Да, все это было именно так. Вот у этого самого перевала. И он смотрел на сиявший вдали перевал, как смотрят на неожиданно встреченного старого знакомого.

Мимо проплывало поле, покрытое молодой порослью. Вихров хорошо помнил, что тут раньше были болотистые джунгли — тугаи, гнезда тропической малярии, полные диких зверей.

— Не перевелись ли вообще звери в этих местах? — высказал вслух он свое предположение.

На это археолог ответил, что в Таджикистане созданы заповедники, например, Тигровская балка на Вахше. Но и на Амударье и на Пяндже тигры еще не перевелись. Там же полно кабанов, рысей, фазанов, а в горах, подальше от жилья, можно встретить леопарда, барса, медведя и множество диких козлов.

Вихров рассказал, как они во время стоянки полка в Юрчах истребляли кабанов, уничтожавших сады и посевы кишлачного населения.

— Да-а, — протянул археолог, — а тут, знаете, когда жгли камыши, один рассвирепевший кабан уложил на месте двух человек.

— Где мы проезжаем? — спросил Вихров. Его внимание привлекло знакомое очертание гор.

— А вот Юрчи только проехали, — сказал археолог.

— Юрчи?! Да не может быть! — воскликнул Вихров.

— Что? Знакомые места?

— Так я же тут с полком почти два года стоял. Тут и комбриг наш похоронен.

— Комбриг? — спросил археолог. — Какой комбриг?

— Лихарев.

— Позвольте, позвольте, — припоминая что-то, заговорил археолог. — В прошедшие годы мне пришлось быть в Юрчах, и мне хорошо помнится, что на одном дереве висела дощечка, ну табличка такая. И на ней знаете, было написано, что между двух арыков покоится прах комбрига…

— Лихарева, — подхватил Вихров.

— Вот-вот! Именно так!.. Это я хорошо помню.

— И неужели до сих пор памятник ему не поставили? — спросил Вихров, вспомнив, что он сам писал эту табличку.

— Археолог развел руками.

— Не знаю, мой молодой друг, но в Юрчах мне больше бывать не приходилось.

Поезд давно шел Гиссарской долиной. Теперь по обе стороны железной дороги простирались хлопковые поля. На них работали люди.

Поезд въехал на мост.

— Дюшамбинка, — сказал археолог.

Все смотрели вниз. Там, клубясь и пенясь, казалось, кипели голубоватые воды бурной реки, стремительно несущейся среди обрывистых скал.

Мост кончился. Вихров высунулся в окно. Слева надвигалась большая гора и вместе с ней раскрывался, приближаясь, огромный зеленый массив, обрамленный вдали снеговыми горами.

«А где же город?» — думал Вихров. Куда бы он ни смотрел, всюду простиралась сплошная зелень деревьев.

Мимо замелькали станционные постройки, депо, мастерские, стоящие на путях пустые вагоны.

Навстречу медленно подплывало большое здание вокзала. Весь перрон перед колоннадой главного входа был заполнен людьми. У многих в руках были цветы. Впереди блестели трубы духового оркестра. Капельмейстер, худенький старичок с седыми усами, махнул палочкой, и в солнечном воздухе полились звуки марша.

Торжественная встреча нисколько не удивила Вихрова. Он знал, что с поездом едут артисты, возвращающиеся из Москвы с декады таджикского искусства.

Поезд остановился. Попрощавшись со своими спутниками, Вихров вышел из вагона и, поглядывай на радостные, смеющиеся лица стоявших на перроне людей, стал пробираться к выходу. Вдруг кто-то взял его за руку.

Он оглянулся и увидел Лолу. Рядом с ней стоял, улыбаясь, молодой стройный мужчина в белом костюме.

— Мухтар! — вскрикнул Вихров.

Старые товарищи крепко обнялись.

— А ведь верно жена говорила, что ты мало изменился. Все такой же бравый, цодтянутый.

— Смотри, как говоришь по-русски, — удивился Вихров. — Ну молодец!

Мухтар усмехнулся.

— Что же я, зря советские деньги проедал? У меня диплом в кармане. Я же и есть — новые национальные кадры. — Он дружески положил руку на плечо товарища. — Постой, это что, все твои вещи? — Он кивнул на саквояж, который Вихров держал вместе с перекинутым через руку плащом.

— Я привык налегке.

— Ну и правильно… Едем!

Они подошли к автомобилю.

— Садись, Алексей, — Мухтар открыл боковую дверцу.

Вихров пропустил Лолу вперед.

Машина понеслась по прямой широкой улице. Сливаясь в сплошной зеленый ковер, мелькали кусты и молодые деревья. Меж ними просвечивали многоэтажные здания, некоторые в классическом стиле с большими, горевшими на солнце зеркальными окнами, балконами, барельефами и колоннами с капителями.

— Ну как, узнаешь Душанбе? — спросил Мухтар.

— Чайханы не вижу, — улыбнулся Вихров. — И скорпионов.

— Обрати внимание — здесь будет театр оперы и балета, — сказала Лола.

— Где?

— Направо. Видишь фундамент?

Нельзя сказать, чтобы Вихров не был поражен грандиозностью перемен, но, сдержанный по натуре, он не высказывал вслух свои переживания, а только молча посматривал по сторонам. Они ехали зеленым тоннелем. Сросшиеся вершины деревьев почти не пропускали солнечный свет. Вокруг лежала глубокая тень.

Машина свернула с центральной магистрали, пронеслась по боковой улице и с легким скрипом остановилась у палисадника.

— Вот тут мы и живем, — объявил Мухтар…

Они сидели вокруг накрытого стола на затененной тополями веранде, вспоминая прошедшие годы.

Мухтар поинтересовался, не встречал ли Вихров старых товарищей. Тот рассказал, что бывший комиссар бригады Бочкарев — начальник кафедры Академии имени Фрунзе, Кондратенко — на западной границе, а Лопатин, с которым он в переписке, командует полком на Украине.

— Выросли люди, — заключил Мухтар.

— Да! — вспомнил Вихров. — Суржикова помнишь?

— Небольшого роста? Казак?

— Да. Он заместитель командира нашей дивизии.

— Скажи-ка!

— А что же? Он был очень способный.

На крыльце послышались чьи-то грузные шаги.

— Павел Сергеевич идет, — сказала Лола.

На веранду вошел, держа шляпу в руке, полный лысоватый человек с маленькими глазами. Он был в парусиновой блузе навыпуск и в черных брюках.

— Привет честной компании! — проговорил он басистым голосом, поднимая пухлую руку. — Шел мимо, думаю, зайду. Нет, вру, зашел специально посмотреть на вашего гостя. — Он кинул быстрый взгляд на Вихрова. — Вы что-то много о нем говорили. Надо полагать, интересный товарищ.

— Разрешите вас познакомить, — сказал Мухтар.

— Очень приятно. Старший агроном Младенцев Павел Сергеевич. — Он протянул руку Вихрову. — Бывший солдат шестой Алтайской кавалерийской бригады. Прошел огонь, воду, медные трубы и чертовы зубы, — заключил он, смеясь.

— Садитесь, Павел Сергеевич, — предложила Лола.

Младенцев грузно присел на скрипнувший стул. — А нам не приходилось встречаться? — спросил он Вихрова, во все глаза смотревшего на него. — Что-то вы мне вроде знакомы?

— Не знаю. Не помню. Может быть, в Бабатаге?

— Позвольте, товарищ майор, не ваш ли полк освобождала наша бригада, когда вы попали в окружение? — предположил Младенцев с легкой усмешкой.

— Наш полк? В окружении? Никогда мы не были в окружении, — Вихров сделал отрицательный жест. — Это, знаете, чистейший Кафирниганский Верблюд!

— Какой? Какой верблюд?! — живо переспросила Лола.

— А ты разве не помнишь? — удивился Вихров. — Хотя нет, ты тогда еще плохо говорила по-русски. Это когда бабушкины сказки или нелепица — у нас называли «Кафирниганский Верблюд». В общем, имя нарицательное.

— А я что-то не помню, — сказал Младенцев.

— Расскажи, — попросил Мухтар.

Вихров согласился и, прихлебывая из стакана, начал рассказывать о том, как верблюд получил имя нарицательное. Произошло это еще в 1925 году, когда полк был перемещен из Юрчей в Кабадиан. К тому времени в воинских частях, расположенных на территории Восточной Бухары, было окончательно налажено плановое снабжение, причем доставка разного рода имущества производилась верблюжьими караванами. Однажды при переправе через Кафирниган один верблюд поскользнулся, упал и утонул вместе с грузом. Афанасьев умудрился списать с затонувшим верблюдом целую тонну разного рода имущества, тогда, как известно, верблюд может нести максимум полтонны груза… Это обстоятельство послужило тому, что в дальнейшем каждое не вполне правдоподобное действие стали именовать «Кафирниганским Верблюдом». Осенью того же года дивизия получила молодое пополнение. Учебный палаточный лагерь был организован в окрестностях Термеза близ афганской границы. Но тут налетел свирепый вихрь, разметал палатки и другое имущество. Полковые завхозы принялись списывать недостачи. Афанасьев вспомнил, что за полковой хозяйственной командой числится двухпудовая чугунная гиря, утерянная еще на польском фронте, при выходе полка из-под Замостья. «Пиши в акт гирю, будь она трижды, анафема, проклята! — говорил он писарю Терешко. — Пятый год числится. Все глаза промозолила, разрази ее гром!» Корпусная комиссия, посмотрев акты, утвердила пропажу нескольких пар сапог и шинелей, но, когда дело дошло до злополучной гири, член комиссии, въедливый старичок, пожав плечами, сказал: «Позвольте, но ведь это же самый что ни на есть «Кафирниганский Верблюд!» «А что же, по-вашему, гиря лететь не может?!»— запальчиво возразил Афанасьев. «Но ведь двухпудовая!» «Ну и что же?!» «Да-с! Да-с! Будьте уверены. Да-с, — подхватил Осташов. — Я сам видел, как она летела в Афганистан!» — и для пущего убеждения маленький квартирмейстер даже показал рукой в сторону Амударьи… Но все же гиря так и осталась не списанной.