Крыленко и Горбунов поставили себе нелёгкую задачу — совместными усилиями расшифровать до конца «загадку узла Гармо», дать советской науке точную карту памирского «белого пятна».

В 1929 и 1931 годах возглавляемые ими советские альпинистические экспедиции упорно работали над разрешением этой задачи. Крыленко проникал в неисследованную область с запада, со стороны Дарваза, преодолевая труднейшие глетчеры и перевалы хребта Петра I, расположенного к юго-западу от хребта Академии наук. Горбунов штурмовал белое пятно с востока.

После экспедиции 1931 года подступы к пику Гармо с запада и с востока были изучены. Белое пятно почти исчезло с карты Памира. Оставалось только сомкнуть карту, как смыкаются встречные штольни тоннеля, и загадка узла Гармо была бы разрешена.

Для этого летом 1932 года Крыленко должен был подойти с запада от Пашимгара по долине к леднику Гармо, к пику Гармо, подняться на его северное плечо и спуститься по нему к востоку, на ледник Бивачный.

Горбунов должен был в то же время штурмовать пик Гармо с востока и также сделать попытку подняться на его северное плечо. Таким образом карта района была бы сомкнута и загадка узла Гармо разгадана.

Крыленко и Бархаш, преодолев труднейшие ледяные стены, поднялись на безымённый пик у северного плеча пика Гармо.

Все было, как будто, ясно. Но высота северного плеча оказалась 5700 метров , в то время как Финстервальдер определил его 6700 метров.

Горбунов пo ледникам Федченко и Бивачному подошёл к Гармо с востока. Он пытался подняться на южное плечо вершины; его группа вынуждена была отступить. Когда же альпинисты исследовали в бинокль северное плечо пика Гармо, соединявшее его с соседним пиком Орджоникидзе, они увидели неприступную стену высотой около полутора километров, изрезанную светлыми прожилками снега. Это было совсем не похоже на то, что видел Крыленко с безымённого пика.

Вернувшись в Москву, Крыленко и Горбунов сопоставили результаты своих экспедиций. Выяснилось, что Финстервальдер ошибся: пик высотой в 6615 метров , расположенный к западу от перевала Кашал-Аяк и названный им пиком Дарваз, был на самом деле пиком Гармо, к которому Рикмерс, Беляев и Крыленко подходили с запада от Пашимгара по долине Гармо. Вершина в 7 495 метров , самая высокая в СССР, обнаруженная Финстервальдером при подъёме на пик Горбунова и принятая им за пик Гармо, оказалась до сих пор никому не — известной, вновь открытой вершиной, расположенной в 18 километрах к северу по воздушной линии от пика Гармо.

Новая вершина, самая высокая в СССР, получила имя вождя, была названа пиком Сталина. До этого времени высочайшей вершиной СССР считался пик Ленина в Заалайском хребте высотой в 7 127 метров.

Так в 1932 году была исправлена ошибка Финстервальдера и окончательно разгадана «загадка узла Гармо».

Все эти открытия ещё не нанесены на карту, которая лежит перед Шияновым и мною. Пик Сталина по-прежнему называется на ней пиком Гармо, а пик Гармо — Дарвазом.

Мы сворачиваем карту и снова смотрим в бинокль на пик Сталина. Ниже больших фирновых полей, ведущих к вершине, мы видим узкую вертикальную полосу: это — восточное ребро, по которому лежит путь к вершине. Шиянов утверждает, что на фирне, над ребром он видит какой-то предмет, похожий на палатку. Не успели ли наши товарищи уже установить лагерь над ребром? Нетерпение заставляет Шиянова потерять чувство реальности. На таком расстоянии палатка не была бы видна в самый сильный бинокль. То, что он видит, может быть большим снежным сбросом или фирновым выступом.

Мы возвращаемся назад к стоянке нашего каравана, разравниваем ногами камни на площадке и расстилаем рядом наши спальные мешки: Шиянов, Каплан и я. Мы ложимся и засыпаем под тихую беседу караванщиков.

На другое утро наш караван трогается дальше. Тропа идёт по правому краю Бивачного, по откосам окаймляющих его гор.

Мы идём весь день. Мы заболеваем «моренной» болезнью. Нас буквально тошнит от одного вида этого серого хаоса.

Наконец тропа спускается в ложбинку. Справа — высокий вал боковой морены, скрывающий от наших глаз ледник. Слева травянистый склон горы. Ложбинка расширяется, из-за поворота скалы перед нами раскрывается небольшое приветливое озеро и на берегу его — несколько палаток. Это наш второй лагерь, «подгорный», расположенный на высоте 3 900 метров.

Шиянов, ушедший вперёд, разговаривает с каким-то человеком в шекельтонах. Отогнутые голенища шекельтонов, рейтузы раструбами и фетровая шляпа придают этому человеку странное сходство с испанским грандом с картин Веласкеза.

— Иван Георгиевич Волков, — представляется он нам.

Волков прикомандирован к нашему отряду в качестве топографа для съёмки ледников Бивачного и Сталина.

Три красноармейца из Бордобы, работающие с Волковым, — Рынков со странной формы продолговатым черепом и убегающей назад линией лба, толстый, пламенно-рыжий, веснущатыи и бесконечно добродушный Белов и татарин Шибшов, большой, с огромными руками и ногами, комически-серьёзный, — поспешно натягивают штаны, чтобы предстать перед нами в приличном виде.

За ужином завязывается беседа. Иван Георгиевич предаётся воспоминаниям о Москве, мечтательно рассказывает о своей квартирке с окнами, выходящими в парк ЦДКА, о жене, о дочке. Этот домосед и семьянин выбит из колеи непривычной обстановкой экспедиции. И все же он работает, и работает хо — рошо; мы с интересом рассматриваем узор горизонталей на сделанной им карте ледника Бивачного. Его съёмка уже заполнила ряд мёртвых пространств, пропущенных в 1928 году Финстервальдером.

Шиянов устанавливает свой шустёр и незаметно в нём исчезает.

Он мне зачем-то нужен, и я не могу его найти. Я спрашиваю Каплана, не знает ли он, где Шиянов.

— Он, кажется, уже в своём штуцере, — острит Каплан.

Весь следующий день мы проводим в подгорном лагере: надо дать отдых лошадям. Три из них расковались и не могут идти дальше.

Волков с утра уходит на работу. Красноармейцы грузят на себя треногу, линейку, приборы, и вся группа скрывается за валом морены.

Мы остаёмся одни. Принимаем солнечные ванны на поросшем травой склоне горы, моемся в озере, разбираем вещи.

Лошади, наслаждаясь отдыхом, катаются по земле, поднимая облака пыли. Федька солидно стоит в стороне, пощипывает скудную траву и с пренебрежением поглядывает на своих расшалившихся собратьев.

Повар Усумбай печёт на кизяке лепёшки. Этот очень худой человек поразительно похож на оперного Мефистофеля. Но на его «дьявольском» лице играет добродушная улыбка.

Процедура изготовления лепёшек не очень аппетитна: Усумбай то месит тесто, то подкидывает кизяк под казан. Полуготовые лепёшки он ставит «доходить» прямо на навоз.

Все это однако не мешает нам уплетать горячие лепёшки за обе щеки.

На другое утро мы трогаемся в путь. Мы пересекаем поперёк ледник Бивачный и выходим к устью ледника Сталина.

Наконец-то кончается морена. Ледник Сталина вливается в ледник Бивачный грядой сераков. Эти острые белоснежные ледяные пирамиды напоминают ряды зубов в ощеренной пасти гигантской щуки. Между сераками — лабиринт глубоких трещин. Тропа идёт правым берегом ледника. Прямо против нас — розовая стена пика Реввоенсовета. Мы минуем её, проникаем все дальше в грозный мир горных великанов. Слева в ледник Сталина вливается ледник Ворошилова. Слияние двух ледников, двух круто ниспадающих гряд сераков — грандиозно.

Ледопады живут. Бурные ручьи пробивают себе путь между сераками, низвергаются водопадами. Глыбы льда и большие камни с грохотом летят вниз, к подножью ледопадов, к их краям.

Тропа зигзагами поднимается на осыпь по борту глетчера. Камни и галька ползут вниз под копытами лошадей. Измученные лошади берут подъем рывками: несколько быстрых, судорожных шагов и — остановка.

Одна лошадь срывается. Она скользит по осыпи, пытаясь удержаться. Она скользит все быстрее, перевёртывается на спину. Вьюки летят под гору, и за ними катится по склону лошадь.

Высота склона — около 100 метров. Лошадь тяжело шлёпается у подножья ледопада. Мы уверены, что она разбилась насмерть.