Стараясь не слушать всего, что звучало вокруг, он, кто знает почему, вспомнил вдруг то утро, когда у него на руках умер его второй сын Любивое. Совсем крошка. Да, да, вспомнил он, ему не было и пяти месяцев. «Где же мы тогда жили? На Врачаре или на Сеняке? А в нынешний дом мы вселились… цел он или разбомбили? На застекленной веранде Елица поливает цветы, а дочь Гордана и племянница Радмила хохочут в конюшне… Как они любили наших скаковых кобыл… вот я и сейчас вижу их так ясно, будто они рядом, только не могу вспомнить имен». В этой конюшне, на окраине Белграда, он держал и одного жеребца по кличке Журавль и часто приезжал верхом на нем в Дом гвардии… «В Дом моего нынешнего позора, ужаса, в Дом, где сейчас происходит суд, – подумал он. – Ах, если бы вернуться… по всему дому, во дворе утки, кролики, голуби. Бранко и Войя целыми днями… да, да, да, одну кобылу звали Лака, а другую Кока. Бранко так наслаждался верховой ездой, но однажды упал и поранился… из-за чего же он поранился, ведь ему пришлось в больнице накладывать швы… а-а, он послал Коку в галоп на булыжной мостовой. А моя Радмила? Никаких вестей о ней нет. Не погибла ли она в войну, что с ее мужем? Последний раз я их видел… а что, если она все же в зале? Если они ее заставили, и ее, и…» Он вздрогнул и машинально повернулся к народу. В тот же момент ему стала ясна бессмысленность такой попытки кого-то отыскать, и он снова опустил голову и принялся разглядывать фиолетовые пятна на своих руках.

– …Я, Сергей Борозенко, Герой Советского Союза и специальный корреспондент газеты «Правда», – сказал в микрофон журналист, окруженный толпой кино– и фоторепортеров, так что генералу, хотевшему увидеть его, это не удалось. – Обвиняемый Михайлович – это хитрый и подлый враг, сейчас, в зале суда, он пытается выиграть свой последний бой, но факты и документы недвусмысленно разоблачают его…

– Коллега, из какой вы редакции?

– Петр Никитин, корреспондент газеты «Известия», – раздалось по-русски, также как и в предыдущем случае, но генерал не прислушивался к словам переводчика, потому что он хорошо понимал по-русски. – Ясно, что Дража Михайлович болезненно властолюбивый человек. Он хотел стать балканским диктатором, повелителем народов…

– Джон Гиббсон, корреспондент лондонской «Дейли Уоркер». В ходе этого процесса рушатся многие легенды, связанные с именем Михайловича. Я хотел бы подчеркнуть справедливость судебного процесса, а также то, что власти сделали все возможное для того, чтобы обеспечить быстрое и точное информирование общественности…

– Я американский корреспондент, и я высоко ценю ярко выраженный дух сотрудничества властей с прессой. На меня произвели большое впечатление серьезность отношения к делу членов суда и внимательное отношение к обвиняемому. Спасибо вам.

– Как ваше имя?

– Уильям Кинг, корреспондент «Ассошиэйтед Пресс».

– Я буду краток. Поведение Михайловича напоминает мне то, как держались перед судом в Нюрнберге нацисты. Я, Кеннет Сайерс, представляю британскую «Нью Кроникл».

– Михайлович – это преступник. И мне не нравится поведение его защитников. Это все, что я хотел сказать.

– Представьтесь, пожалуйста.

– Чу Чинь-Янь, корреспондент китайского агентства печати.

– Прошу начать допрос свидетелей, – сказал судья Джорджевич. – Введите свидетеля Милицу Опачич.

– Дорогие радиослушатели, – говорил репортер белградского радио, – уже сегодня в Москве, Лондоне, Вашингтоне, Праге, Варшаве и Софии люди услышат и прочитают в газетах о Милице Опачич, матери народного героя Стевы Опачича из Голубича под Книном. Как раз в этот момент она входит в зал заседаний суда. На лице ее глубокие морщины, она вся дрожит от гнева. Сжимая в руках пеструю матерчатую сумку, она начинает давать свидетельские показания. Послушаем, что говорит эта мать.

– Товарищ судья, товарищ прокурор, я слушаю, что говорит здесь этот гад, и у меня кровь стучит в висках. Мне хочется вскочить и выдрать его поганую бороду. Однажды четники пришли в наше село, перебили всех, кого застали, пожгли дома, срубили все фруктовые деревья, а на стволе одного грецкого ореха вырезали слова: «За нашего Короля – пусть горит вся земля!», – она замахнулась кулаком в сторону обвиняемого. – Они зарезали моего брата, ему было шестьдесят два года, его жену разрубили на куски, а моей племяннице, студентке, отрубили ноги, а потом сожгли ее живьем, – она зарыдала и пошатнулась. К ней подбежала поддержать ее китайская корреспондентка, вокруг столпились фоторепортеры…

– Я из того же села, что и Милица, – начал свои показания Андрия Павчевич. – Его бородачи схватили меня и кололи ножами куда попало. Я чудом остался жив…

– Чья это фотография у вас в руках? – задал вопрос прокурор свидетелю Миодрагу Покимице.

– Это мой сын, Душан. Он был старшеклассником, когда началась война, и он ушел в партизаны. Когда он попал в руки четников, они сначала забивали гвозди ему в руки и ноги, а потом… потом перерезали ему горло! Его тело они бросили в реку, я его искал, искал… В реке я нашел много трупов товарищей моего Душана.

– Где вы были во время Первой мировой войны? – спросил прокурор.

– Воевал, где же еще. Я был награжден медалью имени Карагеоргия, но я выбросил ее после того, как четники убили моего Душана. Мне не нужна королевская медаль, если король считает четников своей армией.

– Введите свидетеля Шукало Сулю, – сказал судья.

Чернявый мужчина средних лет, с выдающимися скулами и большими усами, в гражданской одежде, без галстука, в рубашке, застегнутой на все пуговицы под самое горло, вошел в зал как бы с опаской, осторожно. Сообщая сведения о себе, он все время озирался по сторонам. От смущения и страха его освободил прокурор, напомнив ему о преступлениях людей Михайловича по отношению к мусульманам в Фоче.

– Они убивали нас ножами на мосту, по спискам, и сверху, уже мертвых, сбрасывали в Дрину.

– Что это были за списки? – спросил судья.

– Списки, которые составил Дража.

– Что там было сказано? Вы не можете вспомнить?

– Там было написано перебить всех людей мужского пола старше двух лет, а женского – старше двадцати. Всех подряд.

– Сколько людей было убито на том мосту?

Только у вас, в Фоче, они уничтожили около двух тысяч человек…

– Пригласите свидетеля Лайо Латифа, а вы, товарищ Шукало, можете остаться в зале, если хотите…

«Батька, там какая-то женщина, – ему показалось, что он явственно слышит голос майора Остойича. – Пришла из Фочи, у нее для тебя письмо от усташей».

«За что мне эти муки?! И мне, и всем нам на веки вечные, – запричитала перед ним женщина и опустила на землю большой сверток. – Вот он, мой Гаврила, солнышко мое, глазки мои ясные!» Она развернула холстину и принялась целовать обугленный труп новорожденного ребенка. «И месяца не прожил, маленький мой, счастье и несчастье мамино! На вертеле, как цыпленка… цыпленочек ты мой, щеночек, догорела твоя свечка! Послали твою маму бедную, от горя почерневшую, отдать тебя в руки Драже, чтобы он тебя оживил и воскресил!» – тут она потеряла сознание и упала. Многие из стоявших вокруг офицеров и солдат всхлипывали.

Капитан Бойович нагнулся и взял конверт, засунутый между ножками ребенка. Скрипя зубами, он открыл его и протянул командующему.

«Это ждет каждого серба из Фочи, если ты немедленно не снимешь осаду города. Это же ждет каждого серба в независимой Хорватии, если ты, Дража Михайлович, не прикажешь своим бандитам выйти из леса и сдать оружие!»

Даже сейчас, в зале суда, он с трудом сдержал подступившие слезы. Тогда он приказал своим войскам в тот же день развернуть наступление. Он сказал: «Мои герои, излейте на врага всю силу вашего гнева. Но карайте только преступников, гражданское население, невинные люди ни за что не должны пострадать. Пусть каждая мусульманка будет вам как мать, пусть каждый мусульманский ребенок будет вам как родной!»