Игорь Губерман
Иерусалимские дневники (сборник)
Герой:
Я бабник, пьяница, повеса,
я никаких святынь не чту,
мой автор вылепил балбеса,
чтоб утолить свою мечту.
А ты? Зачем и почему
ты здесь торчишь, судьбу ругая?
Ангел:
Меня назначили к нему,
меня тошнит от разъебая.
Герой:
А я живу не без приятства,
его лирический герой, —
всё время пьянки, много блядства,
и философствую порой.
Ангел:
А я к нему приставлен свыше,
чтоб дольше жил на свете он —
забавно Богу то, что пишет
болтливый этот мудозвон.
Герой:
Однако пишет он давно,
поэт известный, муз любимец…
Ангел:
Да не поэт он, а гавно,
мошенник, плут и проходимец!
В поэтах есть парфюм эпохи,
у них мечтания и звуки,
поэт рождает в людях вздохи,
а мой дурак – смешки и пуки.
Герой:
Однако жулику и жоху —
зачем Господь дал певчий дух?
Ангел:
Его клюёт всё время в жопу
на мыслях жаренный петух.
Его Сибирь не охладила,
опять бумагу стал марать
и снова принялся, мудила,
херню с помоек собирать.
Герой:
Оставим дурь его в покое,
один интимный есть момент…
Ангел:
Писать о женщинах такое
способен только импотент!
Герой:
На импотента баба злится,
и сразу видно – отчего…
Ангел:
Она всё терпит, ангелица,
она святая у него!
Герой:
Но, говорят, он весельчак,
его гостей от смеха пучит…
Ангел:
В уборной сядет на стульчак
и там чужие шутки учит.
А днём читает и лежит,
бранит евреев, если жарко…
Нет, он пока ещё мужик…
Герой:
Дай Бог, а то ведь бабу жалко.
Но так хулить его нельзя,
твои сужденья угловаты,
его ведь любят все друзья…
Ангел:
Да все они мудаковаты.
Герой:
А утром он задумчив, тих?
Ангел:
И вялый, будто инвалид.
Герой:
Наверно, пишет новый стих…
Ангел:
Или желудок барахлит.
Чужой придёт и не заметит
его присутствие в квартире:
он до обеда – в кабинете,
потом до ужина – в сортире.
А утром ест угрюмо кашку,
сопит, как десять хомяков…
Герой:
Постой, так ты про старикашку!
А молодой он был каков?
Ангел:
Да я с небес недавно спущенный,
и мне уже нехорошо,
а все коллеги предыдущие —
кто спился, кто с ума сошёл.
Недолго ангелы-хранители
могли прожить при этом падле,
теперь больниц небесных жители,
да только вылечатся вряд ли.
Герой:
Сейчас я выпить нам найду,
мне жребий твой прозрачно ясен,
ты, ангел мой, попал в беду,
старик ещё весьма опасен.
Ангел:
Да! То лежит, как пень-колода,
то захуячит, как трамвай,
а я мечусь, ища урода…
Герой:
Так пить не будешь?
Кто-то замечательно сказал однажды (кажется, Давид Самойлов), что писатель более всего похож на каракатицу: при каждом раздражении он выпускает из себя чернила. И ничего более точного я о нашем цехе не читал. А так как раздражений у меня хватало в этот год, не грех начать именно с них, поскольку я, как и в иное время, сочинял стихи попутно им, а не по дикому порыву вдохновения.
