– Детям о моей болезни ничего не говори.

– Сама это сделаешь?

– Да. Но не сейчас. Пусть побудут в счастливом неведении еще какое-то время.

– Они уже взрослые. И имеют право знать.

– Это мои дети, и я решаю, когда наступит для них время узнать правду.

Но правда сама выплыла наружу уже через неделю. Видимо, время, милостиво одолженное их матери госпожой-смертью, иссякло. И женщина, еще недавно казавшаяся здоровой, только сильно уставшей, стала на глазах меняться. Жизнь вытекала из нее, как песок в часах. Пусть тонкой струйкой, но без остановки. За семь дней она высохла так, что вещи повисли на ней, как на вешалке. И не болезнь сжирала ее изнутри. Вернее, не только она. Больше переживания. Как ее мальчики останутся без нее? Гио совсем еще ребенок. Зура только в университет поступил. А Дато без ее присмотра совсем испортится. Он уже крутится возле всяких сомнительных личностей. А что будет, когда ее не станет? Зура, пусть и совершеннолетний и вроде бы глава семьи, а на Дато влияния не имеет. Как оставить детей? На кого? Разыскать их отца, как советует Карине? Но если человек не вспоминал о своих сыновьях столько лет, значит, они ему безразличны. Максимум, чего можно добиться от него, это каких-то грошей, что отберет у него государство в их пользу. Наверняка ее муженек если и имеет официальную работу, то она минимально оплачивается. И еще не факт, что его найдут. А мальчишкам нужен неравнодушный к ним человек. Карине с этой ролью справится лучше, чем непутевый папаша. А ее она уже попросила приглядывать за мальчиками…

– Мама, ты больна? – спросил у нее Дато как-то за завтраком. В это время они были дома одни. Зураб в университете, Гиоргий в школе, а Дато учился во вторую смену.

– С чего ты взял?

– В зеркало на себя посмотри.

– Устала просто.

– Мы давно заметили, что с тобой не все в порядке. Первым Зура. Ты же знаешь, какой он чувствительный. И Гио такой же. Он все спрашивает, что с мамой. И никто из них не решался задать этот вопрос тебе.

– А ты у нас самый смелый в семье?

– Выходит, так.

– Вот почему ты так много хулиганишь. Потому что наказания не боишься?

– Мама, не уходи от темы.

– Я просто устала, – упрямо повторила она. – Доедай кашу, я посуду помою!

Это были последние слова, которые Давид услышал от матери. Произнеся их, она упала на пол.

Скончалась она, не приходя в сознание, спустя два дня. Доктора говорили, повезло. Ей не пришлось испытать адских мук.

Зура был совершеннолетним, и Дато с Гио оставили при нем. Помогала тетя Карине. Служба опеки приглядывала. Жили они на пособие да на то, что удавалось выручить от продажи картин Зураба. Давид «толкал» их туристам на площади Ленина.

Они худо-бедно справлялись. Но вскоре их семью постигла еще одна утрата… Пропал Гио.

Без вести!

Его искала и милиция, и Дато, пользуясь своими связями, но…

На след брата никому выйти не удалось.

Одуванчика как будто унесло ветром…

Тетя Карине тоже исчезла из их жизни. После того как погибла ее единственная дочь, женщина впала в депрессию и отдалилась от чужих сыновей… Что они ей, когда своя кровь и плоть лежит в земле?

Дато и Зура держались друг за друга какое-то время, но и их судьба развела. Старший Ристави остался в Тбилиси, Дато уехал в Москву.

…С тех пор прошло двадцать лет, и за это время братья ни разу не виделись.

Вот и знакомый двор. Точно такой же, как раньше, ни капли не изменился. Те же балкончики, веревки с бельем, крутые деревянные ступени, по которым ночью подниматься крайне рискованно, потому что света во дворе как не было, так и нет. Рассматривая его сейчас, поздним вечером, Давид подсвечивал себе фонариком на телефоне.

«Интересно, кто из старых жильцов до сих пор здесь живет? – подумалось ему. – Наверное, те, кто не умер, поразъехались, и теперь двор населяют люди, которых я не знаю?»

Но тут взгляд его упал на балкон прямо над аркой. На нем стояла ножная швейная машинка «Зингер». Он очень хорошо ее помнил. А еще лучше – хозяйку машинки тетю Розу. Их двор был многонациональным, как и весь Тбилиси. В нем жили и русские, и грузины, и армяне, и евреи. Тетя Роза относилась к последним. Называла себя представителем Богом избранного народа, но ни разу не посетила синагогу, находящуюся всего в десяти минутах ходьбы от их дома. Больше всего времени она проводила на своем балконе за машинкой. Строчила на ней с утра до вечера, болтая с соседями, ругая дворовую детвору, сплетничая с продавцами мацони, приносящими во двор новости со всех близлежащих улиц. Свой «Зингер» тетя Роза никогда не убирала с балкона. Зимой закрывала колпаком и укутывала полиэтиленом. А по весне, распаковав, протирала, смазывала, собственноручно отлаживала. Тетя Роза ухаживала за машинкой с таким трепетом, как некоторые за домашними животными. Сейчас «Зингер» стоял на балконе расчехленный. Значит, тетя Роза до сих пор живет в доме и все еще дееспособна. А ведь ей, по его подсчетам, лет девяносто.

Давид сделал несколько шагов по направлению к лестнице, что вела в правое крыло здания. Последний раз он ступал на нее двадцать лет назад. Тогда он спускался, покидая родной дом. А теперь поднимался, чтобы туда попасть…

Если ему, конечно, откроют!

Дато ждал сюрприз. Дверь оказалась новой, железной, вполне современной, а не такой, как раньше, деревянной, с намалеванным краской номером и ручкой, сделанной из согнутого гигантского гвоздя. Давид остановился возле нее и прислушался. Тихо. И окна темные. Наверняка никого нет. Потому что тот, кто по предположению Дато обитал в квартире, был совой и не мог спать в столь ранний час. Он ложился в два, три утра, а сейчас нет еще и полуночи.

И все же Давид постучал. Именно постучал, а не позвонил. Та-та-та-та, так он всегда колотил в дверь, будучи ребенком.

Вдруг из квартиры донесся грохот. Значит, в ней кто-то есть!

Через секунду дверь распахнулась, и Дато увидел на пороге своего старшего брата. Он тер локоть и морщился от боли.

– С испугу ударился о стену, – сообщил Зура. – Задремал только, а тут стук!

– Привет, брат.

– Здравствуй.

– Можно войти?

Зура кивнул и посторонился.

Вот так обыденно встретились братья после долгой разлуки.

Зураб запер дверь, подошел к настольной лампе и зажег свет. Дато смог рассмотреть обстановку комнаты (дверь во вторую была закрыта). Она тоже почти не претерпела изменений с тех пор, когда он был здесь в последний раз. Мебель та же и на прежних местах. Только телевизор на тумбе другой, да вместо допотопного радиоприемника на подоконнике стоит раскрытый, но «спящий» ноутбук.

– Присаживайся, – сказал Зура и указал на стул. – Я сейчас…

Он вышел на балкон и вернулся с бутылкой и парой яблок. Молча достал с полки стаканы и разлил по ним спиртное. В нос Давиду ударил запах домашней чачи.

– За встречу! – поднял стакан Зура и, не чокнувшись с братом, выпил. Дато последовал его примеру. – Закуси! – Он протянул ему яблоко. Давид схватил его и вгрызся зубами в сочную мякоть. Давно он не пил таких крепких напитков – в чаче было не меньше шестидесяти градусов.

– Как дела? – спросил он.

Зураб пожал плечами. Затем проговорил:

– А ты изменился.

– Ты тоже…

Давид помнил старшего брата худощавым, хоть и ширококостным, с растрепанными волосами русого цвета и светлым мечтательным взглядом. Теперь Зураб стал мужчиной с мощными сутулыми плечами и округлым животом, натянувшим трикотаж майки. На голове короткий седой ежик. Залысины. Глаза тоже изменились. Стали свинцовыми: потемнели и утратили блеск. Когда Зура смотрел из-под сросшихся бровей, взгляд его казался не угрюмым, как когда-то, а враждебным.

– Я постарел, знаю, – буркнул Зура и плеснул в стаканы еще чачи.

– Да я не об этом…

Хотя брат прав, он постарел. Густая седина, глубокие морщины добавляли ему пять, семь, а то и десять лет, и Зура выглядел не на свои сорок два, а на пятьдесят.