Накануне вечером, глядя на багровый закат, Осип говорил прапорщику:

– Завтра ветерочка ждать надобно.

– Это хорошо, – обрадовался Щеголев. – Разведет волну – неприятелю стрелять плохо будет.

– Может, хорошо, а может, и плохо...

– Почему же плохо? – удивился прапорщик.

– Ветер может воду в бухту нагнать, тогда эти супостаты, – мотнул Осип головой в направлении неприятеля, – к нам ближе подойти смогут; опять же на Пересыпь десант много легче будет высадить.

Щеголев задумался.

Но ночь была такая тихая, что прапорщик стал сомневаться в предсказании Ахлупина о ветре. Вот уже стали бледнеть звезды, чуть-чуть посветлел восток.

На батарее все было готово к бою и все ждали боя.

Едва рассвело, как прискакал Яновский с адъютантами.

Солнце еще не всходило, зеркальная поверхность залива была видна очень хорошо. Над эскадрой союзников поднимались густые клубы дыма.

– Целый город стоит! – кивнул головой полковник. – Готовятся союзники... Следовало бы показать им кузькину мать, да жаль – нечем... Вот что, прапорщик, немедленно посылайте половину запаса пороху на Пятую батарею.

– А я как же? Чем же я отстреливаться буду?

– Опять вы за старое! Не придется вам отстреливаться – это же ясно. Не подойдут к вам корабли!

Прапорщик хотел сказать, что для пароходов много воды и не требуется, но сдержался.

Прощаясь, полковник еще раз напомнил про немедленную отсылку пороху.

– Приказываю сделать это сейчас же! – строго сказал он.

– Слушаюсь! – козырнул Щеголев.

Подошел Осип.

– А ветерок-то поднимается. Через часик-полтора так задует, что только держись. Вы только на сваи глядите, как вода их заливать начнет, – указал он на сваи, торчавшие из воды у края Потаповского мола.

Осип оказался прав: ветер, чуть заметный вначале, крепчал с каждой минутой; к восходу солнца вся поверхность бухты покрылась барашками.

Ветер срывал гребешки волн и нес их на мол, обдавая лицо водяной пылью. В половине седьмого прапорщик заметил, что сваи стали скрываться под водой. Неприятельские пароходы затянули своим дымом всю бухту; их выступление должно было начаться с минуты на минуту.

Щеголев приказал барабанщику ударить сбор. Когда солдаты построились, командир батареи влез на мерлон и обратился к ним с речью:

– Братцы! Настал великий для нас день. Всем вам уже известно, что неприятель ложно утверждает, будто мы стреляли по его шлюпке. Мы все были свидетелями того, что в момент стрельбы шлюпка находилась в полуверсте от парохода и в другом направлении. Неприятелю понадобилась эта ложь, чтобы ограбить нас... Вчера он потребовал выдачи ему всех кораблей, стоящих в гавани...

– Чего захотел! – не сдержался бомбардир Емельян Морозка.

– Командующий наш, генерал Сакен, на их письмо и отвечать не захотел, не стал говорить с разбойниками.

– Разбойники и есть, – загудели солдаты. – Правильно генерал поступил.

– А подумайте, братцы, почему он так ответил? Ведь у нас всего пятьдесят шесть пушек, a у неприятеля их почти две тысячи. На что же надеялся командующий? На нас, друзья мои, надеялся, на солдат русских! Знает генерал – выполнит солдат все, что ему прикажут. Грудью отразит неприятеля! И мы, братцы, костьми ляжем на своей батарее, а не отступим!.. То, что у врага много и кораблей и пушек, не поможет ему. Помните, я рассказывал вам о Суворове? «Воюют не числом, – говорил он, – уменьем!»

– Будем держаться до последнего! – уверяли солдаты. – Не отступим!

Ветер завывал все сильнее, и прапорщику приходилось кричать, чтобы его слышали.

Надрываясь, прапорщик кричал:

– Если меня убьют, командование переходит к Рыбакову, потом к Ахлупину, потом – к старшему пушки нумер первый и так до конца!.. А ежели увидите, что кто-нибудь собирается бежать, не пускайте его, будет вырываться – бейте чем попало, не жалея. Приказываю: увидите, что я бегу, – бейте и меня! Тогда я уже не командиром вашим буду, а подлым трусом и изменником!.. Пощады беглецам не давайте!

Внезапно вблизи раздался крик. От «Андии» бежал матрос и размахивал руками. Все догадались, что неприятель перешел в наступление.

Щеголев обернулся к морю и увидел, как из группы неприятельских судов медленно выдвигалось несколько пароходов. У него замерло сердце. Слабая надежда на то, что неприятель ограничится только угрозами, исчезла.

«А вдруг они сейчас повернут и начнут уходить?» – мелькнула мысль. Не отрываясь, командир батареи смотрел на вражеские пароходы, выстраивающиеся в линию.

Из-за сарая на взмыленном коне выскочил казак, подлетел к прапорщику и крикнул, едва сдерживая коня:

– Приказано передать – неприятель выступает!

Вздыбил коня, развернул его на месте, подлетел к «Андии», крикнул что-то, из-за ветра не слышно было, – ударил коня нагайкой и исчез.

Теперь уже все видели, что пароходы направляются в глубину бухты – к Одессе. Придерживая на голове фуражку, подбежал Рыбаков.

– Топим «Андию»!.. – И убежал.

...Пот застилал глаза, в горле стоял ком, мешая дышать. Стало нестерпимо жарко, появилось неодолимое желание сбросить мундир, подставить горячий лоб холодному ветру.

Девять пароходо-фрегатов, выпуская огромные клубы дыма, медленно двигались к городу.

– С нами бог! – крестились солдаты. – Ну и сила!.. Но не робей, ребята! Не сильна засада огородою, сильна засада воеводою!

От этих простых солдатских слов у прапорщика стало теплее на душе. Он почувствовал уверенность, что сумеет выполнить свой долг.

Появился Рыбаков.

– Потопла наша «Андия»...

Прапорщик взглянул туда, где стоял пароход, и у него защемило сердце. Из воды торчала только высокая труба, которую со всех сторон омывали волны. Сразу открылся вид на Практическую гавань, где стояло множество судов.

Грозные корабли неуклонно двигались к батарее. Солдаты напряженно следили за ними. Пылала калильная печь, яркими звездочками светились там ядра, дымились пальники в руках солдат...

Вражеские суда уже вошли в зону огня орудий батареи, но пушки молчали... Вот передний пароход вышел на траверс[9] батареи... Борт его внезапно вспыхнул пламенем залпа, заклубился густым дымом.

Перед батареей высоко взметнулись столбы воды от недолетевших бомб.

Пароход быстро развернулся и снова дал залп. На этот раз бомбы со свистом пролетели над батареей и упали в воду где-то позади. Ударило горячим воздухом. Прапорщик выглянул за мерлон.

– Батарея!.. – крикнул он. – Слушай мою команду! Первое...

Все застыли в напряженном ожидании. Андрей Шульга бросился к ближайшему солдату, вырвал у него пальник, сунул в затравку, и не успел Щеголев произнести команду, как пушка бухнула огнем, заклубилась дымом.

Но пароход уже вышел из прицела, и ядро шлепнулось в воду.

Все встрепенулись.

– Второе – пли! – закричал прапорщик. – Третье – пли!

Бах-бах! – ударили пушки.

Сладкой музыкой отдался в ушах Щеголева гром его орудий. Его!.. Сколько времени прапорщик ждал этого момента и вот дождался!

Грохнул залп с другого парохода, высоко взметнулась вода, с шумом плеснула на мол. Бомба ударилась об угол мола – высоко подскочила, перелетела батарею и исчезла в море. Прапорщик проворно соскочил с мерлона.

Первый пароход опять развернулся и дал еще один залп. Снова все бомбы упали в море.

Несмотря на сильный ветер, солдаты поснимали мундиры и в одних рубахах работали около пушек. Чувства страха как не бывало. Об опасности некогда было думать – цель так быстро появлялась перед амбразурами, что в пору было только поспевать стрелять.

Став на нижние ящики мерлона, Щеголев высматривал цель. Вот еще один пароход выходит на траверс батарей – готовится дать залп.

– Пли! – командует прапорщик. Воздухом бьет в уши. Видно, как яркокрасный шарик исчезает в борту парохода. Из пробоины вьется чуть заметная струйка дыма.