенно хорошо относился к перепрыгинским ребятам – что напрасно зря сказать.

Был Иосиф Виссарионович веселым. Как только соберут вечерку, так и его приглашают… и везде он участвовал. Ходит, бывало, по берегу и поет: 

Уж я золото хороню, хороню.

Чисто серебро хорошо, хорошо.

И т. д.

А голос у него хороший.

Петра моего учил плясать. Снимет свои сапоги и скажет: “Ну-ка, Петя, попляши у меня”» [408] .

В этих рассказах Лидия Перепрыгина выглядит хлопотливой молодой хозяйкой в доме Кобы.

А вот ключевая зарисовка, противоречащая бодрому описанию Веры Швейцер: «Осип Виссарионович жил у сирот Перепрыгиных. Изба была маленькая, темная. Зимой окна забивали досками. Русская печь дымила. Холодно. Ребята часто прибегали ко мне греться. А Осип один ходит в дыму. Сидит в пальто и жмурится. Но всегда веселый» [409] . Так что его жилье напоминало больше нору. Удивительное дело, будущий великий индустриализатор, коллективизатор и генералиссимус, будучи взрослым мужиком, не был в состоянии хоть как-то наладить свой быт, привести в порядок и почистить свое многолетнее жилье. Постепенно он опускался. Его нищета (или неряшливость?) доходила до того, что он долгое время, может быть даже много лет, пользовался одним-единственным полотенцем. Но все же как истинный «учитель народов» он уже тогда «наставлял» местных остяков и тунгусов в элементарных правилах гигиены.

В том же архиве обнаружились и две записи с воспоминаниями главной героини этого сюжета – Лидии Платоновны Перепрыгиной (Давыдовой), относящиеся к 1950 и 1952 годам. В первой записи, сделанной, возможно, в связи с реорганизацией дома-музея Сталина в Курейке, Лидия Перепрыгина подробно описала родительский дом, пристройку, в которой жил Коба, и расположение мебели в них. Похоже, что по этому плану и была воссоздана обстановка в лачуге вождя. Делавшие запись работники Норильского комбината сочли нужным добавить: «Лидия Платоновна Перепрыгина-Давыдова – вдова, имеет 8 детей, самой младшей дочери 13 лет. С некоторой долей горечи рассказала, что до сих пор ей не выдают пособия за многодетность» [410] .