Вдруг впереди, на дороге, раздался ужасный грохот. Буря ударила в провода трамвайной линии, и одна из опор упала. Если бы экипажи не остановились, удар пришелся бы прямо на них. Путешественники восприняли это, как чудесное спасение, и потоки любви и искренности, способные каждый час жизни сделать плодотворным, полились рекой. Они спустились на землю, они обнимали друг друга. Оказывается, прощать — не меньшее удовольствие, чем быть прощенным. И что может быть прекраснее добра и милосердия?!

Путешественники постарше пришли в себя быстрее, чем молодежь. Даже переживая пик эмоций, они понимали, что такое поведение не вполне достойно воспитанного человека. Мисс Лэвиш внимательно рассмотрела дорогу и пришла к выводу, что опора все равно не упала бы на них, даже если бы они продолжали движение. Мистер Игер произнес беглую молитву. Возницы же, невзирая на грязь и ухабы дороги, изливали свои души дриадам и местным святым. Люси изливала свою душу кузине.

— О милая Шарлотта, поцелуй меня! Еще раз! Только ты можешь меня понять. Ты предупреждала, чтобы я была осторожнее. И я… я думала, что у меня получается.

— Не плачь, дорогая. Всему свое время.

— Я была упрямая и глупая — гораздо хуже, чем ты думаешь. Один раз, возле реки… О, а гроза его не убьет? Не убьет?

Эта мысль пробудила в ней раскаяние. Дело обстояло таким образом, что буря сильнее всего свирепствовала именно над дорогой, по которой они ехали, но, поскольку Люси этого не знала, она думала, что опасности подвергаются не только они, но и вся округа.

— Надеюсь, нет, — успокаивала ее Шарлотта. — За него ведь можно и помолиться.

— Для него… я думаю, для него все это было слишком неожиданно, как тогда — для меня. Но в этот раз мне не в чем себя упрекнуть. Я хочу, чтобы ты мне верила. Я просто оказалась вся в фиалках. Нет, меня есть в чем упрекнуть. Немного. У меня были глупые мысли. Небо было таким золотым, а земля — голубой, и на мгновение мне показалось, что он — из той книжки.

— Из книжки?

— Ну да! Герои, боги — вся эта школьная чепуха для девочек.

— А потом?

— Но, Шарлотта, ты же знаешь, что было потом.

Мисс Бартлетт молчала. Действительно, больше тут ничего не узнаешь. Ценой определенных душевных усилий ей удалось эмоционально привязать кузину к себе. Весь остаток пути Люси глубоко вздыхала, и ничто не могло улучшить ее настроение.

— Как я хочу быть правдивой! — шептала она. — И как это трудно, быть абсолютно правдивой!

— Не терзай себя, дорогая. Подожди, когда успокоишься. Мы обсудим все сегодня перед сном в моей комнате.

В город они въехали, крепко держась за руки. Как же удивилась Люси, когда увидела, что остальные путешественники не переживают столь же сильных чувств, какие переживает она. Буря утихла, и мистер Эмерсон успокоился насчет своего сына. Мистер Биб вновь обрел способность шутить, а мистер Игер уже за что-то выговаривал мисс Лэвиш. И только Шарлотта оставалась прежней Шарлоттой, за внешним спокойствием скрывавшей так много любви и понимания.

Весь долгий вечер предвкушение исповеди держало Люси в счастливом напряжении. Она думала не столько о том, что произошло с ней, сколько о том, как она об этом будет рассказывать. Все ее чувства, все приступы отваги, все моменты безрассудной радости, все ее подспудные желания — все это будет раскрыто перед ликом кузины. И, безгранично доверяя друг другу, они вместе распутают все узлы и объяснят все необъяснимое.

— Наконец-то я пойму саму себя, — говорила себе Люси. — Меня больше не будут беспокоить вещи, явившиеся невесть откуда и означающие то, чему нет названия.

Мисс Элан попросила ее сыграть. Люси отказалась. Музыка стала казаться ей ребячеством. Она села поближе к кузине, которая с похвальным вниманием слушала рассказ о том, как кто-то потерял багаж. Когда история была закончена, мисс Бартлетт рассказала о том, как она сама когда-то потеряла багаж. Рассказ затягивался, и Люси начала нервничать. Напрасно она пыталась сократить или хотя бы подтолкнуть повествование. Было уже достаточно поздно, когда мисс Бартлетт наконец отыскала свой багаж и сказала своим обычным голосом, с тенью мягкого упрека:

— Ну что же, дорогая, я уже готова отправиться в объятия Морфея. Пойдем в мою комнату, и я хорошенько расчешу твои волосы.

С некой торжественностью Шарлотта закрыла изнутри свою дверь и поставила для Люси тростниковое кресло. Потом спросила:

— Ну, и что ты будешь делать?

Люси была не готова к такому вопросу. Ей и в голову не приходило, что от нее потребуются какие-то действия. Детальный рассказ о своих переживаниях — вот и все, на что она рассчитывала.

— Так что ты будешь делать? Это проблема, которую ты сама должна решить.

Дождь струился по черным окнам, и в большой комнате было сыро и промозгло. Единственная свеча горела, мерцая, на крышке комода рядом с принадлежащей Шарлотте шляпой, которая отбрасывала на запертую дверь чудовищно-фантастические тени. Внизу в темноте прогремел трамвай, и Люси вдруг почувствовала необъяснимую печаль, хотя глаза ее уже давно были сухими. Она подняла взгляд на потолок, где, как призраки былой радости, сплелись в узорах бесцветные грифоны и фаготы.

— Дождь идет уже четыре часа, — наконец сказала она.

Мисс Бартлетт пропустила ее слова мимо ушей.

— Как ты предполагаешь заставить его молчать? — спросила она.

— Кого? Возницу?

— Нет, моя милая. Мистера Джорджа Эмерсона.

Люси принялась расхаживать по комнате взад и вперед.

— Я не понимаю, — сказала она.

Она все прекрасно поняла, но ей вдруг расхотелось быть абсолютно правдивой.

— Что ты собираешься сделать, чтобы он молчал об этом, — настаивала Шарлотта.

— У меня такое чувство, что он не будет никому ничего рассказывать.

— Я тоже склонна относиться к нему доброжелательно, — проговорила мисс Бартлетт. — Но, к сожалению, я знаю эту породу людей. Они редко держат сведения о своих подвигах при себе.

— Подвигах? — воскликнула Люси, которую больно резанула форма множественного числа.

— Моя дорогая! А ты предполагаешь, что ты у него первая? Подойди ко мне и слушай. Я делаю эти выводы только на основе того, что он говорил. Ты помнишь тот день, когда за ланчем он уверял мисс Элан, что симпатия к одному человеку является более чем веской причиной для того, чтобы чувствовать симпатию и к другому?

— Помню, — ответила Люси, которой тогда этот разговор понравился.

— Пойми, я не ханжа, — сказала Шарлотта, — и нет никакой необходимости считать его порочным; но он, вне всякого сомнения, человек грубый и плохо воспитанный. Можешь списать это на его достойных жалости предков и его дурное образование, если хочешь. Но мы так и не продвинулись в нашем главном вопросе. Что ты предполагаешь сделать?

Неожиданно Люси пришла в голову идея — явись она ей пораньше, Люси смогла бы одержать победу.

— Я предполагаю поговорить с ним, — сказала она.

Возглас, который вырвался из груди мисс Бартлетт, был совершенно искренен.

— Видишь ли, Шарлотта, твоя доброта… я никогда ее не забуду. Но, как ты и сказала, это мое дело. Мое и его.

— И ты собираешься умолять, просить его хранить молчание?

— Конечно, нет! Разговор с ним не будет трудным. О чем бы ты у него ни спросила, он отвечает либо «да», либо «нет». И все. Раньше я его боялась. Теперь же — нисколько.

— Но мы боимся за тебя, — проговорила мисс Бартлетт. — Ты такая молодая и неопытная, ты всю жизнь провела в окружении таких хороших людей, что тебе и невдомек, какими могут быть мужчины. Они находят грубое удовольствие в том, чтобы оскорбить женщину, которую не может защитить ее пол. Вот сегодня, например: что бы произошло, если бы я не явилась вовремя?

— Я даже подумать об этом не могу, — печально сказала Люси.

Что-то в голосе девушки заставило мисс Бартлетт повторить вопрос, но с более энергичной интонацией:

— Что бы случилось, если бы я не явилась вовремя?

— Я даже не знаю, — ответила Люси.