Я следил за выражением глаз Жени, они все больше сужались. Зря он повел речь о деньгах. Но такая уж у Бориса Львовича натура, природу не скроешь. Он, тем временем, продолжал:
— Жить переедем в мой дом, я недавно купил, ты еще не видела — прелесть. Тебе понравится. Разумеется, венчание и все такое. Но это еще не все. Федора Александровича отправим в хорошую клинику, за ним будет полный уход. А Николаша… — он поглядел на меня. — Николаша у нас пойдет учиться, продолжать образование. Поедет в Париж, в Сорбонну. Я имею на него определенные виды. Хочу, чтобы со временем он стал моим первым помощником.
— Ты и меня не забудь, — проворчал Михаил. — Я ведь им тоже родственник.
— Все сказал? — произнесла Женя. Голос мне ее не понравился.
— В общих чертах, — попытался улыбнуться Борис Львович.
— Значит, и венчание, и контракт, и Сорбонна, и клиника. Всех купил? Смешал и Бога и Мамону. А выставку мою в Манеже устроишь?
— Обязательно! Как же я об этом забыл! Выставку непременно, в лучшей галерее. Мне твои работы всегда нравились. Я и клиентов найду. И картины зарубеж повезем. Не сомневайся.
— Не сомневаюсь. Денег тебе и ума не занимать, Боря. И оборотистости. Ты своего добиваешься всегда. Надо будет — влезешь куда угодно, в игольное ушко. Что там дом, церковь купишь! Контракт с Богом составишь. С откупными, когда надо будет обратный ход дать. Но ведь я тебя очень хорошо знаю, Боренька. Знаю, что ты за человек.
— Погоди! — остановил ее Борис Львович. — Не торопись. Ты не права. Подумай. Я с тобой честен.
— Не торопись, — повторил вслед за Борисом Львовичем Миша. Евгения взяла в свою руку тарелку с тортом. Подержала ее, покачивая.
— Ты знаешь, что мне сейчас больше всего хочется? — с улыбкой спросила она. — Вот этим тортом тебе в рожу вмазать. Как в фильмах у Чарли Чаплина. Смешно будет, правда? Разрядиться? Сделать?
Борис Львович сидел, выпрямившись, как кочерга. Он стал очень бледен, а Михаил, наоборот, покраснел, как рак. Я же со своим стулом отодвинулся в сторонку, чтобы и меня не задело тортом. Евгения продолжала покачивать тарелку в руке. Некоторое время длилась напряженная пауза.
— Может, тортами-то будем после свадьбы бросаться? — проговорил, наконец, Миша. — Оно как-то по-семейному и не плохо.
— Но почему? — произнес Борис Львович и встал. — Какая же ты, все-таки, Женька, дура.
Сестра опустила тарелку на стол и захлопала в ладоши.
— Очень славно! — сказала она. — Начал с роз, а кончил «дурой». Ты неисправим. Уходи, пока я по-настоящему не рассердилась.
Михаил пододвинул к себе злополучную тарелку и налег на торт.
— Евгения Федоровна, Евгения Федоровна! — пережевывая, сказал он: — Вы совершаете большую ошибку!
— И ты убирайся! — прикрикнула на него сестра, — Тут тебе не кондитерская.
— Послушай, — сказал я. — Может быть, я и не вправе тебе что-то советовать, но на что ты злишься? В тебе сейчас старые обиды говорят, а не…
— Еще один прорезался! — перебила меня сестра. — Что, мальчику в Сорбонну захотелось? Быстро же тебя Борис Львович обработал. Одним взмахом руки. Павел, значит, по боку? Эх ты, иждивенец, приживал несчастный!
Я вскочил так резко, что стул опрокинулся. Потом выбежал в коридор.
— Да, да! Приживал! — крикнула мне вслед Евгения.
Пока я натягивал куртку, в коридор вышли и Борис Львович с Мишей. И мы все слышали, как из кухни доносится смех Жени. Такой дикий смех, что мурашки по коже бегали. Словно там сидела не женщина, а салемская ведьма.
— Пошли! — сказал Миша, отпирая дверь. — Хорошо хоть без крови обошлось.
Пока мы спускались по лестнице, Борис Львович беспрестанно повторял:
— Я хотел как лучше, хотел как лучше…
— Брось! — сказал ему Заболотный. — Женщины капризны и переменчивы. Подождем. Зайдем с другого хода. А Николашу-то как она! А с тортом-то, а?
Мы вышли из подъезда. В «мерседесе» сидел шофер Бориса Львовича и ждал. Он распахнул дверцу. Честно говоря, я не знал, куда мне сейчас отправиться? Было все равно.
— Хочешь, переночуешь у меня? — предложил Миша. — Утром вместе поедем встречать Павла.
Я молча кивнул. Борис Львович выглядел очень расстроенным.
Но не меньшую обиду ощущал и я. Даже не хотелось думать о том, что произошло там, в квартире. Один Миша вел себя по-прежнему, ковыряя зубочисткой во рту. Его, похоже, ничем не прошибешь.
— Подбросишь нас до Преображенской? — спросил он у Бориса Львовича. Тот махнул рукой.
— А долларов двести — триста не одолжишь?
— Нету, — коротко ответил Борис Львович.
Машина тронулась. Всю дорогу мы ехали молча, а когда выходили на Преображенской площади, сухо попрощались. «Мерседес» укатил дальше, и мы отправились к девятиэтажке. Времени было половина двенадцатого.
— Вот жмот! — проворчал Миша. — Из него копейку не вытянешь. Правильно твоя сестра его выперла. Блефовать он мастак. Нет, с ним надо только так: деньги вперед и желательно в крупных купюрах. Еще фальшивые сунет, сволочь.
Пока мы шли к дому, Заболотный продолжал на все рады ругать Бориса Львовича. Видимо, он рассчитывал получить от него какую-то сумму денег, да не вышло. Но меня его бормотание мало трогало. На душе было скверно, а тут еще у подъезда нас встретила княгиня и завела длинный разговор.
Княгиня — это хозяйка Миши Заболотного, у нее в квартире он снимает комнату. Ей лет семьдесят, но выглядит она еще крепко. Величавая осанка, седые букли, густые брови, из-под которых на тебя полупрезрительно смотрят выцветшие глазки, увесистая палка в руке и полный рот золотых зубов. Вот уж с кого портреты писать. Она — сумасшедшая. По крайней мере, производит такое впечатление. Может быть, никакая она и не княгиня, но уверяет всех, что является прямой наследницей цесаревича Алексея. Спрашивается: каким образом, ведь всю царскую семью расстреляли в 1918 году? Княгиня Марья Гавриловна уверяет, что Алексея спасли, вывезли в Финляндию, там он жил под чужим именем, женился — и вот родилась она.
У нее даже какие-то документы есть. В заветной шкатулочке. Так что она — первый кандидат на царский престол в России. Причем все это на полном серьезе. 0 ней было даже несколько публикаций в газетах, разумеется, отдающих желтизной. Сколько сейчас этих претендентов? Не счесть. Но Миша поддерживает ее всеми силами, хотя в душе-то, наверное, смеется. Этим он старуху и покорил. Много ли ей надо? Лишь бы нашелся человек, который тебе верит, слушает да головой кивает. А еще в магазин бегает за продуктами. Мне кажется, что Михаил ей ничего за комнату не платит. Просто втерся в доверие и живет. Кормит ее кошек, а их у нее в квартире штук двадцать, если не больше. Марья Гавриловна подбирает их на улице и несет домой, а Заболотный иногда, когда «коробочка» слишком уж переполняется, выбрасывает часть обратно, на помойку. Так и живут, среди разговоров о престолонаследии и кошачьих испарений. К слову, у Михаила есть своя трехкомнатная квартира на Разгуляе, но он ее сдает горцам и по первым числам каждого месяца собирает жатву.
— Мишель, как же вы припозднились, я совсем обеспокоилась, — проговорила княгиня Марья Гавриловна, опираясь на палку из красного дерева. На мою персону она никогда почти не обращала внимания. — У меня было нехорошее предчувствие. После обеда я немного соснула, и что-то кольнуло в сердце: представьте, Мишель, увидела вас с каким-то темным человеком, весь в черном, в капюшоне, а глаза серые, почти прозрачные, он вас куда-то тянул за руку и говорил, заикаясь, а о чем — я не поняла…
— Это Павел, — шепнул я, толкнув Мишу в бок. Портрет соответствовал его наружности.
— И куда же он меня утянул? — спросил Заболотный, широко улыбаясь старухе. — В пекло?
— Я проснулась, потому что кошка прыгнула мне на грудь. Это какая-то рысь, а не кошка. Вы их кормили сегодня, Мишель? Потом я долго молилась, чтобы этот черный человек миновал вас. Но вас все не было и не было, и я решила подождать у подъезда. А вечера-то уже холодные. И ходят тут разные…
