— Я тебя убью.

Джимми встал и попятился к стене, бормоча на ходу:

— Все будет хорошо, Эвери. Успокойся, парень.

Моррис указал Джимми револьвером на один из последних ящиков со словами:

— Вон тот, последний, твой. Ступай, заползай в него и веди себя тихо.

Моррис дрожал. Казалось, он прислушивается к какому-то голосу, который принадлежал неизвестно кому. Склонял голову набок, пожимал плечом, стараясь получше расслышать, понять, что ему говорили. И шептал про себя: «Я делаю, тетя, я все делаю как надо».

Повернув голову, Эвери заметил, что девочка с длинными волосами, ящик которой он успел открыть до того, как Моррис спустился вниз, вылезает из него. Эвери так хотелось просигналить ей: беги, пока Моррис занят Джимми, беги и приведи кого-нибудь на помощь. Но едва она попыталась встать, как тут же свалилась обратно — как подкошенная. .

Сколько же она пролежала в этом подвале? — думал Эвери.

Шум привлек внимание Морриса, и он бросился к девочке, размахивая у нее перед носом револьвером.

— Шлюха! — орал он. — Отправляйся на свое место!

Схватив ее за волосы, он швырнул ее обратно в ящик. Эвери слышал, как она ударилась головой о фанеру, застонав от боли. Но встать из ящика больше не пыталась.

— Сейчас все начнется, тетя, — сказал Моррис.

Эвери, перекатившись по полу чуть ближе к стене, следил за действиями Дуайта. Вот он достал из-под лестницы большую картонную коробку. Затем вытащил из нее кучу тряпья. Вот извлек старые носки, нижнее белье, разорванные в клочья простыни. Потом вернулся к ящику, в котором была девочка, и забросал ее тело тряпками.

Затем он достал жестянку с бензином.

— Нет. — Эвери удалось произнести вслух это слово, но сил у него было так мало, что звук скорее походил на слабое карканье.

Моррис налил в ящик бензина, и девочка закричала — это был тихий трепетный крик боли и ужаса. Эвери съежился.

Дуайт захлопнул ящик — крышка встала на место. А бензин уже наполнил подвал своими едкими, удушающими парами.

Превозмогая боль, Эвери пополз в направлении лестницы. Он должен выбраться отсюда. Теперь его гнал вперед слепой ужас, инстинкт выживания, он должен избежать гибели в огне, который, как он понял, скоро пожрет его.

— Куда, молодой человек?!

Эвери остановился, чувствуя леденящий холод, дурноту и головокружение одновременно.

Элис Мартин знала, что разумнее всего вызвать полицию. Но она побежала через дорогу, завернувшись в свой синий шерстяной шарф, укрывший ее до самого носа. Наверное, ее сын все же прав.

Но что за беда, если до того, как вызвать полицию, она проверит сама, что там творится, в доме этого Морриса. И что тут такого, если до звонка в полицию она убедится, что в доме кто-то есть?

Ведь полиция в это время года очень занята. Элис двинулась к дому Морриса, размышляя по дороге, что подумают соседи, если увидят, что она бродит в темноте и заглядывает в окна.

И вот она у окна гостиной. Лунный свет освещал комнату серебристо-серым сиянием. И в этом сиянии комната обнаружила почти полную пустоту: глубокое кресло и торшер — вот и вся мебель.

Но что это там, в углу, скрытое в тени кресла? Элис прижалась лицом к холодному стеклу, стараясь разглядеть получше.

Кажется, на полу кто-то лежал. Похоже, мужчина...

Элис с трудом сглотнула, перевела дыхание. Там действительно кто-то лежал. Но кто и почему?

Элис поднесла руку ко рту. Ей очень хотелось повернуть обратно и обратиться в бегство, подальше отсюда — под защиту своего дома, и как можно скорее. Ей хотелось запереть за собой дверь на замок, забраться в постель и закрыться с головой одеялом.

За всем этим могло крыться что-то ужасное. Элис, обогнув дом, увидела, что снизу, из узких окон подвального этажа, пробивается желтый свет.

Элис поспешила к подвальному окошку. Наклонясь, чтобы заглянуть в него, она подобрала полы пальто и подол платья.

Когда в ее глазах отпечаталась картина увиденного, а сознание восприняло это, из ее распухших суставов мгновенно улетучилась боль. Она просто перестала ее чувствовать.

Неужели такое может быть в действительности?..

Куда девался воздух? Он пытался вздохнуть, но воздух, казалось, в грудь не проходит.

Ричард Гребб перекатился на полу, приняв другое положение. Он поднял ослабевшие руки и дотронулся ими до шеи. Было очень больно, шея распухла так, что перекрыла трахею.

Что он слышал перед этим? Неужели выстрелы? Или это лишь эпизод сна, забытья, в которое он уплывал, то теряя сознание, то пробуждаясь?

Свет и тьма. Казалось, это единственное, что он вспоминает... Как долго он находится здесь? Он не мог этого сказать. Взгляд его блуждал по пыльному дощатому полу с белым плинтусом, по кучкам мусора, разбросанным вокруг.

Неужто Дуайт Моррис и впрямь пытался его задушить?

Ричарду хотелось стряхнуть с себя ощущение нереальности, накатившее на него. А еще больше ему хотелось избавиться от пульсирующей боли в горле, от спазма и удушья, от всего, что мешает дышать, впуская в легкие лишь тонкую струйку воздуха.

Где взять силы и энергию, чтобы подняться с пола и выяснить до конца, что происходит здесь, из-за чего началась стрельба, если ему она не почудилась.

Но пока крупицы его воли уходили на то, чтобы вдыхать и выдыхать воздух, глотая слюну, которая собиралась во рту, и противиться боли.

«Ты провалил к чертовой матери все это проклятое дело!» . На тете была клетчатая черно-зеленая фланелевая рубашка и мешковатые джинсы, закатанные так, что из-под них выглядывали белые спортивные носки.

Ее черты были искажены яростью. Он попятился.

«Мне следовало знать, что я не могу доверить тебе ничего серьезного».

Пот стекал по шее Дуайта, на спину со складками жира. А он все отступал, мотая головой.

— Что бы там ни было, я смогу это сделать. Если ты оставишь меня в покое.

Тетка насмешливо фыркнула: «Посмотрим. Поглядим».

Дуайт пятился все дальше и дальше, пока его пятки не коснулись первого ящика.

Он споткнулся и чуть не упал.

Почему она так язвительна? Ведь он собрал в ящиках всех этих тварей, и все было подготовлено к их транспортировке к конечному пункту назначения — с помощью очистительного огня.

Не обращая внимания на тетку, он поднял крышку ближайшего ящика. В руках у него оказался ворох тряпья и газет. Он швырнул их в ящик. На мгновение его глаза встретились с глазами его ангела — Крошки Ти.

Свет был настолько ярким, что глазам стало больно. Но Крошка Ти сделал усилие, чтобы приспособиться: сосредоточившись, он заставил свои зрачки сузиться, и адаптировался к слепящему желтому свету.

Он отчаянно пытался закричать, но из-под клейкой ленты, закрывавшей рот, раздавалось только «ммм» и «ва...ммм».

— Ради всего святого, что это? — спросил Дуайт. Он склонился к Крошке Ти и сорвал ленту с его губ.

От резкой боли мальчик глубоко втянул в себя воздух.

— Ты бы помолчал, — сказал Дуайт.

— Эй, мистер, — ухитрился улыбнуться тот, хотя ему казалось, что губы его вот-вот лопнут, растянутые в улыбке. — Вы не причините мне боли, ведь нет? — Он знал, что обладает чем-то, что находило отклик у этого типа, вызывало у него потребность любить его, ласкать и защищать.

Это ему вообще-то удавалось и с другими с тех пор, как он сбежал из дома.

Должно это подействовать и теперь.

Ведь есть же в этом типе что-то человеческое, он, кажется, готов был ему покровительствовать. Разве нет? И он отпустит Крошку Ти, если даже собирается причинить вред остальным.

Крошка Ти чувствовал, что должен выжить, должен как-то выбраться отсюда.

Но пока что он лежал связанный и смотрел снизу вверх — на человека, который мог его помиловать. Но Дуайт смотрел сквозь него, продолжая разбрасывать тряпье и обрывки газет по его распростертому телу. И улыбка Крошки Ти потускнела. Потом он почувствовал, что на него плеснули холодной жидкостью — бензин. Крошка Ти закрыл глаза, стараясь не вдыхать его пары и не думать о том, что надвигается.