Гранитные "сфинксы"
Проехав на следующей день гранитное поле, в конце которого вдоль дороги торчали могильные памятники в виде столбов и плит с надписями, мы попали в Тухумскую котловину с озером Тухум-Нур в центре. У ее восточного борта стоит Бурэн-Сомон, откуда дорога поднимается на великолепное ровное плато. Здесь тоже вдоль дороги повсюду виднелись могильные плиты.
Перед выходом в долину Толы дорога проходит между двух горок, которые как бы образуют ворота; мы их так и назвали "воротами в долину Толы". Долина Толы имеет не менее 20 километров в поперечнике и сплошь заросла дэрисом. Несмотря на автомобильный накат, дорога между дэрисовыми кочками была очень ухабистой. Подъехав к реке, мы остановились. Это был последний ночлег перед Улан-Батором, до которого оставалось не более 125 километров. Ночью выпала сильная роса, и было очень холодно, несмотря на середину лета. Пришлось спальный мешок сверху прикрыть еще кошмой.
Итак, наступило 18 июля — десятый день нашего пути. Не доезжая до Улан-Батора, мы сделали короткий привал, чтобы выкупаться и помыть машины — хотелось вернуться чистыми в столицу. На противоположном берегу Толы росли тополевые рощи, наш берег был гористый. Место очень живописное. Тола, разбиваясь на несколько рукавов, приятно радовала глаз своей водной гладью, сверкавшей и переливающейся на солнце. В два часа дня мы были уже в Улан-Баторе, закончив, таким образом, маршрут общей протяженностью около 3000 километров.
Раскопки Могилы дракона
С 18 июля, в течение почти месяца, мы с Ефремовым, как он любил выражаться, "гноились" в Улан-Баторе, занимаясь отчетными делами — самой нудной частью экспедиционной деятельности. С нами же оставался Прозоровский, производивший съемку в Улан-Баторе, и Шкилев, занимавшийся хозяйственными вопросами. Все машины были в поле, кроме "Козла", и, разумеется, его водителя Александрова.
В двадцатых числах июля уехали в маршруты два небольших отряда: в Восточную Гоби — под руководством Эглона, и в Баин-Дзак — под руководством Новожилова. Ян Мартынович через неделю вернулся, привезя скелет какого-то неизвестного крокодилообразного пресмыкающегося, а 1 августа вся экспедиция, кроме нас пятерых, выбыла под начальством Эглона и Малеева в Южную Гоби — в Нэмэгэтинскую котловину, чтобы начать раскопки на Могиле дракона и на Цаган-Уле. По дороге, в Далан-Дзадагаде, к ним присоединился со своим отрядом Новожилов. Мы остались в Улан-Баторе одни. Жизнь текла скучно и однообразно, она была посвящена бесконечным бумагам и цифрам.
Наконец, 14 августа, под проливным дождем, мы отправились в Южную Гоби, откуда только что вернулись наши грузовики. Через три дня к вечеру мы прибыли на Могилу дракона. Оказывается, работы еще не начинали, а только перебрались сюда с Цаган-Улы, где производились раскопки. Теперь здесь сосредоточилось мощное "раскопочное ядро" в составе Эглона, Малеева, Лукьяновой и Преснякова, а также человек 12 рабочих. Новожилову было поручено детальное изучение (палеонтологическое и геологическое) Наран-Булака — местонахождения древних млекопитающих, открытого в прошлом году.
Ефремов и я готовились к маршруту в Ширэгин-Гашун — котловину за Нэмэгэтинским хребтом, где, по описаниям географа Б. М. Чудинова, должны были быть большие скопления костей. Кроме нас в состав отряда вошли: Прозоровский, рабочий Самсонов и шоферы Пронин и Александров, каждый со своей машиной. В ночь на 20 августа прошел сильнейший ливень с грозой, задержавший утром наш отъезд, пока немного не подсохло. У нас стало даже приметой, что, как только в маршруте принимает участие кинооператор, так будет дождь или по крайней мере пасмурная погода. Это приводило Прозоровского в страшное негодование, но факт оставался фактом — ему нужна была ясная солнечная погода, а получалось наоборот.
В середине дня наш отряд выступил в маршрут. Проехав несколько километров на восток, машины свернули к подножию гор, где смыкаются Алтан-Ула и Нэмэгэту. Здесь проходила лэгин-гольская тропа, которой мы пользовались еще в прошлом году в нашем западном маршруте. Спустя 30 километров машины вышли из ущелья в Занэмэгэтинскую котловину и, спустившись к ее центру, повернули направо. Перед нами расстилалось безграничное, гладкое, как полированный стол, поле — это была каменистая пустыня, заполненная блестящей черной галькой. Только кое-где торчали одинокие и довольно чахлые кусты саксаула. Никакой другой растительности не было. Редкая мелкая травка успела уже выгореть, и теперь пустыня предстала перед нами в самом неприглядном виде. Зато ехать было превосходно — как будто по искусно вымощенной мостовой. К концу дня мы подъехали к краю Ширэгин-Гашупской впадины, где и остановились на ночлег. С юга Ширэгин-Гашун был исследован в 1946 году, а нам надо было забраться во впадину с северо-запада.
С утра стоял туман и моросил дождь — и это в Ширэгин-Гашунской впадине, в которой вообще не каждый год, вероятно, бывает дождь; теперь же он шел в самое сухое здесь время года.
Нам нужно было найти останец Цундж, указанный в записках Чудинова и служивший единственным ориентиром в этой громадной и однообразной глинистой впадине, борта которой, сильно рассеченные оврагами и дающие прекрасные обнажения, образовывали несколько ярусов. Когда погода немного прояснилась, Ефремов увидел останец Цундж в бинокль — его верхнюю часть, торчавшую в виде небольшого столбика. Останец находился к северу от нашей ночевки, вероятно, километрах в 12–15. Однако прямо к нему проехать было нельзя, так как Ширэгин-Гашунская котловина была заполнена пухлыми глинами и машины не смогли бы пройти. Поэтому пришлось совершать дальний левосторонний объезд, пересекая бесконечные сухие русла, большие и малые. Вскоре опять пошел дождь, все небо заволокло серыми тучами, и ничего не стало видно. Мы остановились, потеряв ориентировку. Хотя компасы у нас были, но мы много раз меняли направление, и теперь невозможно было определить, где находится Нэмэгэту и где Цундж, а мнения участников сильно расходились.
Наконец, дождь прекратился, и наш небольшой отряд к вечеру добрался до места, где, по нашим расчетам, должен был находиться Цундж, но его здесь не было. Нам хорошо были видны другие обрывы Ширэгин-Гашуна и даже примерное место ночлега, но останец куда-то исчез. Мы спустились на "Козле" в котловину, где находился высокий останец-обрыв, с верхушки которого вся котловина была как на ладони, но Цунджа не было.
Всю ночь хлестал дождь, а под утро начался сильный ветер, грозивший вот-вот перевернуть койки вместе с их обладателями. Я спал под кошмой. Это было испытанное средство, спасавшее как от холода, так и от дождя. У Ефремова спальный мешок, не закрытый кошмой, надулся подобно аэростату. Иван Антонович, как бушмен под щитом, лежал, удерживая тяжестью своего тела спальный мешок — только вместо яростного льва был не менее яростный ветер. Однако самое скверное заключалось в том, что под мешком, на брезентовом полотне койки, собралась вода, которая медленно, но верно впитывалась как в мешок с нижней стороны, так и в лежавшую под ним одежду Ивана Антоновича. К сожалению, он учел это обстоятельство слишком поздно и вынужден был потом высушивать перед костром свою амуницию.
Мы решили возвращаться назад, полагая, что заехали слишком далеко. Однако не прошло и часа, как опять полил дождь в постепенно нарастающем темпе. Пришлось остановиться и, забившись в крытый кузов, достаточно хорошо защищавший от дождя, ждать небесной милости. К середине дня дождь прекратился, и погода стала быстро разведриваться. Через какой-нибудь час на ясном, безоблачном небе сияло солнце. Немного проехав, мы неожиданно заметили, что прямо перед нами, не более чем в двух километрах, появился мифический останец, неведомо откуда вынырнувший. Он был не выше 15 метров и по внешним своим очертаниям напоминал сфинкса, словно сторожившего вход в таинственную впадину Ширэгин-Гашун.
Место для лагеря было выбрано на самом нижнем уступе обрывов. Вечером мы спустились на "Козле" к центру котловины. По пухлым глинам не смог продвигаться даже "Козел", глубоко проваливавшийся. В центре котловины, на северо-западной окраине пухлых глин, находились песчаные бугры, поросшие саксаулом, которого вообще было много во впадине. Близ самого большого бугра оказался колодец, которым давно уже не пользовались. Вода была нехорошая, и нам пришлось довольствоваться привезенными запасами — 200-литровой бочкой. В обрывах виднелись короткие пещеры карстового происхождения[24]. Входить в них было опасно, так как стены были сложены рыхлыми породами — известковистыми песчаниками — ив любой момент могли обвалиться.
