Ему вспомнились собственные слова: «Словно всю жизнь послов принимал». Так и есть. Равного ему просто нет и будут ли еще.

А Карача-бек громким голосом, легко выбрасывая из себя слова, читал грамоту, обращаясь в первую очередь к Кучуму и всем собравшимся на ханском холме.

Кроме слов дружбы, заботы о его ханском здоровье и приглашения посетить Бухару, ничего важного в послании не содержалось. Наконец чтение закончилось, и визирь все с тем же низким поклоном передал грамоту Кучуму. Он небрежно коснулся ее левой рукой и указал на свой шатер. Подскочил юзбаши Чегулай и, с поклоном приняв поднос с грамотой из рук визиря, понес в шатер. Но церемония еще не была закончена, хотя Кучуму хотелось как можно скорее остаться одному.

Вперед вышел второй посланец бухарского хана. Низкого роста, почти старик, с бородой, касающейся груди.

– Почтенный Темир-ходжа передает дары от нашего хана, – сообщил посол, вручавший грамоту, хлопнул в ладоши, и из-за его спины возник маленький, ростом с ребенка, человечек в халате, волочившемся по земле, неся огромный кувшин. Коротышка, сделав два шага, опустил кувшин на землю. Медный кувшин, судя по всему, был довольно тяжел, его ручка и бока сверкали вправленными в металл большими зелеными каменьями. Человечек поставил кувшин возле ног хана и, низко поклонившись, уселся рядом на земле.

Кучум с удивлением поднял бровь, ожидая объяснений.

– Хан Абдулла посылает тебе благовония для тела, а также своего придворного брадобрея, – пояснил Темир-ходжа, – отныне – он твой. Хан дарит лучшее из его бесценных сокровищ.

Следом за кувшином два дюжих воина поднесли к ханскому шатру кованый сундук и, поставив на землю, откинули крышку. Темир-ходжа запустил руки внутрь и извлек оттуда несколько свертков яркой материи. У Кучума зарябило в глазах от пестроты красок.

– Для твоих жен и наложниц, – пояснил Темир-ходжа.

Подарки следовали один за другим. К ханским ногам опустили высокое седло с серебряными стременами, украшенное голубой бирюзой. Тут же положили конскую сбрую, покрытую круглыми серебряными бляшками, в центре которых были вправлены драгоценные опалы и топазы, а на концах уздечки – бирюза.

– Эти камни помогают воинам одерживать победу, – проговорил Темир-ходжа, – они могут остановить кровь, отвести беду и принести удачу в любви.

Затем на седло лег кинжал с рукоятью из слоновой кости, украшенной кровавыми рубинами. Посол склонился к кинжалу и чуть вытащил из ножен, показывая затейливый узор на лезвии.

– Пусть этот кинжал поможет тебе в борьбе с врагами. Он сам найдет путь к сердцу врага. Тебе надо только шепнуть об этом, – загадочно улыбнулся посол в седую бороду.

И, наконец, по коврам прошествовали четверо воинов, неся на плечах носилки, покрытые сверху яркой материей. Носилки опустили на землю, и у Кучума перехватило дыхание, он догадался, что должно находиться под пологом. А хитрец Темир-ходжа не спешил посвящать его в тайну, сокрытую внутри. Он медлил. Кучуму ничего не оставалось, как равнодушно отвернуться от носилок. Темир-ходжа заговорил тихо и вкрадчиво:

– Достопочтенный хан, позволь преподнести тебе самый драгоценный камень из сокровищницы бухарского правителя. Этот дар должен скрасить твои горести и печали. Он даст тебе радость и отдохновение от забот земных, унесет в заоблачные высоты, омоет твои печали и сделает самым счастливым из всех смертных. – Посол махнул рукой, и воины по его знаку сорвали полог с носилок, открыв их для взоров собравшихся.

У Кучума на миг перехватило дыхание. То, что он увидел, превосходило все его ожидания: на носилках сидела, подобрав под себя ноги и скромно потупив взор, прекрасная светловолосая девушка. Ее волосы цвета спелой ржи, заплетенные в тугую косу, притягивали к себе взгляд любого, а чистое белое лицо с нежным румянцем и легкими, едва заметными веснушками на щеках и на переносье, делали ее еще прекрасней.

Кучум не удержался и сделал несколько шагов к девушке, протянув огрубевшую руку к щеке. Невольница чуть вздрогнула и смущенно подняла глаза. Они еще больше поразили хана. В них была не просто синь безоблачного неба в жаркий полдень и влага незамутненных озер, в них жила неземная тоска и боль. Глаза, как опасный омут на стремнине, звали и тянули к себе.

Рука Кучума застыла на полпути, так и не коснувшись девичьей щеки. А девушка что-то прошептала и, легко подняв правую руку, как бы перечеркнула себя ото лба к груди, а потом от правого плеча к левому, и губы ее беззвучно затрепетали, зашептали незнакомые слова.

– Кто она?

– Она русская, – ответил Темир-ходжа.

– Русская? – невольно переспросил Кучум. Он вспомнил бородатых русских купцов, приходивших с караванами на Бухарские базары, крупных и широких в плечах. Но девушка была столь легка и призрачна, что казалось, налетит порыв ветра и унесет ее, подобно золотистому листу, сорванному с березы, и совсем не походила на них.

Темир-ходжа, пристально наблюдавший за Кучумом, заметил, сколь сильное впечатление произвела на него русская пленница, и остался весьма тем доволен. Подарок, доставленный им, был с секретом: при ханском дворе остался родной брат девушки. Их купили вместе. И теперь жизнь юноши зависела от его сестры. На нее же Темир-ходжа возложил нелегкую задачу: она должна стать глазами и ушами его и через купцов передавать все, что происходит в далекой Сибирской земле.

– Как зовут девушку? – спросил Кучум, чтобы прервать затянувшееся молчание.

– Теперь ты ее господин, тебе и имя давать. Хочешь, назови Ульмасак – неумирающей, а хочешь, Сюльчамал – драгоценной вдвойне, а можешь и Гюльнисой – цветком…

– Как ее звали раньше?

Посол чуть помялся и, огладив левой рукой белую бороду, ответил:

– Аллах ее знает… Я и не спросил. Да какая разница?

– Ясно, – Кучум усмехнулся и, кивнув, направился к шатру, но запнулся обо что-то и чуть не упал, ругнулся, – тьфу, на твою паршивую голову!

Окружающие беззлобно засмеялись над неловкостью хана. Второпях он наступил на сидевшего позади него коротышку-брадобрея, и тот заверещал, что есть силы:

– Такой большой на меня наступил! Раздавил! Ой, больно! Ой, как больно! – и он покатился по земле, громко вопя.

Кучум невольно растерялся, но затем понял, что коротышка разыгрывает его.

– Эй, успокойся, а то всех зверей в лесу распугаешь, – крикнул Кучум, засмеявшись. – Дайте ему сладостей, пусть замолчит.

Услышав про сладости, коротышка сел на землю, оглядел всех насмешливым взглядом и зашепелявил, смешно коверкая слова:

– Какай хитрый Халик! Ой, какай я хитрый! За один пинок уже дают сладости! Какой у меня умный голова! А зад еще умнее. Хочешь проверить? Пни меня по нему, пни! – И коротышка, смешно встав на четвереньки, подставил ему свой зад, закинув на спину полы халата.

Кучум, оказавшийся в неловком положении, глянул на смеющихся послов, на своих воинов, потом на прищуренные глаза Карача-бека, усмехнулся и слегка пнул коротышку ногой под зад.

Раздался громкий крик, и тот, перевернувшись через голову, покатился по земле, кувыркаясь и дрыгая ногами в воздухе. Затем он вскочил, надув щеки и тараща глаза, выпятив свой животик, двинулся на Кучума.

– Что сделал со мной? А! Что сделал?! Так сильно ударил, что задница в живот ушла! Как жить теперь буду?! Дай вина, а то умру! – кричал он.

Кучум дохохотал до слез, махнул рукой, чтобы принесли вина.

– А теперь, прошу отведать наше скромное угощение и принять от нас подарки для достопочтенного Абдуллы-хана.

Все расселись на разостланные меж шатрами толстые попоны к расставленным блюдам с угощениями. Нукеры из сотен сибирского хана обосновались чуть в стороне, и туда же подсели прибывшие воины из посольства. Послы сели напротив Кучума, с левой стороны он посадил Карача-бека, с правой – племянника Мухамед-Кула. Живя после гибели отца в Кашлыке, юноша заметно подрос, над верхней губой уже пробились едва заметные черные волоски, свидетельствующие о том, что через год-другой он станет мужчиной, воином. Он впервые присутствовал на столь важном собрании, как прием послов, и легкий румянец время от времени окрашивал его смуглые щеки, да длинные ресницы чаще обычного вспархивали вверх.